Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!
Комдив убедился, что именно этим они и занимаются. Потому и закрыл глаза на все прочее, что будет возможно и даже необходимо сделать чуть позднее.
В эти же минуты Максима осенила и другая догадка, которая после долгих размышлений перешла в уверенность: вся недавняя канитель с добыванием турели и крупнокалиберных пулеметов, вся эта неделя, отданная ему, Максиму, на растерзание, — проверка его командирских возможностей, его расторопности, настойчивости на пути к достижению цели.
Что ж, учтем и это. И вообще впредь ухо надо держать востро…
Ушел Борисов — Максим вновь влез в рабочую одежду, напялил на себя ватник и вышел на верхнюю палубу, постоял там, наблюдая за матросами: не допускают ли ошибок в работе, не нужна ли кому из них помощь? Все делалось в темпе и правильно. И тогда он почувствовал, что невероятно тошно быть просто наблюдателем, ничего не делать своими руками!
Да и мысль, зародившаяся недавно, уже набрала силу, и, побыв на верхней палубе еще какое-то время, он спустился в моторный отсек, предложил Разуваеву свою помощь. Тот пытливо заглянул в его глаза, кивнул, а еще немного погодя и сказал:
— Командир всегда хорошо знает свой корабль, если служит на нем со дня его закладки, если каждый шпангоут, каждый лист бортовой обшивки или палубного настила при нем ложились.
Сказанное Максим понял так: это даже отлично, что вы решились изучать мотор катера сейчас, когда сборка его только начинается; подержите детали мотора в собственных руках, каждую из них пристройте на ее место, покрутите ключами и отвертками гаечки и болтики-винтики — наверняка мотор как свои пять пальцев знать будете.
С этого дня командир бронекатера стал подручным у своих мотористов. И что особенно обрадовало, явилось даже своеобразным открытием — ученичество не пошатнуло его авторитета, матросы вроде бы даже теплее стали смотреть на своего лейтенанта.
Оценил Максим и ту тактичность, которую проявляли все мотористы, обучая его: ему, если он не спрашивал, ничего не объясняли, зато друг другу каждый день устраивали настоящие экзамены; он невольно слышал вопросы и подробнейшие на них ответы. И, конечно, многое запоминал.
А дни мелькали, мелькали. Невероятно быстротечные. И как-то неожиданно вдруг настал и такой, когда заметили, что снега словно и не бывало вовсе. Давно ли, кажется, окалывали лед вокруг катера, а сегодня о его борта уже ласкается невская вода — желтовато-бурая, несущая множество отбросов огромного города, даже льдины с Ладоги, но все равно вселяющая крепкую веру в то, что самое страшное уже позади.
Наконец подкрался и тот день, когда мичман, зачем-то сошедший с катера на берег, вдруг завопил:
— Ребята! Бегом сюда!
Из любопытства и Максим поспешил за матросами, подковки на каблуках которых выбили звонкую дробь на палубе, сверкавшей в лучах солнца тончайшим слоем смазки.
Матросы, чуть наклонившись, молча толпились, окружив пятачок оттаявшей земли. Максима они беспрепятственно пропустили в центр своего круга, и он увидел первые, еще слабенькие и редкие, четыре пучка зеленой травки и одуванчик среди них. Еще не окрепший, на коротком стебельке, он доверчиво жался к земле-кормилице.
Все молча смотрели на этот бесхитростный цветок, в обычной жизни мимо которого не раз проходили, даже будто не заметив. О чем сейчас думали матросы? Этого Максим не знал. И не хотел узнать: с него было вполне достаточно и того, что его душа как-то особенно и вдруг просветлела; словно он и не сидел по-прежнему на голодном пайке, словно впереди и не ожидались многие кровавые бои.
6
Казалось бы, что такое ходовые испытания? Катер отойдет от причала, опробует себя на всех скоростях, с различной перекладкой руля развернется несколько раз влево, вправо и… поспешай на прежнее или иное место стоянки. Короче говоря, сплошная житейская проза, ни грамма поэзии или романтики.
Все это так, если на происходящее смотреть глазами стороннего, равнодушного наблюдателя. А Максим за всю ночь перед ходовыми испытаниями глаз не сомкнул — настолько велико было его внутреннее волнение. Похоже, не спали и матросы: то и дело в каюту Максима врывались шорохи, осторожные шаги. И это вполне объяснимо. Для Максима и его товарищей предстоящие ходовые испытания были прежде всего днем ответственнейшего экзамена, который они держали вместе со своим бронекатером. Нет, в том, что катер обязательно побежит и будет послушен рулям, никто не сомневался. Но как побежит? Каким окажется его крен при наибольшей перекладке рулей и на самом-самом полном ходу?
Эти и многие другие вопросы и лишили сна: очень хотелось, чтобы у их красавца скорость и маневренность были наилучшими, наивысшими. Чтобы все было наилучшим, наивысшим.
Вскочили с коек сразу, как только вахтенный начал провозглашать:
— Команде вставать, койки вязать!
В темпе провели зарядку, в еще большем проглотили завтрак, а вот приборку, хотя и кончилось время, отводимое на нее распорядком дня, никак не могли завершить: все казалось, что нужно еще разок и чуть-чуть подраить медяшку, еще разочек пройтись тряпочкой по орудийным стволам, пулеметам.
Минут за пятнадцать до восьми часов, когда на всех боевых кораблях одновременно поднимаются военно-морские флаги, прибыл командир дивизиона, прибыл в сопровождении всех дивизионных специалистов: штурмана, артиллериста, связиста и механика. Поздоровался и спросил:
— К подъему флага готовы?
— Так точно, — козырнул Максим, предчувствуя радость, которая через несколько минут выпадет ему и всей команде бронекатера.
Борисов больше ничего не сказал. Он остался просто стоять на палубе.
Матросы же, разумеется, услышали этот короткий разговор, и, когда прозвучала первая команда, призывающая личный состав к подъему флага, строй возник мгновенно.
И дальше все, что предусматривалось ритуалом, прошло слаженно, четко. Пожалуй, только голос его, Максима, излишне подрагивал, произнося приказ:
— Флаг… поднять!
После этого приказа на флагштоке и заиграл на свежем ветру новехонький военно-морской флаг. Теперь для личного состава катера он стал святыней, чистоту которой надлежало беречь.
Потом на холостом ходу благодушно заурчали моторы. На всех режимах работы опробовали — они неизменно гудели ровно, могуче. Тогда Максим, поймав одобрительный кивок комдива, перевел ручки машинного телеграфа на самый малый вперед. И тотчас бронекатер послушно заскользил от стенки причала.
Все шло прекрасно до тех пор, пока не увеличили обороты. Тут и завибрировал корпус катера, ходуном заходил.
Значит, свершилось то, чего опасались…
Но дивизионный механик, когда опробовали катер на всех допустимых скоростях, успокоил:
— Дня на три работы. Если, конечно, на берег вытащить.
— Вытащат они катер на берег, сегодня же вытащат, — откликнулся Борисов. — Едва появились в этих краях, сразу тележку для подъема катера присмотрели, переоборудовали под себя.
К причальной стенке возвращались на самом малом ходу. Без шуток, без радостных улыбок.
Трое суток, вытащив бронекатер на берег, колдовали над гребными валами. Потом снова опустили катер на воду, опробовали на ходу. Теперь вибрация еле улавливалась, и то на самых-самых полных оборотах.
— Жить можно! — подвел итог Одуванчик.
— Нам не только жить, нам еще и воевать надо, — буркнул в ответ Максим, расстроенный тем, что на крутых поворотах катер ложится на борт больше, чем предусматривалось проектом. Этот недостаток не устранишь, теперь это особенность данного катера, о ней нужно все время помнить, ее необходимо обязательно учитывать, когда намереваешься отдать команду о повороте на новый курс, особенно при волне и перегрузке катера десантом, боезапасом или каким другим грузом.
Повторные ходовые испытания состоялись вчера. Вчера же комдив, приказав уже на следующий день перейти ко всему дивизиону на остров Голодный, особо подчеркнул, что он прибудет на катер ровно в семь ноль-ноль, что предстоит не просто самому перейти на новое место стоянки, но еще и отбуксировать туда морской охотник.
Итак, уже сегодня первое самостоятельное плавание! Правда, с комдивом на борту, но все равно то самое, о котором с таким сладостным замиранием сердца мечталось в училище!
Погоди, погоди, как это в той старой песенке сказано?.. Ага, вспомнил: «Руками сжав штурвал железный, сквозь бурю шхуну он ведет».
Нет, он, Максим, не будет сжимать руками штурвал бронекатера: это прямая обязанность рулевого Ветошкина.
Комдив не пришел ни в семь ноль-ноль, как обещал, ни в восемь — ко времени начала перехода на новое место стоянки. Максим думал недолго: а если комдива неожиданно для него вызвало высокое начальство, наконец, если его ранило во время ночного артиллерийского обстрела? На войне (да и вообще в жизни) всякое может случиться, значит, недопустимо слепо цепляться за какой-то параграф приказа, надо и самому уметь брать на себя хоть какую-то ответственность. И он решительно перевел ручки машинного телеграфа сначала на малый, а потом, когда моторы основательно прогрелись, когда бронекатер набрал скорость, — до полного вперед.
