Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!
— Слушай, Виктор, он что, всемогущ? Откуда он все достает?
— Запомни на будущее: Дудко, не поморщившись, любому человеку все с себя отдаст!.. А секрет его добычливости на оружие — золотые руки при умной голове. Иной пулемет, покалеченный в бою, велят списать за непригодностью. И списывают. А потом Дудко вместо свалки тайком прет его в мастерские и ночами восстанавливает, чтобы в самый критический момент осчастливить кого-то… Правда, есть у него и еще одно увлечение, смысл которого никак не могу понять. Тайком, вернее — не афишируя этого, он собирает оружие и вещи, побывавшие в боях. Наган, у которого осколок укоротил ствол, фуражку, пробитую пулями в нескольких местах…
В тот день Максим раньше обычного вернулся на катер. А вечером, когда рассказал товарищам о Дудко, о его обещании, вдруг узнал, что братья Новиковы — комендоры из первой башни — прирожденные гитаристы, до войны были даже солистами ансамбля Балтийского флота, что в прошлых боях они сумели сберечь только одну гитару из двух. Она, та гитара, весь вечер и звучала в кубрике. А матросы пели. Не о трех эсминцах, которые один за другим взрывались на вражеских минах, не о кораблях и моряках, лежащих на дне далекого Цусимского пролива. Пели о домовом, повадившемся по ночам навещать молодую вдовушку, и о другом, столь же легкомысленном: душа, переполненная радостью, иного не принимала.
5
Дудко сдержал слово: в назначенный им день матросы, взмокшие от пота до последней ниточки, приволокли на катер турель и спаренные пулеметы ДШК. Осмотреть это счастье, привалившее так неожиданно, потрогать руками хотя бы вороненые стволы пулеметов сбежалась вся команда. А вечером, когда уже готовились ко сну, вдруг заявился и сам Дудко. Максиму он, улыбнувшись дружески, только погрозил кулаком, зато Одуванчика, узнав, что по штатному расписанию тот является пулеметчиком, сразу взял в оборот: полез с ним на рубку, где что-то долго втолковывал ему.
Когда он ушел, вновь показав Максиму кулак, Одуванчик восторженно заявил:
— Ну и голова у него, я вам скажу. Верховный Совет!.. Велел обращаться прямо к нему, если что заедать начнет.
Сказал это так проникновенно и уважительно, что Максим понял: сейчас для Одуванчика нет человека авторитетнее Дудко.
Невольно вспомнилось, что хотя и улыбаясь дружески, но ему, Максиму, Дудко дважды показал кулак. Да, подобные розыгрыши давно прижились на флоте. Может быть, и потому, что вносили разнообразие в монотонность дальнего плавания. В ходу были они и на фронте. Но уместно ли было подобным розыгрышем ответить на искреннюю помощь? Еще там, в коридоре штаба Охраны водного района, подумал об этом. Мельком подумал: уж очень велика была радость, захлестнувшая его. Теперь же Максиму стало стыдно, чувство собственной вины было столь велико, что он все без малейшей утайки рассказал матросам. Не забыл и о страсти Дудко к оружию и вещам, побывавшим в боях.
Выслушали его и, как показалось, долго укоризненно молчали. Потом Мехоношин пробасил решительно:
— Обижайтесь, товарищ лейтенант, или нет, но хреновато получилось. Надо бы как-то исправить промашку вашу. Старинных монет у нас, конечно, нету, зато извиниться можно…
— Братва, может, у кого завалялось что-то такое, чем товарищ Дудко интересуется? — прервал его Одуванчик.
И тогда братья Новиковы переглянулись, потом один из них — Яков — залез рукой в свой вещевой мешок, несколько секунд пошарил там и извлек офицерский фашистский кинжал, который в свете коптилки моментально словно обагрился кровью.
— Такого у него наверняка не бывало. Эсэсовский. Сами с Иваном того борова под Копорьем заломали, — вздохнув, пояснил Яков.
Потом обсудили три варианта вручения этого кинжала воентехнику Дудко: дождаться его вторичного прихода, который, если верить Одуванчику, будет чуть ли не в конце этой недели, завтра же послать к нему с кинжалом кого-то, например, того же Одуванчика, или самому лейтенанту и непременно уже завтра все же выкроить часок и доставить подарок в штаб Охраны водного района, торжественно — обязательно в присутствии кого-то из работников отдела боепитания! — вручить его Дудко.
Решили, что последний вариант во всех отношениях вернее и даже выгоднее для личного состава катера: товарищ воентехник шутку, конечно, понял, но настало время и по-настоящему отблагодарить его; да и другие работники штаба узнают, что на сто втором умеют ценить добро.
И пришлось Максиму уже завтра — в такое невероятно горячее для катера и его команды время! — тащиться в штаб Охраны водного района и выполнить общую волю. Без особого удовольствия шел, даже не раз упрекнул себя в слабохарактерности. Но все сомнения и сожаления исчезли, как только увидел, какой неподдельной радостью озарилось лицо воентехника, когда он взял в руки фашистский кинжал. И еще сразу же понял, что с этой минуты у него, Максима, нет более надежного друга, чем Дудко.
Сумасшедшей чередой мелькали дни. Матросы и Максим были все время заняты самой необходимой работой, и вдруг память подсказала, что не послезавтра, даже не завтра, а уже сегодня придет Борисов с первой официальной проверкой. Что сделать, чтобы навести на катере хотя бы относительный порядок? Но, как ни старайся, ничего не получится: в моторном отсеке любой самый проворный черт ногу сломает, пробираясь через детали и части моторов; на крыше боевой рубки почти непрестанно горит синевато-красное пламя сварки; да и боцман ничего лучше не придумал, как именно сегодня и до самого последнего звена осматривать якорную цепь, ну и растащил ее по всей верхней палубе, где она сейчас и лежит, приводя Максима в бешенство своими кольцами, подобными змеиным.
Конечно, можно использовать власть и на сегодняшний день отменить все работы, проводимые на верхней палубе. Но… Потерянное-то время кто вернет? А оно, время, сейчас в огромнейшей цене.
И все приготовления к появлению начальства Максим свел к тому, что надраил пуговицы шинели и вместо шапки, повидавшей виды, привычной ко всему, надел сравнительно приличную фуражку.
В блокадные месяцы, когда самая малюсенькая кроха любых продуктов была на особом учете, имела свое точное предназначение, порядочные начальники норовили в подчиненную часть попасть обязательно уже после завтрака или обеда, наперед зная, что в противном случае их просто заставят сесть за общий стол. Вот и Борисов появился уже тогда, когда все кастрюли оказались не только старательно выскобленными ложками, но и вымытыми кипятком.
Выслушав рапорт Максима, Борисов поздоровался с ним за руку, приказал личный состав от работ не отрывать и пошел по катеру. Не только по верхней палубе прошелся, перешагивая через кольца якорной цепи, но и на боевую рубку вскарабкался — осмотрел то, что уже сделали сварщики, во всех орудийных башнях побывал, сам убедился, что оба орудия — хоть сию минуту огонь открывай. Заглянул и в кубрики и даже в каюту Максима. Но дольше всего задержался в моторном отсеке, где Разуваев в одиночестве шабрил какой-то подшипник.
— Где остальные мотористы? — спросил Борисов, глядя почему-то не на Максима, а на Разуваева.
Максим ожидал, что Разуваев по обыкновению ответит немногословно: дескать, на заводе детали мотора ремонтируют, но тот подробнейше объяснил, какие и где именно. Почему ответил так — стало понятно уже скоро: Борисов разговор с Разуваевым с большим знанием дела вел.
Какой вывод напрашивается, Максим Николаевич?
Обойдя катер, облазив все его даже самые малые закоулки, Борисов вытер ветошью руки и сказал буднично:
— Если будут спрашивать, я уже ушел в свой штаб. И помни, Максим Николаевич, что тридцатого апреля идем на ходовые испытания.
Ни критического замечания, ни слова благодарности не обронил Борисов, но матросы были довольнешеньки: сам комдив не нашел к чему придраться!
Говорите, не нашел к чему придраться? Нет, дорогие мои, на сей раз вы пальцем в небо попали. Да будет вам известно, что на нашем катере и искать особо не надо, на нашем катере прорех еще предостаточно: нет ни одного спасательного круга, хвачены ржавчиной леерные балки, и так далее, и тому подобное. Он, Максим, если есть в этом необходимость, готов продолжить перечень недоделок, вернее — того, до чего руки пока не дошли. Он, Максим, вообще ни слова не обронил матросам, только для себя на всю жизнь сделал важнейший вывод: командир дивизиона — не формалист, прежде всего его интересует не показуха, не выправка личного состава и умелое козыряние при каждом удобном случае, а конкретное решение задачи, важнейшей на сегодняшний день. А какая задача сейчас стоит перед экипажем их бронекатера? В кратчайший срок поднять на гафеле военно-морской флаг Родины. Не просто поднять, а с полной ответственностью заявить всем, что бронекатер полностью готов к выполнению любого задания командования.
