Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
— Довезти до Парижа.
Шамрай с трудом понимал француза. Улавливая знакомые слова, схватывал лишь смысл сказанного. Да и этому был рад. Не плохая всё-таки школа для изучения языков немецкий лагерь, научит каждого есть коржи с маком.
— Вот мы и приехали. Это Париж. Вернее, его предместье, порт Клиньянкур, — с гордостью объявил шофёр. — Может, ты хочешь нанести визит вежливости комендатуре?
— Нет.
Грузовик остановился. Пустые бочки в кузове с оглушительным грохотом накатились одна на другую.
— Вот такой пропуск есть у тебя? — Француз вынул из кармана бумагу, внизу листа стояли две подписи и печать. В центре оттиска — свастика, чёрный паук с тонкими лапками.
— Нет.
— Комендатура там, — парень показал рукой в переулок.
Шамрай достал из-за пазухи вырванный из атласа план Парижа, развернул.
— Хороший трюк, молодец ты, — шофёр хлопнул Шамрая по плечу. — Смотри, мы находимся вот здесь, — он ткнул испачканным в масле пальцем в план. — Комендатура и проверка документов — тут. Ты идёшь так, так и так. — Палец прополз по улице в обход шлагбаума. — Вот здесь я тебя буду ждать. Поедем дальше.
— Куда поедем?
— В Центр. На Елисейские поля. Там тебя высажу. Дальше пойдёшь куда захочешь. Грузовикам по Парижу не очень-то разрешают разгуливать, но ничего. Этот трюк, — он снова ткнул пальцем в печать, — у меня надёжный. Ты всё понял? Я жду.
— Документы проверяют всюду?
— Нет, только на центральных магистралях. И не всюду немцы. Почему ты спросил?
— Мне нужно будет выйти из Парижа.
— Правильно. Выйдешь. Так я жду тебя.
— Хорошо.
Шамрай подморгнул синеглазой красотке, призывно улыбавшейся ему с приборного щитка. И позавидовал ей: надо же, катается по трудным дорогам с таким славным парнем. Перевёл полный благодарности взгляд на шофёра.
— Бон шанс, — сказал парень.
— Бон шанс, — ответил Шамрай. Эти слова он уже хорошо знал.
Вышел из кабины. Машина рванулась с места, будто все гестаповцы и полицейские Парижа кинулись за ней вдогонку.
Шамрай точно, как договорились с шофёром, свернул влево, миновал два квартала, потом пошёл направо, пройдя минут пятнадцать по узкой извилистой улочке, снова повернул направо и вышел на маленькую, окружённую молодыми клёнами площадь; здесь должен был ждать его весёлый шофёр. «Наверное, паренька уже и след простыл», — подумал лейтенант, но машина стояла именно там, где договорились. И снова это показалось каким-то чудом.
— Салют! — приветствовал его шофёр. — Теперь нам всё нипочём: ни Гитлер, ни дьявол. Комендатура позади. Пусть господин комендант поцелует меня в зад.
Откуда-то из-под самой крыши кабины вынул свёрток, развернул. Кусок колбасы, ломоть твёрдого как камень, скорей всего кукурузного, хлеба, бутылка вина.
— Трюк, правда, кисловатый, — сказал он. — Вино как прошлогодний уксус. Ну ничего, приезжай после войны, угощу тебя самым лучшим. Язык проглотишь и не пожалеешь, что проглотил. А пока выпьем этого. Закусывай.
Шамрай не отказался. Вспомнилось старое лагерное правило: дают — бери, а бьют — беги. Хотя в лагере от побоев далеко не убежишь… Роману показалось, что от зубов полетели искры, когда он откусил твёрдый, рассыпающийся, как сухой песок, хлеб. Колбаса пошла легче, а вино действительно напоминало уксус.
— Сволочи, — выругался шофёр. — Мы им всё припомним. Поехали?
— Поехали.
Широко раскрытыми глазами смотрел Роман Шам-рай на Париж. Улицы пробегали перед ним все удивительно красивые, чистые, зелёные, впрочем, трудно разобраться в чужом городе, понять его душу, когда мчишься по его улицам на машине. Внешний вид часто обманчив.
На тротуарах народу не очень много, но магазины открыты, хотя и не все. Аккуратные гармошки жалюзи прикрывают многие витрины, будто сморщенные опущенные веки. Немцев почти не видно. Кое-где появится, как обломок разбитого корабля среди волн, зелёная высокая фуражка с серебряным гербом-орлом и тут же пропадает. Непонятно, была ли здесь война? Разве узнаешь об этом, вот так катаясь на машине. Нужно ступить на землю. Походить по ней. Только тогда поймёшь и оценишь, чем она дышит и чего в действительности стоит, Грузовик приближался к центру. Однако толпа на тротуарах не стала гуще. Высокое, светлое в ослепительных лучах солнца сооружение встало в конце широкой улицы.
— Триумфальная арка? — спросил Шамрай.
— Ты, оказывается, парижанин, — засмеялся шофёр. — Да, этот трюк называется Триумфальной аркой. Бандиты! Знамя на ней своё прицепили. А это направо — Эйфелева башня. Видишь?
Шофёру очень хотелось провезти Шамрая по всему Парижу, всё осмотреть, всё показать. Но предостерегающее ощущение опасности шевельнулось где-то возле сердца, и машина остановилась.
— Ты не турист, и я тебе не гид, — сказал шофёр. — Дальше мне ехать нельзя. Очень смешно выглядит этот трюк, — он шлёпнул ладонью по кабине, — на Елисейских полях. Дальше ты пойдёшь на своих двоих. Не вздумай снимать повязку. Это твоя единственная защита. У тебя правда нет никакого адреса?
— Нет.
— Жаль, что не могу пригласить тебя в гости. У меня девушка есть, красавица. Вот посмотри. — Вынул из кармана и показал фотографию милой светловолосой девчушки лет восемнадцати, а может, и того меньше. — Знаешь, как меня любит? Это тебе не какой-нибудь трюк, — он бросил взгляд на улыбающуюся синеглазую красотку на щитке, — а настоящая любовь. После войны поженимся. У ней подружка есть. Тебе, пожалуй, понравилась бы. Ты каких любишь — блондиночек или брюнеток?
— Блондинок, — сказал наугад Шамрай.
— Мой вкус. Она тоже светленькая. Знаешь, как здорово бы провели время. Они хорошие девчата. Ну, ничего не поделаешь. Подождём конца войны. Очень хотел бы с тобой встретиться. Вот тогда посмотрел бы ты, какой это трюк — Париж.
— Я тоже хотел бы, — ответил Шамрай. Он никогда даже думать себе не позволял о том времени, которое настанет «после войны». Глубокое сомнение в возможности дожить до того дня, когда на весь мир прозвучит слово «победа», холодило его сердце. Ну что ж, доживут другие. Этот славный паренёк доживёт обязательно. Слабое, конечно, утешение, но что поделаешь…
— Послушай-ка, — проговорил шофёр. — От центра, когда перейдёшь Сену, двигай прямо на запад. Карта у тебя есть. На немецкую заставу не нарвись. После Сталинграда гестаповцы стали лютые как голодные волки. Французских полицейских не бойся, сейчас они подобрели. Тоже влияние Сталинграда. Из Парижа выходи не по широкой магистрали, а найди параллельную тихую улочку и смело иди. Ну, кажется, всё.
Шамрай не понял и половины его слов, но главное уловил. От напряжённого вслушивания в чужую речь тонко позванивало в ушах, болела голова.
— Ха-ха-ха! — неожиданно весело рассмеялся парень. — А ведь я теперь боец Сопротивления — резистанс! Возил по Парижу советского офицера. Ты офицер?
— Лейтенант, — Роман провёл пальцем по красным «кубарям».
— Вот Люси посмеётся!
— Кто?
— Моя девушка. Ну хорошо, прощай. Не хочется с тобой расставаться, но ничего не поделаешь, нужно вот этот трючок сдать, — парень кивнул на кузов, нагруженный бочками, — и потом придётся снова куда-нибудь ехать. Бон шанс, камрад!
— Бон шанс.
Шофёр крепко сжал руку Шамраю и с горечью проговорил:
— Одно обидно, неверное представление у тебя останется о французской кухне.
Шамрай усмехнулся: мне бы, парень, твои печали!
— Ничего, потом наверстаем.
— Конечно. Ну, счастливо.
Шамрай ступил на тротуар. У него было такое чувство, будто он, захлопнув дверцу кабины, оборвал последнюю ниточку, которая держала его над пропастью, а теперь придётся лететь вниз на острые камни… И остановишься ли?
— Погоди-ка, — снова высунулся из окна шофёр. — В Париже после восьми ходить опасно. Они стреляют без предупреждения.
Шамрай молча кивнул. Дверцы машины хлопнули, словно выстрелили в сердце Романа. Грузовик двинулся с места. Машинально Роман взглянул на номер. Удивительное число: 123–456. Один, два, три, четыре, пять, шесть. Славный паренёк водитель. Обрадовался, как ребёнок. Теперь он «резистанс», — участник движения Сопротивления. Наивно, но до крайности трогательно. Жаль, даже имя его не узнал.
Грузовик, завернув за угол, исчез. Запах едкого синтетического бензина какое-то мгновение держался в воздухе, потом развеялся и он.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Шамрай остался один в центре огромного, оккупированного гитлеровцами города, где он никого не знал и где никто не знал его. Осмотрелся вокруг внимательно, будто перед боем провёл рекогносцировку местности. Ничего особенного. Улица широкая, просторная. Одна из тех авеню, которые лучами сходятся к площади, где стоит Триумфальная арка. На плане они ясно обозначены. Значит, от этой площади и надо танцевать, как от хорошо знакомой печки. Народу на тротуарах немного, так что нечего и мечтать затеряться в толпе. Он видит всех и всё видят его. Но в план заглянуть нельзя, ни в коем случае! Сразу обнаружишь себя. Дорогу он определил, ещё сидя в машине: от Триумфальной арки идти по улице Елисейские поля до площади Конкорд, потом свернуть направо, пройти мост через Сену и оттуда, как на учениях по ориентировке на местности, идти прямо на запад. Идти не очень быстро, но и не медленно. Он не бежит и не гуляет. Его послали выполнить обычное, не столь срочное поручение. Он никого и ничего не боится. Документы в порядке. Вот как он должен выглядеть.
