Анатолий Маркуша - Нет
Набирая темп, Виктор Михайлович сбегал еще в гараж. Прогнал мотор в застоявшейся машине, подкачал скаты, проверил тормоза. Поглядел на часы и, решив, что успеет, поехал в магазин подписных изданий. Надо было выкупить очередные тома Толстого, Голсуорси, Детской энциклопедии (энциклопедию он выписывал для Андрюшки. Говорил: «Беру на вырост»).
Поздно вечером пришел инженер. Василий Акимович съездил на две недели порыбачить, вернулся и доживал отпуск дома. Возился с ремонтом. Вид у него был далеко не мажорный. Поговорили о том, о сем, потом Хабаров сказал:
— А ты мне не нравишься, Акимыч.
— Тебе — ладно. Я сам себе не нравлюсь.
— Чего?
— Задумываться стал. Ложусь — думаю, встаю — хожу — думаю, водочку кушаю — все равно думаю думать.
— О чем же ты думаешь, Акимыч?
— Не верю я в вину Углова. Взлетел он нормально, в набор перешел нормально. Потом что-то с управлением у него не заладилось… Что — я не успел понять… И тут двигатели… Он скомандовал нам прыгать и потянулся вверх. Высотой нас обеспечивал… В чем же его вина?
— Мою точку зрения ты знаешь, Акимыч: лететь не надо было. Торопиться не следовало…
— Согласен — ты оказался прав, но все равно не о вине Углова говорить надо, об ошибке.
— Как сказать. Если человек очень уж рвется совершить ошибку, настаивает на своем праве, ошибка автоматически переходит в вину. Но теперь это не главное. Вина, ошибка — какая разница? Бумаги сгниют в архивах, никто к ним больше никогда не возвратится, значит, надо смотреть в корень. Суть искать. Согласен?
— Допустим. И что? Я боюсь схемы управления, не доверяю этой схеме. Перемудрили конструктора, и вот в чем горе — не оставили никакой лазейки для отступления.
Хабаров взял блокнот, в несколько движений начертил тот самый вариант решения, что послал с юга Севсу, и, протягивая листок инженеру, сказал:
— Вот. Погляди, так лучше?
Василий Акимович вооружился очками в тонкой профессорской оправе, внимательно разглядывая рисунок, хмыкал, кое о чем спросил, проверяя себя, потом сказал:
— Это совсем другое дело, тут хоть при отказе гидравлики можно взять управление на себя. Но при чем здесь сороковка?
— На дублере управление собрано по этой схеме.
— А ты-то откуда знаешь?
— Вадим Сергеевич сказал.
— Когда ты его видел?
— Не видел. Телепатия, Акимыч. Телепатия, или чтение мыслей на расстоянии.
Инженер с подозрением поглядел на летчика, нахмурился, видно, опасался нарваться на розыгрыш. Наконец спросил:
— Так ты поэтому вернулся раньше времени?
— Возможно.
Инженер хмыкнул:
— Ну Виктор, ну собака. Понимаю. Я все понимаю!
— Собака, говоришь? А знаешь, в чем главное преимущество собаки перед человеком?
— Все понимает и ничего не говорит? — отозвался Василий Акимович.
— Это по анекдоту. А всерьез? — и, выждав чуть, Хабаров сказал: — Собака никогда не предает, а вот с людьми это случается. Даже с приличными людьми случается, Акимыч.
— Не думал, что ты такой злопамятный, командир.
— Я не злопамятный, просто памятливый. А вот ты сейчас разозлился, и это хорошо. Теперь ты не пойдешь отказываться. И мы будем работать вместе. Мне вовсе не нужен другой бортач. Ты же собирался отказываться? Только не ври.
— Собирался. Я устал думать все время об одном и том же.
— А теперь?
— Не знаю…
— А я знаю: не откажешься. И жена не заставит!
Поздно вечером, когда ушел инженер, когда мать убрала в кухне и легка спать, Виктор Михайлович записывал в рабочем блокноте: «Найти Махрова. Двигатель. Доделки. Пробы.(?!) Комиссии. Прием летчиков-испытателей. Письмо!!! Орлову! Методсовет. Вопросы?»
Потом он зарисовал зайца, сидящего под елочкой. И еще — кошку на пеньке. И облачную гряду. Он всегда рисовал зверушек, когда думал о сыне.
Потом он ушел в ванную и долго стоял под душем.
Глава пятнадцатая
Надо широко раскинуть руки и ноги, прогнуться в спине и падать, падать, падать… И когда тело наберет скорость, ты почувствуешь, как упруго небо, как оно прочно. Ты узнаешь — на небо можно опереться, опереться вполне уверенно и надежно.
В назначенный миг выдерни из кармашка подвесной системы холодное красное кольцо, досчитай до трех — ты испытаешь динамический удар, услышишь хлопок наполняющегося купола и убедишься окончательно — небо держит!
Бывает, конечно, что небо сбрасывает, роняет человека на землю. Только не надо винить в этом небо. Оно верное, оно надежное, оно безотказное… Просто надо уметь опираться на него крыльями, телом, куполом парашюта, вращающимися лопастями несущих винтов, раскаленной струей рвущегося из сопла газа, надо уметь…
И еще надо по возможности не ошибаться. А если все-таки случится и ты совершишь промах, не впадай в панику, действуй точно, решительно, быстро, и все будет хорошо, только бы хватило неба…
Сюрприз, который начлет обещал Хабарову «не по телефону», оказался не таким уж сюрпризом.
— Тобой от Княгинина интересовались. По-моему, Аснер тебя сватает…
— Что-то я такой фирмы не знаю.
— Узнаешь! Это бо-о-ольшая фирма. Пока там еще тихо, никакой рекламы, но годика через два-три они громыхнут на весь свет! Запомни прогноз, Виктор Михайлович: будут грандиозные скачки с агромадными призами!
— А я им для чего нужен?
— Не знаю. Темнят, но, видимо, для какой-то работы, а может, для консультации.
— Почему же это сюрприз?
— Туда, милый друг, знаешь как рвутся! Все лучшие умы имеют к Княгинину большущее тяготение. Это точно.
— В умы я не лезу…
— Ты не лезешь, так тебя толкают. Гордись!
К посещению закрытых учреждений Хабаров привык.
И очередное приглашение не удивило, не обрадовало и не огорчило его — обычное дело, только не совсем кстати. Надо было заниматься сороковкой. Вот что его занимало по-настоящему. Несколько удивило Хабарова напутствие начальника испытательного Центра.
— Большая просьба к вам, Виктор Михайлович, — сказал генерал, — хоть я и не знаю, о чем там пойдет речь, но убедительно прошу и настаиваю: ведите себя посдержанней. Человек, с которым у вас будет встреча, не Александров, пожалуйста, помните об этом.
— Прикажете со всем соглашаться? — спросил Хабаров, начиная злиться.
— Не передергивайте! Не соглашайтесь, спорьте, если найдете нужным, только не забывайте о форме.
— Постараюсь, — сказал Хабаров и недовольно откланялся.
В назначенный час он был на месте. Его встретили и проводили в большой светлый кабинет, начисто лишенный какой-нибудь индивидуальности и каких бы то ни было внешних примет.
Миновав двойные, обитые чем-то серым двери, Хабаров увидел прежде всего сияющий паркет, потом полированный стол корабельных габаритов и в последнюю очередь — невысокого, очень плотного, седоватого мужчину лет пятидесяти — пятидесяти пяти.
Хабаров слегка поклонился и назвал себя.
— Садитесь, — сказал хозяин кабинета и откровенно изучающе поглядел на Виктора Михайловича. Он смотрел прямо, пристально и явно доброжелательно. — Проблема, которая нас в данный момент занимает весьма основательно, — приземление крупногабаритных грузов с помощью парашютных систем. Прошу иметь в виду: эта задача не конечная, а промежуточная. Но она важна, очень важна. Это — ключ. Мы познакомим вас с предварительными расчетами, дадим разобраться во всех подробностях, прежде чем спросим окончательное согласие на испытание, — тут он перебил сам себя и сказал: — Вас предупредили, что у нас к вам вполне определенное предложение?
— Простите, — сказал Хабаров, — как я должен вас называть?
— Называть? Ах, черт возьми! Вам не сказали, с кем вы будете вести беседу? Молодцы! Молодцы! Бдительные ребята. Простите, я тоже хорош — не представился. Княгинин, Павел Семенович. Главный конструктор.
— Заранее; мне ничего не сообщили, Павел Семенович. То, что вы только что изложили, — вся моя информация.
— Понятно. Слушайте. Идея испытания выглядит так: берем самолет, тип машины на данном этапе работы особого значения не имеет. Возьмем какой-нибудь старенький самолетик с полетным весом тонн в двадцать, поднимем на высоту в три или четыре тысячи метров, установим заданный режим и над заранее определенной точкой отстрелим крылышки. Крылышки улетят в разные стороны, фюзеляж останется. И будет падать. Потом мы включим автоматическое устройство выброса парашюта. Парашют раскроется, и фюзеляж повиснет под куполом. Приземление на основное шасси. Это схема. Грубая, приблизительная схема.
Хабаров едва заметно усмехнулся.
— Совсем просто, Павел Семенович, настолько просто, что непонятно даже, для чего испытывать.
— Просто. Верно, очень просто. Но испытывать надо.
