Анатолий Маркуша - Нет
— Допустим, но какое это может иметь значение — испытатель или не испытатель?
— Никакого. Просто интересно. У нас в прошлом году останавливался летчик-испытатель. На своей машине приезжал. Так его все запомнили. Представительный мужчина. И знаете, как себя ставил?
— Он вам понравился?…..
— Понравился. С таким не пропадешь.
— Фамилию, запомнили?..
— Ага, значит, вы тоже летчик! Значит, Зинка правду сказала!
— Почему летчик? И кто такая Зинка?
— Зинка — регистраторша. А если б вы не летчик были, не спросили про фамилию. Углов его фамилия. Все запомнили.
Хабаров усмехнулся.
— Знаете? Да?
— Знаю, — сказал Хабаров и пошел к выходу.
Он ждал ответа. И тревожился. И ругал себя за нетерпение. И регулярно наведывался к почтовому окошечку.
Над гостиницей прогудел самолет. В черном, исколотом серебристыми точками звезд небе машины не было видно, только проблесковый красный огонь ее чертил замысловатую кривую. Виктор Михайлович поднял, голову и про себя отметил: «Выполнил третий разворот. Низковато».
И тут он услышал:
— Скучаете?
Хабаров обернулся. Перед ним стояла почтовая девушка (так он мысленно окрестил ее). На девушке была коротенькая плиссированная юбка, яркая трикотажная кофточка с большим вырезом на груди. В густых волосах, взбитых и налакированных, торчал красный цветок.
… — Добрый вечер, — сказал Виктор Михайлович, И подумал: «И ножки ничего».
— Добрый вечер. Почему вы один?
— Интересно, а с кем бы вы хотели меня видеть?
— Почему хотела? Просто тут все заводят знакомства. Мы-то знаем.
— Для этого я не гожусь, — сказал летчик. — Старый.
— Кто старый? Вы старый?
— Сколько ж мне, по-вашему, лет, детка?
Девушка посмотрела на него очень серьезным, оценивающим взглядом, наморщила лоб, будто решала сложную задачу, и серьезно сказала:
— Ну-у, года тридцать два, наверное, или тридцать три. Как ни странно, Виктору Михайловичу понравилось, что она сильно сбавила его возраст. Хабаров улыбнулся и спросил:
— Какие будут предложения, детка?
— Не знаю. Это вы должны предлагать. Вы же мужчина!
— Хочешь на аэродром?
В аэропорту пахло цветами, самолетами и пылью. Легкий ветерок шуршал по бетону. В душном зале ожидания толпился народ.
Виктор Михайлович прошел на открытый перрон, усадил Риту (девушку звали Ритой) на широкую скамейку и уселся рядом. Выруливали самолеты. Медленно, степенно, плавно покачиваясь на своих массивных шасси, проплыл один, следом за ним, будто волочась пузом на земле, прокатил другой…
— Вы на таком летали? — спрашивала Рита.
— Летал.
— А почему этот пузатый и толстый такой низкий?
— Отличная схема. Позволяет садиться на грунт, удобно загружать и выгружать крупный багаж, например… танки или ракетные установки…
— Вы шутите? — спросила Рита. — Или за дурочку меня считаете?
— Нет, я не считаю тебя за дурочку и говорю совершенно серьезно. Я вообще редко шучу.
На аэродроме летчик чувствовал себя как-то скованно. Видно, запах летного поля встревожил и отвлек мысли к другому полю, к тому, где протекала его настоящая, а не курортная жизнь.
О Рите он и вовсе не думал. Он думал о письме Генеральному, на которое до сих пор не было ответа. Виктор Михайлович старался представить себе Вадима Сергеевича в рабочем кабинете. Вот ему подали письмо, отправленное заказной авиапочтой, вот он неторопливо вскрывает конверт в каемчатой рамке, вот прочитал начало и усмехнулся… Летчик просто-таки видел, как медленно приподнялись седоватые брови Вадима Сергеевича, когда он добрался до главного…
— Я замерзла, — сказала Рита и жалобно поглядела на летчика.
— Извини, пожалуйста, задумался. В ресторан хочешь?
Она ничего не ответила, но сразу же поднялась со скамейки и поправила юбку.
В ресторане было тепло, накурено и довольно душно. Почти все столики оказались занятыми. Летчик остановился около буфетной стойки и с минуту разглядывал зал. Мимо пробегал официант, молоденький мальчишка с наглыми черными усиками.
— Эй, усы, — рявкнул совсем не своим, а каким-то противным начальственным голосом летчик. И официант будто к полу приклеился. Повернувшись на каблуках, старательно улыбаясь, официант тут же засеменил к Хабарову.
— Слушаюсь!
— Метрдотеля, живо!
— Сию минуту, — поклонился официант и тут же исчез.
Откуда-то из-за портьеры выплыл дородный накрахмаленный немолодой мужчина. Оценивающе взглянул на Хабарова и едва заметно склонил седеющую голову:
— Чем могу служить?
Летчик протянул ему руку. И Рита сразу поняла: рука протянута вовсе не для пожатия.
— Дама, — сказал Виктор Михайлович своим нормальным человеческим голосом, — замерзла. Мы хотим согреться и поужинать. Пожалуйста, организуйте отдельный столик около окна и накормите по своему усмотрению.
Метрдотель понимающе, с достоинством покивал крупной серебристой головой, рассеченной идеально ровным пробором. Он успел сказать официанту: «Столик» и деловито осведомился:
— Осетринка, ростбиф устроят? Горячее тоже прикажете? Пить будете коньячок, вино?
— Осетринка — это хорошо, коньячок — обязательно. Остальное на ваше усмотрение, — сказал летчик и, протягивая метрдотелю тридцать рублей, добавил: — А это, будьте любезны, передайте музыкантам, пусть пока отдохнут.
— Слушаюсь, — еще раз кивнул метрдотель и медленно поплыл к оркестру.
Рита подумала: «Сколько ж он ему первый раз дал?»
Оркестр умолк. И сразу в зал донесся громоподобный рев двигателей. Очередной рейсовый корабль пошел на взлет…
За ужином Виктор Михайлович оживился. Рассказывал Рите какую-то забавную чепуху, немного подтрунивал над девушкой, с лица его исчезло задумчивое напряжение.
Допили бутылку коньяка, Хабаров большую, Рита меньшую долю. Виктор Михайлович спросил:
— Ну как, Рита, согрелась?
— Жарко! Скажите… — но она не успела задать вопроса. К столику подошел высоченный, громоздкий человек в кожаной куртке и, прищурив глаз, будто целясь, спросил низким густым голосом:
— Если не ошибаюсь, Виктор Михайлович?
— Хобот! Рита фыркнула. Грубое, будто наспех вытесанное топором лицо человека было оснащено длиннейшим носом, и маленькие добрые глазки тоже были удивительно похожи на слоновьи…
— Для чего же так беспощадно? При даме…
Летчик вскочил со стула, обнял громадину-мужчину. Потом коротко представил его Рите:
— Мой друг, «покоритель» Арктики и Антарктиды — Сергей Канаки.
— Рита, — сказала девушка и почему-то спросила: — Простите, пожалуйства, вы грек?
— Грек? Да, из греков, а что?
Рита смутилась, но мужчины, кажется, уже начисто забыли о ее присутствии.
— Я слышал, — сказал Хобот, обращаясь исключительно к Виктору Михайловичу, — что ты основательно поссорился с Генеральным?
— Брехня. Я не ссорился. Просто отказался объезжать новую лошадь…
— Ту, на которой накрылся Углов?
— Ту самую. Ты знаешь, для дела можно иногда совершать и несерьезные поступки, для рекламы — пардон, это не моя специальность.
Появился метрдотель.
— С пополнением! — наклонив голову и обращаясь к Хабарову, спросил: — Чего прикажете?
— Прежде всего еще бутылку коньяку.
— Ему, — сказал Канаки. — А мне хорошо бы холодного нарзану.
Метрдотель изобразил нечто среднее между изумлением и глубоким сочувствием.
— Не удивляйтесь, — сказал Хобот, — он отдыхает, а я работаю.
Метрдотель исчез.
— А пока что суд да дело, ты ушел в дипломатический, отпуск? — спросил Канаки.
— Почему в дипломатический? Просто в очередной. Все равно дублер в стапеле, летать пока не на чем, и потом… потом, если Севс не сделает чего нужно, я и на дублере не полечу…
— Севе упрямый, найдет другого Углова.
— Не будет он искать. Ручаюсь.
Не обращаясь ни к кому, Рита вдруг спросила:
— Значит, Углов умер? Это тот Углов, тот самый?
Хабаров будто впервые увидел девушку, поглядел на нее пристальным, тяжелым взглядом и ответил:
— Тот самый, Рита, убился… — И, словно желая перевести стрелку на другой путь, спросил у Хобота: — А тебя чего сюда занесло?
— Облетываем новые приборы. Маршрут практически значения не имеет, так отчего же нам было не завернуть к морю. Купаться-то всем охота.
— По трассе облетываете?
— Нет, над морем. Нужны малые высоты и абсолютно ровная поверхность…
— Ясно, — сказал летчик. — Посадочные РВ? Чьи?
— Сам не знаю чьи.
Рита налила коньяк в большой винный фужер и тихонько выпила. Этого никто не заметил.
Мужчины разговаривали. Они были в другом мире, в других заботах…
