Евгений Анников - Гильзы на скалах
— Ладно, пошли мыться и потом в палатку. Марат, баня еще теплая после тебя? — окрикнул Сергей проходящего из бани Марата Саитова.
— Горячая. Здорово Вдова!
— Здорово Маратка!
Пока Вдова раскланивался с остальными. Сергей с ребятами наскоро помылись в бане. Нужно было заняться оружием. Из оружейки принесли, два станковых крупнокалиберных пулемета «Утес», АГС, два РПГ 7 в. Сняли со станины спаренной зенитки, два КПВТ.
Разогнав из-за стола картежников, приступили к чистке оружия. Почистив общий арсенал, каждый взялся за личный. Пришел «Батя» послушать московские новости от приехавшего Вдовина.
Вдова, гоняя шомпол по стволу СВД, рассказывал, как похоронили Германа и Володьку. Во время рассказа, бойцы сосредоточено и молча работали. О смерти товарищей старались не вспоминать, Лешка своим рассказом разбередил души.
— Эх, житуха наша, собачья!! Когда все это закончится?! — сказал Сергей, ставя свой новый автомат в пирамиду. Вытерев руки ветошью, взял гитару, настроил и запел песню — слышанную когда-то, от раненого офицера морской пехоты, лежавшего с ним в госпитале.
Песня отражала его личное отношение к этой бойне, продолжавшейся уже несколько лет.
«Когда страна вдруг заблудилась в своих бедах,
Когда судьба распорядилась слишком резко.
Вдруг два народа не смогли найти ответа.
И зазвучали имена их зло и веско.
Когда страна, вдруг словно скорчилась от боли
Когда вождей ушедших — всех мы развенчали.
Вдруг над страной, повис горячий запах крови!
И на проспектах жарких, танки зарычали.
Щиты и камни, стон и крики, боль и совесть.
Все утонуло, в автоматном диком вое.
Зачем же пишут, эту подленькую повесть?
Где слышен крик души почти, что в каждом слове.
Когда принес беду январский колкий ветер,
Когда в глазах убитых — небеса смеялись!
Вопрос: «Зачем?!» — сгорел в возвышенном ответе.
И в кумаче призывов мысли потерялись.
Весь этот мир стал против нас!
Он страхом стал, в мерцанье глаз.
Разлив пожара, яркий свет.
Он стал молчанием газет.
Он разделил, где враг, где друг.
И автомат не слазит с рук,
В родной стране, где вольно дышит — человек!
Нам говорили — убирайтесь псовьи дети!
И умоляли — оставайтесь, помогите!
Глоток из фляги, перестрелки на рассвете.
Зачем все это Вам и нам, прошу, скажите?
Ряды редеют в тщетных поисках ответа.
И в силу кормчего слабеет наша вера.
Но не спасет нас даже сталь бронежилета.
От ярлыка убийц и подлых изуверов.
Ну кто поможет, нам понять?
Зачем должны мы убивать?
И кто к ответу призовет?
Всех тех, кто нам сказал — вперед!
Вот им бы всем здесь побывать,
Чтоб мог им все в глаза сказать.
Единый с армией и партией, народ!
Мы постареем, автоматы переплавят.
В тенистых парках наши гильзы заржавеют.
Но боль и стыд нас в этой жизни не оставят.
И ветер памяти позора не развеет.
Пусть совесть ест, всех тех, кто нас послал на это!
Пусть в голове у них, умишко зародится!
Нет, все же правильно вращается планета!
Но нам с тобой, мой друг, уже не изменится.
Мы повидали, брат, года.
Когда к нам в дом — пришла беда.
Когда искали столько лет,
Чего давно в помине нет!
Нас приучили быть толпой,
Идущей по тропе крутой.
К величью, наших, дутых, маленьких Побед!»
Когда стих последний аккорд. Сергей, глядя на потолок палатки, неизвестно кому, задумчиво сказал.
— Когда закончился Афган, я и мои школьные друзья ужасно переживали. Думали, что вот не успели. Для нас солдаты афганцы — были небожителями, настоящими героями и настоящими мужчинами. Мы очень хотели, после школы попасть в Афганистан. Дети своего времени, воспитанные на принципах интернационализма, веры в человека, мы думали — это последняя война в истории нашего народа и мы на нее не успели.
Успели. Но никто из нас, никогда не думал, что воевать мы будем в собственной стране. И вот я здесь, по эту сторону, а мой школьный товарищ Аслан — по ту. А лучшего друга Володьку, украинца, товарища по детским играм, которому в детских драках закрывал спину, я убил в августе 1996 г. Он был боец УНА УНСО, и приехал сюда — убивать нас. Я так и не понял — зачем он это сделал? — с горечью закончил Сергей…
Стоял жаркий Август 1996 года. Уже в который раз наши войска штурмовали Грозный, выбивая из него боевиков.
Пулеметчик боевиков недавал перебежать улицу. Засев на третьем этаже высотки, он поливал очередями, перебегающих улицу солдат.
Половина взвода полегло от его пуль. Серега смог незаметно подобраться к дому, забежал в подъезд. Поднявшись на третий этаж, прокрался по коридору. Пулемет замолчал, слышалось шуршание лент.
— Перезаряжается, — подумал Сергей, и ворвался в комнату, где сидел пулеметчик. Увидел двоих. Они обернулись, Сергей выстрелил в одного, боевик упал. Навел оружие на второго и…
Они сразу узнали друг друга.
— Серега?
— Володька? — это был друг детства Владимир Прокопчук. Его отец был прапорщиком в той же части, где служил отец Сергея. Дружили семьями.
Сергей увидел на предплечье Владимира нашивку «УНА — УНСО». На кепке, был приколот чеченский волк.
— Так чей же ты солдат, Владимир? — спросил, показывая на волка и нашивку, Сергей.
— Серега, я… не убивай…. подняв глаза, в которых стоял страх, сказал Владимир.
— Вова, я спрашиваю, ты, чей солдат? И какого хрена ты тут делаешь? Какого хрена, Вова? И зачем?
— Не убивай, я сегодня же уеду отсюда.
— Поздно Вова. Там на улице, лежат пятнадцать человек, которых ты убил. С некоторыми из них, я еще вчера пил водку, — поднимая оружие, сказал Сергей.
— Серега я сдаюсь. По закону я пленный, — крикнул, делая последнюю попытку спастись, Владимир.
— А мне плевать. Ты меня предал Вова, а на Руси предателей вешают. Но я тебя просто пристрелю. Мне некогда с тобой возится, организовывая виселицу.
— Серега не надо, не убивай, я женат, дети. Мама болеет…
— Заткнись. Умри как мужик, — Сергей выстрелил Владимиру в сердце…
Когда закончили чистить оружие, все занялись своими делами. Сергей ушел в свою палатку. Кто-то писал письма, играли в карты, пили чай и водку.
Самые оголодавшие включили порно. С экрана доносились ахи вздохи изнемогающей от «неземной» любви актрисы.
— Вот придурки. Когда я уезжал, Вы уже драли эту бабу, приехал снова дерете, оставьте ее в покое. Устала ведь девушка. — пытаясь пошутить сказал Вдова.
— Правда, парни, вырубай это блядство. Включите лучше «Такси» — Бессона.
— Уже сто раз смотрели.
— А эту хрень сколько?
— Вырубай, а то видак разнесу.
Включили «Такси». Тут Лешка вспомнил, и пошел в палатку к Сергею.
— Здорово док! — сказал Вдова, здороваясь с Чумаковым.
— Привет! Ты что вернулся? У тебя ведь дырка толком не зажила?
— Дела, доктор, дела. Серега я к тебе.
— Давай хоть осмотрю руку, Садись, — Чумаков, достал перевязочные материалы.
— Осматривай. Серый, я Людмилу видел. Письмо тебе передала. Вот держи, — снимая пятнистую куртку и садясь на табурет рядом с доктором, сказал Алексей.
— Спасибо Лешка, — ответил Сергей и взял письмо. Лежа на кровати вертел его в руках. Думал. Открывать или нет.
— Что смотришь, на него, как баран на новые ворота? Читай, давай. — Лешка сердито посмотрел на Серегу.
Сергей открыл письмо, развернул, увидел на бумаге ровный красивый почерк Людмилы. Стал читать.
* * *Закончив читать, Сергей отложил письмо и достал фотографию Людмилы.
Вдовин и Чумаков понимающе переглянулись.
— Может это и не мое дело, но… Она любит тебя, Серый. По настоящему. Забудь все, что было. Кто из нас не делает ошибок, а? — доставая сигареты, сказал Вдова.
— Ну что, доктор, закончил? Пошли, покурим, Серый.
Выйдя из палатки в темноту кавказской ночи, закурили.
— Когда я был дома, Людмила пришла к нам. Я заметил, что когда я рассказывал о тебе, ее глаза светились. Решать, конечно, тебе.
Но ты будешь последним дураком, если потеряешь такую бабу. — Лешка смотрел на Сергея.
Услышав человеческую речь, к курящим, подбежал, радостный «Чубайс».
— Я давно, все решил. Слышишь, ты, глупое животное, она написала, что не может без меня. Она любит. Эта женщина меня любит! — говорил Сергей, присев, на корточки почесывая собачью шкуру. Вдова не понял к кому, были адресованы эти слова. Ему, собаке или самому себе. Он улыбнулся, выбросил окурок и продолжил.
