Анатолий Маркуша - Нет
— Поработай, коли хочешь. Поработай.
И Хабаров принимает управление кораблём на себя. Несколько четких движений рулями, и стрелочки на приборной доске замирают, будто приклеиваются к циферблатам, не дышат. Отклонение по высоте — ноль, отклонение по скорости — ноль. Отклонение по курсу — меньше толщины штриха на картушке компаса. Хабаров гонит площадку. Вид при этом у него довольно безмятежный, только губы поджались. Чтобы таквести машину в возмущенных потоках воздуха — а время близится к полудню и болтает, весьма ощутительно, — надо не просто хорошо летать, надо летать талантливо, летать виртуозно…
Проходит полчаса, сорок минут. Стрелочки по-прежнему не дышат. Хабаров облизывает губы. Жарко.
Канаки говорит:
— Слушай, если Севс тебя выгонит, приходи к нам. Вторым я тебя, пожалуй, возьму, ты старательный парень…
— Вторым невыгодно, — говорит Хабаров, не отрывая взгляда от приборов и не поворачивая головы.
— Почему? Вторым к такому командиру, как я, любой за честь почтет, правда, Димка?
— Зарплата маловата, — говорит Хабаров, — и потом ты ревнивец.
— Кто-кто я?
— Ревнивец. Лилечку к штурману прогнал. И это когда я гость на борту, а что будет, если я окажусь твоим подчиненным?
— Ишь ты! Лилечка ему понадобилась…
Они продолжают препираться. А стрелочки не дышат. И отклонение по скорости — ноль, и по высоте! — ноль, и по курсу — меньше, чем толщина штриха на компасной картушке…
В расчетный час самолет Канаки выходит на дальний привод, снижается и неслышно катит по бетону.
Летчики прощаются.
— Спасибо, Сережа, выручил… — говорит Хабаров. — Я надеюсь, Дима, что вы на меня не в обиде? Ах, вы; чудно выспались? Тогда тем более… Всего хорошего (эти штурману)… До свиданья. Движки у вас просто звери, как говаривал, бывало, Алексей Иванович Углов, чистые звери! (Это бортинженеру.) Всего хорошего, желаю вам на ближайшие десять лет дистиллированного эфира (это радисту), — и, задержав ее руку в своей руке: — Будьте здоровы, Лилечка, если этот коварный мужчина (взгляд в сторону Канаки) станет вас обижать, немедленно звоните мне. Телефон не потеряйте. Я жду! — и всем: — Сверкнув чемоданами, он исчез в голубых сумерках, напоминавших об уюте, домашнем очаге и ужине в узком кругу особо доверенных лиц…
— Трепло, — сказал Канаки, — но летает, собака, дай бог, дай бог!
— Силен, — сказал Дима.
— Политик, видать. Бо-о-ольшой политик, — сказал бортинженер.
— Ничего у тебя приятель, командир. Сколько ему лет? — сказал штурман.
Радист промолчал.
— Неприлично красивый мужчина, — сказала Лилечка, — Даже не верится, что такие бывают на самом деле.
Блыш. Правильно.
Дома Хабаров появился уже под вечер. Мать испугалась!
— Что случилось, Витенька? У тебя же еще семнадцать дней…
— Соскучился! Понимаешь, соскучился. И потом, чего там хорошего, на этом юге — море и то соленое.
— Ты все шутишь, а на самом деле что-то скрываешь.
— Ничего я не скрываю. Чего мне скрывать? И вообще расскажи лучше, какие тут новости.
— Ничего особенного без тебя не случилось. Звонил два раза Алексей Алексеевич. Ты ему для чего-то нужен. Кира звонила… Еще заходил старший лейтенант. Фамилию я записала, сейчас погляжу..
— Какой из себя?
— Молодой, симпатичный, очень вежливый… Румяный…
— Блыш?
— Да-да-да.
— И что?
— Ничего. Сказал, навестить тебя хотел. Сестрица твоя прислала письмо на двенадцати страницах. Обижается, почему я к ней не переехала на то время, что ты был у моря, и, как всегда, ревнует…
Мать стала подробно рассказывать про сестру Виктора Михайловича, про ее письмо, про всякие жизненные затруднения, но Хабаров слушал не очень внимательно, все время поглядывал на телефон.
— Ты ждешь звонка, Витя?
— Нет. Я думаю: звонить или не звонить?..
— Если человека терзает какой-то вопрос, — сказала мать, — лучше: этот вопрос задать. Пусть тебя не устроит ответ, но ты снимешь лишнюю нагрузку с психики…
— Да? Это научно? Или это самодеятельная психология?
— Это серьезно, это подтверждается опытом.
Виктор Михайлович набрал номер. Мать хотела было выйти из комнаты, но он удержал ее взглядом.
— Вадим Сергеевич? Докладываю: Хабаров прибыл по вашему указанию. Здравствуйте… Спасибо, хорошо, очень даже хорошо… Что значит, как сумел? Зайцем прилетел, без билета… Правда… Не имей сто рублей, а имей одного друга — командира корабля и вашу телеграмму в кармане…
Анна Мироновна видела, как оживился сын, и, хотя она понятия не имела, что сообщает ему Вадим Сергеевич, радовалась — у Вити все хорошо!
А Вадим Сергеевич между тем говорил Хабарову, что гидравлическую систему управления смонтировали на тридцатке. Машину облетал Володин. Двигатели Бокун гоняет на тридцать второй. Пока еще налетал мало, судить о чем-либо рано, но отказов не было. Летающая лаборатория скоро выйдет…
— Ну, а сроки наверху нам установили? — спросил Хабаров.
— Да. Шесть месяцев дали и предупредили: это за все про все, отсрочек не будет.
— Шесть месяцев не шесть дней, жить можно.
— Мне кажется, что вы вернулись в хорошем настроении, Виктор Михайлович?
— Да. В хорошем. Вы недовольны?
— Почему недоволен, я очень доволен и надеюсь вас завтра с утра увидеть.
— Конечно. Свидание номер один, Вадим Сергеевич. Под часами на проходной в восемь сорок пять, идет?..
Хабаров набрал еще один номер телефона.
— Квартира генерала Бородина? Евгения Николаевича можно? Хабаров. Спасибо.
И сразу же услышал низкий раскатистый голос:
— Привет, Виктор Михайлович! Как нельзя более кстати, просто по заказу… Я тебя в приказ уже вставил, но хотел все-таки согласовать… Комиссию для приема на курсы испытателей мы составили. Ты будешь моим заместителем, есть? Тебе поручается проверка техники пилотирования и вообще вся летная часть дела, а мне — бумаги и прочее. Не возражаешь?
— Какие же могут быть возражения, раз вы уже приказ отдали? Мое дело отвечать: «Слушаюсь!» — и исполнять…
— Что-то ты больно дисциплинированным стал, с чего бы?
— Я всегда таким был, Евгений Николаевич. И если кто-нибудь вам доложит, будто я нарушитель, не верьте, никому не верьте.
— Ладно. Уговорил, не поверю. А ты чего звонил?
— Хотел спросить: старший лейтенант Блыш у вас был?
— Был.
— Какое впечатление?
— Ничего. Главным образом положительное. Грамотный вроде. Документы принес подходящие. Только… только какой-то он больно тихий.
— Тихий?! Да это он прикидывался, понравиться вам старался. Ничего себе тихий!
— Тогда скажи своему Блышу, что очень уж тихих я не люблю. Мне нахальные больше нравятся. Не разгильдяи, а так — нахалы в норме, вроде тебя. Я имею в виду не теперешнего Хабарова, а того молодого, начинающего.
— Благодарю вас, Евгений Николаевич, наконец-то узнал свою настоящую цену. Значит, нахал в норме. Ну что ж — это приятно…
Прошло не более часа, как Виктор. Михайлович вернулся домой. Он был уже в деле и чувствовал, как приятно, властно, покоряюще его захватывает темп будничной жизни. Совсем недавно он загорал на беззаботном пляжном побережье Черного моря, и вот все в сторону — и море, и горы, и монотонный шелест гальки, и назойливую музыку прогулочных пароходиков; все в сторону. В памяти мелькнуло лицо Риты. Доброе, чуточку жалкое лицо. Таким оно было в последний момент. Все. Все. Риту тоже в сторону…
Виктор Михайлович связался с начлетом. Федор Павлович сказал, что без него все шло хорошо, неприятностей, слава богу, никаких (не было. Еще он пообещал Хабарову сюрприз, «но не по телефону», сказал, что со Збарским вопрос ясен — переводят к Игнатьеву.
— Как он к этому отнесся? — спросил Хабаров.
— От должности начальника летной части отказался, хотя Игнатьев его уговаривал.
— Странно, — сказал Виктор Михайлович, — ему бы начлетом в самый раз.
— Это ты так думаешь, а Збарский рассудил иначе — сказал: «Летать рожденный не должен ползать», и уперся. Правда, по деликатности он это не мне, а в министерстве сказал. Идет летчиком-испытателем в отряд к Рабиновичу.
Потом Хабаров позвонил жене штурмана. Узнал: Вадим пишет довольно часто, чувствует себя вполне прилично. Все ждал, что Хабаров к нему заедет, наведается, но теперь — это уже ясно — не дождется. А курорт ругает: «Инвалидный комбинат. Сбор слепых и нищих. Только из великой преданности идее здесь можно выдержать больше пяти дней». Последнюю фразу жена штурмана процитировала по письму Орлова. Цитата была настолько в духе Вадима, что Хабаров даже хохотнул, хотя ничего смешного в этих словах не содержалось.
Набирая темп, Виктор Михайлович сбегал еще в гараж. Прогнал мотор в застоявшейся машине, подкачал скаты, проверил тормоза. Поглядел на часы и, решив, что успеет, поехал в магазин подписных изданий. Надо было выкупить очередные тома Толстого, Голсуорси, Детской энциклопедии (энциклопедию он выписывал для Андрюшки. Говорил: «Беру на вырост»).
