Александр Розен - Полк продолжает путь
Приятна быстрая езда. Из окна машины он видел прохожих. Особенно радостно было видеть женщин. Казалось, он навсегда со всем этим простился и уже привык к другой жизни, к другим формам, линиям и краскам. И вдруг — волшебство — он снова вернулся в прежний мир. Но мир этот надо узнавать сначала, как в детстве. И это бесконечно заманчиво.
— Скорей, скорей! — торопил он шофера.
Было шесть часов утра, когда Ларин остановил машину возле большого дома на углу проспекта Майорова и Мойки.
— Зайдешь?
— Не придется. Батя велел покрышки сменить. Совсем прохудились…
— Ладно. Завтра утром в семь ноль-ноль будь здесь.
Он быстро взбежал по лестнице, но прежде чем постучать в знакомую, обитую зеленой клеенкой дверь, снял фуражку, пригладил волосы, затем снова надел фуражку и, решившись, постучал.
Дверь открыла невысокая, сухонькая старушка и, увидев Ларина, зашептала:
— Павел Дмитрич, Павел Дмитрич…
Она еще раз повторила «Павел Дмитрич…» — и в это время Ларин услышал другой голос, сильный и звучный. Он сделал шаг навстречу. Что-то легкое, ласковое, родное коснулось его.
— Ольга, — сказал он и увидел ее лицо с выступившими на глаза капельками слез.
— Милый, милый, — повторяла Ольга, — милый мой…
— Дай мне взглянуть на тебя, — сказал Ларин, отстраняя ее руки от своего лица.
— Я еще не причесана…
А Ларину казалось, что именно сейчас Ольга необыкновенно хороша.
— Почему ты мне ничего не рассказываешь? — спросила Ольга.
— Потом, потом… Расскажи мне о себе, — сказал Ларин, радостно слушая ее голос.
И снова оба замолчали. Главное друг о друге они уже знали. Словами это нельзя было повторить. Они сели рядом, Ольга прижалась к его плечу, и Ларин подумал, что это вот и есть настоящее счастье. Он лишь боялся ольгиного вопроса о делах на фронте, который один мог разрушить их с трудом найденное уединение.
— Рассказывай, Павлик, рассказывай, как на фронте.
— Так, в двух словах, не расскажешь, — ответил Ларин спокойно.
Валерия Павловна испуганно посмотрела на него.
— Оля, чаю попей, — сказала она дочери. — На работу опоздаешь.
Бойкие солнечные лучики звенели, врываясь в раскрытые окна. Утренним звоном и сладким запахом пробуждения была наполнена комната.
— Окопались фрицы проклятые, не выгонишь, — шептала Валерия Павловна. — Павел Дмитриевич, кушайте, пожалуйста.
Ларин и Ольга были знакомы еще с довоенных лет. Школа, в которой училась Ольга, шефствовала над артиллерийским училищем. В праздники школьная самодеятельность выезжала к курсантам. Ольга играла графиню в «Женитьбе Фигаро»…
Когда же они все-таки познакомились? Ольга говорила, что это было на школьном выпускном вечере. Ларин же утверждал, что гораздо раньше. В воскресный день они ездили с экскурсией вниз по Неве, и Ларину понравилась маленькая тоненькая девушка с большими карими очень внимательными глазами. «Но я совсем не помню тебя на этой экскурсии, — возражала Ольга, — это было на выпускном вечере».
А спустя три дня после выпускного вечера первые ленинградские дивизии уже уходили на фронт. Белой ночью Ольга сидела на подоконнике в своей комнате и смотрела на улицу. Ночь была длинная, нескончаемая. Отовсюду слышался мерный и дробный топот солдатских сапог. Спать Ольге не хотелось, она все сидела на подоконнике и чувствовала себя одинокой, брошенной. И вдруг ей показалось, что она узнала кого-то в строю. Еще нетвердо уверенная, что этот человек ей действительно знаком, Ольга выбежала из дому и догнала его. Это был Ларин. Она шла рядом с ним, чуть не плача от радости и от досады, что выбежала из дому с пустыми руками. Хоть бы что-нибудь, какую-нибудь память…
Они переписывались. Раза два Ларин приезжал в Ленинград и оба раза бывал у Ольги. Никогда они не думали, что поженятся.
В начале марта Ларин приехал в Ленинград усталый и измученный до крайности. Таким его Ольга никогда еще не видела. Он был небрит, и она заметила у него в бороде несколько седых волос. Это в двадцать три-то года! Ей так стало жаль его, так захотелось пожертвовать для него чем-то своим. И уже потом, и всю ночь она чувствовала себя старше его, и ей все хотелось пожалеть его, приласкать, успокоить. Ларин утром побрился и стал снова похож на себя. «Пойдем, Оля, в загс», — сказал он, и Ольге стало смешно. Загс? А что, есть еще загсы в Ленинграде? Разве есть еще такие счастливые и такие сумасшедшие, как эти двое? Но Ларин хмурился, был серьезнее, был старше ее. Он был прав.
И вот Ларин снова здесь, и снова после боя. Теперь он был у себя дома.
Ларин заметил, что Ольга не дает матери ухаживать за ним. Сама пододвигает то стакан, то тарелку, сама нарезала ему хлеба, положила сахару — и эти обычные движения были сейчас той необходимой между ними связью, которую нашла Ольга и за которую Ларин был ей благодарен.
— Проводишь меня до завода?
— Конечно!
Когда они вышли на улицу, Ольга спросила:
— Заметил, как мама постарела?
Ларин кивнул головой.
— Это все из-за Николая. У них в школе младших лейтенантов выпуск на днях — и на фронт. Мама боится. Что с ней сделаешь? — прибавила она грустно и взяла Ларина под руку. — Так ты с братом и не познакомился. А хороший паренек… Совсем еще мальчик, и уже настоящий мужчина.
Свернули на бульвар Профсоюзов. Шли молча. На набережной Ольга предложила:
— Постоим немного. Есть еще время. Успею.
Подошли к парапету, смотрели на Неву — глубокую, чистую, не отягощенную нефтяными кругами. Волна несла на себе белый гребешок, вдруг окунала его, гребешок нырял и через мгновение, как опытный пловец, возникал на другой волне.
— Я о тебе много думал, Ольга, — сказал Ларин.
Он не чувствовал неправды в этих словах. Но когда же он думал об Ольге? В разрушенной траншее? Когда погиб Петренко? Когда пробивались к своим?
Он не думал тогда об Ольге, но сейчас Ларину казалось, что ощущение их близости не покидало его и в разрушенной траншее, и когда прервалась связь с дивизией, и когда он увидел Снимщикова.
— Пора, Павлик, идем!
Ларину хотелось сказать: «Еще немного побудем здесь», но, взглянув на ее озабоченное лицо, он ничего не сказал.
Переходя мост, Ольга спросила:
— Слышишь?
Короткие удары, как будто кто-то вдали ударил в барабан.
— Пойдем поскорее. Обстрел.
Далеко впереди рассыпчатый грохот. Теперь — позади них. Снова впереди, но ближе. И еще ближе — позади них.
— Они нас в вилку берут, — сказал Ларин серьезно, словно и впрямь их двоих в Ленинграде искали немцы.
С быстротой курьерского поезда промчался трамвай по Восьмой линии. И вдруг резко остановился. Сразу стало людно. Где-то зазвенело стекло. И словно звон этот был сигналом к разрушению, рухнула какая-то тяжесть, увлекла за собой другую, грозя обвалом всей неизвестной громаде.
Ларин втащил Ольгу в подворотню. Здесь уже стояло несколько человек. Старик в безрукавке и роговых очках, женщина с ребенком на руках и еще две женщины, обе с портфелями.
Разрушение продолжалось. Не было слышно свиста, только падение невидимых тяжестей заставляло вздрагивать улицу.
— А как вы думаете, товарищ капитан, какого калибра снаряды? — спросил Ларина старик в безрукавке.
— Не знаю, не могу определить…
— Калибр двести десять, — сказал старик в безрукавке и посмотрел на Ларина поверх очков. — Вот так-то.
— Проехало! — сказала женщина с портфелем, прислушиваясь.
Ларин тоже прислушался. Падение тяжестей прекратилось. Снова был слышен рассыпчатый грохот вдали.
— Второй раз он по тем же местам не стреляет, — робко сказала женщина с ребенком на руках.
— Глупая примета, — заметил старик в безрукавке и вышел на улицу.
Панель и мостовая были засыпаны щебнем и стеклом. На углу остановился автомобиль скорой помощи. Из него выскочили девушки с носилками.
— Трамвай пошел! — крикнула Ольга и помчалась к остановке. Ларин за ней.
В проходной завода они расстались, и Ларин обещал ровно в четыре прийти сюда за женой.
Ларин подошел к окошечку дежурного, попросил выписать пропуск к директору завода.
— Скоро, товарищ капитан, немцев прогоним? — спросила старуха вахтерша, передавая Ларину пропуск. — Каждый день по заводу шпарит. Шпарит и шпарит… — Она хотела еще что-то сказать, но, взглянув Ларину в лицо, только вздохнула: — Пройдите двор, по левую руку от садика — заводоуправление.
Грачев ласково принял Ларина, обнял, расцеловал. Ларин отдал ему письмо Смоляра. Грачев неторопливо ножичком вскрыл конверт, вынул письмо, прочитал внимательно, затем, снова вложив его в конверт, спрятал в ящик.
— У Бати скверное настроение? — спросил он.
— Я подполковника перед отъездом всего-то две минуты видел.
