Владимир Германздерфер - Путь израильского наёмника
– Ты что, Илия?
– Влад, я влюбился.
– Влюбился, это хорошо. Ты пообещал любимой, что в знак своей преданности уничтожишь всю бумагу нашей многострадальной родины? Итак дерева днём с огнём не найдёшь, патриот ты наш.
– Дурак. Письмо хочу написать.
– Ну и что?
– Не получается.
– Так в чем же дело? Давай поможем!
– Ооо, это без меня, – сказал Андрей и почему-то резко вышел из комнаты. Я понял свою ошибку, но было поздно. Приподнялся удрать следом но…
– Куда?
– Так к кролику, на день рождение.
– Стоять!
– Понял. Стою.
Я понял, что если ты вдруг попался в руки орангутангу, то лучше дать, чем сопротивляться. Орлиный нос модельно наклонился.
– Я же не обещал!
– Сиди и пиши!
– Сижу и пишу.
Легко, по лошадиному, придавленный за плечо к стулу, я взял ручку.
– Давай стихи.
– Давай. О чём?
– Ну, о любви.
– Я вас люблю, чего же боле…
– Влад, вот ты даёшь!!! Давай дальше.
– Чего могу ещё сказать? Пусть ваши чувства не неволю…
– Влад, ты как этот, ну этот, чёрненький. Ну, тот, которого пристрелил француз.
– Саркози?
– Ну да. Нет! Ты что, Влад? Нет, конечно же!
– Дантес?
– Ну, да. Точно – Дантист. А того, кого грохнули, звали Пушкин!
– Илия, так это и есть Пушкин.
– Ну, вот и я говорю ты – Пушкин.
– Да нет. Не я Пушкин, а те стихи что сказал – это Пушкин написал.
– Ну, а ты кто тогда?
– Я Влад.
– Я знаю, что ты Влад. А стихи что, не твои?
– Ну, наконец-то.
– Влад, не нервируй меня. Я и так нервный. Сейчас умру.
– Не умирай! А то за кем я прятаться при обстреле буду?
– Влад, пиши письмо, или я на тебя обижусь.
– А ты обидишься на час, или на всю жизнь?
– Зачем тебе знать?
– Ну, если на всю жизнь, то ты не выдержишь. А если на час, тогда зачем ссориться? Давай просто помолчим.
– Влад, пиши письмо. Не умничай.
– И кто меня за язык то тянул? Сказал бы: «не умею», и как Андрей пошёл в теннис играть. Илья, давай так: ты её любишь?
– Да, люблю.
– Тогда и пиши: «Я вас люблю».
– Чёрт, я это уже сегодня где-то слышал.
– Тогда давай так: ты её любишь?
– Да, Влад. Но если ты меня ещё раз об этом спросишь…
– Что спрошу?
– Ну что люблю ли я её. То я и тебя полюблю недолго.
– Не надо. А интересно, какой ты в постели?
– Влад, ты что?
– Ну, всякое может быть.
– Ну и дура ты, Владимировна.
– Надо приготовиться к худшему варианту.
– А какой он?
– Кто?
– Ну, вариант.
– Вот ты капуста, три на десять шекелей. Ты же сказал: если не напишу стих, ты меня полюбишь. Перспективка не очень, правда? Я такой транжира…
– Влад, пиши давай.
– Расскажи мне о ней. Она еврейка?
– Да.
– А глаза у неё, какие?
– Синие как небеса.
– А волосы?
– Волосы чёрные как ночь.
– Давай как смола?!
– Влад, ты не торгуйся тут.
– Ну, хорошо. Мне то что? Как ночь, значит как ночь. Это всё, что мне надо знать. Фотку, где она в купальнике, где прячешь?
– Влад, ты о чем меня сейчас спросил?
– Понял, не дурак. Дурак бы не понял. Заткнулся.
– Значит, пиши о любви и хватит мять бумагу.
– Всё, всё, пишу, стараюсяяяя.
– Ну, то-то же. Ты всё понимаешь. Но не будь собакой, сделай всё по-человечески.
– Хорошо, Илия. Но помни – ты мне должен.
– Конечно, должен. Гамбургер и кола. Ты что будешь? Биг Техас?
– Нет, мне Биг-мак. А может, пойдём, покормишь? Я голодный.
– Нет, Влад. Поэт должен быть дурным и засранцем.
– Немножечко не так. Поэт должен быть влюблённым и голодным.
– Чёрт, нехорошо получилось. Влад, ты конечно прости за дурака. Но всё-таки письмо о любви.
– Илия, ты мало информации о ней дал. Глаза, волосы…
– Чего тебе смерд ещё надо? Это и так много.
– А рост?
– 172.
– Вес?
– 56 килограмм.
– Адрес?
– Тель-Авиав.
– Телефон?
– 057… Чёрт, Влад, ты о чём это?
– Ты телефон говори. Видишь, я записываю.
– Влад, карабахский ты ишак горный!!! Пиши, давай, о любви. Ну, Влад прошу!
– А может просто скажешь: «я люблю»?
– Андрей, закрой дверь с той стороны.
– Нет, спаси меня!!!
– Поздно, он уже закрыл.
– Андрей, не бросай меня под танк! Не надо! Вернись, я всё прощу! Чёрт. Помогите!!!
– Ты мне тут Матросова из себя не строй. Не надо писать на листе бумаги «помогите»! Сыграй, Влад, роль Пушкина.
– Так его это, пристрелили!
– Не бойся, я прикрою тебя. Только сыграй роль Пушкина! Для военного это самое оно.
– Я попробую. В каждом солдате живёт гений. А в ком-то, судя по весу, живёт дюжина клоунов и все они голодные. Всё, я пишу.
Люблю… Я повторяю слово это,
Не потому, что я хочу.
А потому, что вдруг стемнело,
Уходишь ты, и я грущу.
Беспомощный, один в вселенной,
Стою на грани и молчу,
Вокруг лишь темнота… Уходишь?
Оставь надежду, как свечу,
Которую ты не погасишь.
Ведь я люблю. Ведь я могу.
А сердце, знаешь, не обманет,
На этом жизненном пиру.
Тут смерть и жизнь обнялись рядом,
Одели чёрную чадру,
И кто есть кто? Куда заглянешь?
Жить после выстрела или умру?
Люблю небесные глаза и нежность,
Еврейских прядь твоих волос.
Люблю тебя и если сможешь.
Люби меня, как я люблю.
– Влад, здорово! Письмо кровью скреплять не будем? Цём тебя. Я помчался.
– Осторожно, слон. По дороге от радости никого не затопчи.
Великая сила любви из слона делает нежную бабочку, если любимая еврейка так захочет.
Глава 27
Мы сидели в кафе за бокалом пива, и новый знакомый спросил, в какой войне я участвовал. Я улыбнулся в ответ. Людям порой нравится слушать об убийствах. Мой собеседник хвастался наколками. Говорил, что он где-то далеко в России царь горы. Ну, типа авторитет. Я слушал и смотрел на море. Солнце тихо-тихо окунало золотистые лучи в волны. Мы устроились в уютном, маленьком кафе у самой береговой линии. Вокруг, за моим столиком, сидят те, кто считают себя друзьями. Они что-то возбуждённо кричат один другому. Доказывают где лучше жить и кто из них прав. Официантки бегают между столиками и тащат на подносах вкусненькую еду. Я смотрю сквозь друзей на берег. Там чайка накинулась на рыбу, выкинутую волной на песок. Море предало её, и теперь она бьётся в отчаянии, пытаясь вернуться в родную стихию. Но подлетели ещё чайки и рыба замолчала. Никто не виноват, что птицы питаются рыбой, и что они устроили свой пир рядом с кафе.
Какой-то парень за соседним столиком махнул рукой, разбрызгивая пиво. На русском говорит, значит свой. Это он так бурно выражает эмоции по поводу того, что твориться сейчас на его покинутой родине. И нечего его бранить за разбитый бокал. Рядом «авторитет» говорит, что в отношениях с людьми он – волк. Я усмехнулся и закрыл глаза. Вспомнилась моя покинутая Родина и почему-то не мать и отец, а звери в зоопарке. Как то их привезли в наш город в облупленных вагончиках. Я был ребёнком, а они, усталые и голодные, смотрели на меня сквозь железные прутья. Их глаза о чём-то умоляюще просили. Не их вина, что люди ведут себя хуже зверей и любят смотреть на свободу закрытую в узкие клетки. Я держал папу за руку и шёл. А десятки несчастных глаз провожали меня до самого конца, в надежде, что я их выпущу. Но я не отпустил их на волю. Это так зависло в моей памяти, что когда я вспоминаю детство, то всегда всплывают глаза задёрганного волчонка, смотревшего на меня.
Наш знакомый в наколках всё хвастался своими успехами. Рассказывал, что в свои 25 у него большой дом, жена, которую он очень любит и двое детей. Ну, это главное. Что может быть приятнее любви? Когда влюблён, ты не существуешь, а живёшь. И всё по плечу, и всё ладится, и на остальное наплевать, когда ты любишь. Любовь даёт тебе силы, чтобы её защищать. Любовь дарит крылья, и ты паришь. Утром просыпаешься счастливый и счастливый ложишься вечером спать. Мир настолько ярок для тебя, насколько узок для других. Но если отобрать любовь, всё вдруг меняется. Ты не спишь, не ешь – ты медленно умираешь. Любовь не выбирают. Она выбирает нас сама. Порой она слепа, а ещё бывает, что чья-то любовь иногда мешает тебе жить.
Глядя на этого в наколках я почему-то подумал про мусорник и про любовь, которая мешает жить. Такой простой контейнер, существующий для сбора мусора. И сразу вспомнился кот полковника, который орал каждую ночь от любви, особенно когда приходила весна.
– Чёрт побери? Кто-то пристрелит, наконец, этого кота?! Он же спать не даёт! Террорист чёртов!
Мы приползли под вечер в казарму, намаялись, набегались, а он себе у мусорника свидание устроил. И так каждую ночь.
Всплыла перед глазами «операция», которую мы успешно провели. Захотелось побродить по воспоминаниям. Иногда они бывают лёгкими и весёлыми. Такие моменты разгружают уставший мозг.
– Влад, ты куда?
– Я сейчас, Андрей. Пройдусь по пляжу.
– Официантка, принесите нам пива, – крикнул русский собеседник и схватил меня за руку. – Стой, ты ещё не рассказал нам про войну.
Взгляд Илии из добродушного превратился во вражеский:
