Вопреки всему (сборник) - Поволяев Валерий Дмитриевич

Часть из них стояла, часть сидела на земле. Те, кто стоял на ногах, развернули перед собой карту и что-то обсуждали. Не надо быть великим мыслителем, чтобы сообразить, чего же они там обсуждают. Куликов замер, втянул в себя воздух, задержал его в груди. Беззвучно передвинулся к следующему дереву, потом дальше, затих около обгорелой, всадившейся макушкой в землю лесины. Воткнул в землю сошки, прилаженные к стволу "Дегтярева", проверил, крепко ли стоят…

Медлить не стал, ударил по немцам, сгрудившимся у карты, — явно это были офицеры, — прицельной, громкой, оглушившей его самого очередью, уложил "походный штаб" на землю и поспешно нырнул в ложбину, прикрытую густыми можжевеловыми кустами.

Ответная стрельба длилась минуты две, не больше — немцы спешили. На войне, если в кармане нет часов, точное время определить трудно, иногда вообще невозможно: время то растягивается, то сжимается, как пресловутая шагреневая кожа.

Впрочем, что такое шагреневая кожа, Куликов не знал: в школе-семилетке, которую он окончил перед войной, известное произведение про шагреневую кожу не проходили — изучали совсем другие сочинения.

Над самой головой щелкали пули, уносились в лес, пели свои опасные песни, сшибали ветки, но пулеметчика не задевали. Вскоре стрельба закончилась — фрицы торопились уйти из этого леса.

А перед Куликовым стояла своя задача — не отстать от них. Он сам поставил эту задачу перед собою, никто из командиров в это не вмешивался.

Кстати, в лесу было светлее, чем, допустим, на улице ближайшей польской деревни — происходило нечто такое, чему не сразу можно было найти объяснение. Может, причина была в том, что в здешнем лесу было много гнилья — пней и сопревших деревьев, а гнилушки, как известно, имеют особенность источать неподвижное таинственное свечение, — может, причина в этом?

Может. Но может, и в другом.

Сейчас важно было не отстать от фрицев, не упустить их. Куликов вновь сделал небольшой бросок по лесу, идя на сближение с противником, стараясь ступать на те места, где по земле стелился мох, — боялся, что фрицы услышат его.

На перестрелку, то возникавшую, то пропадавшую в тылу наступавшей дивизии, обратила внимание разведка — стало понятно, что за наступавшими бойцами идут немцы, у которых одна цель — прорваться к своим, и чтобы это произошло, они готовы были перебить даже тыловые обозы и лазареты, а с ним заодно и какую-нибудь польскую волость в полном составе — вместе с младенцами.

Разведчики подоспели вовремя — ударили по немцам из автоматов в тот момент, когда Куликов, ввязавшись в бой, начал пятиться. Более того — опытные гитлеровские вояки решили окружить одинокого пулеметчика, у которого явно уже кончались патроны и взять в плен. Так что неведомо, совсем неведомо, чем бы закончилась эта перестрелка, если бы не дивизионная разведка.

Немцы рассыпались по лесу. Разрозненный автоматный огонь, на который они переключились, почти не принес разведчикам вреда — только один боец получил царапину, а царапины у настоящих солдат — не в счет.

Капитан, командовавший разведкой, окинул Куликова неверящим взглядом, — от ног до макушки прошелся, — и покачал головой:

— Мы подумали, что воюет целый батальон, а оказалось — всего один человек… Молодец, дедок!

— Какой я тебе дедок? — недовольно вскинулся Куликов, поскреб пальцами щетину, появившуюся на щеках. — Не-е, товарищ капитан, я еще не дедок.

— Извините, — миролюбиво проговорил разведчик и улыбнулся. Хорошо улыбнулся, спокойно, Куликову от этой улыбки легче сделалось. — Темно в лесу.

Разведчик неожиданно притиснул палец к губам, надавил рукой на плечо Куликова, осаживая его к земле, затем присел сам.

— Ё-моё, — негромко проговорил он.

— Что случилось?

— В лесу — немецкие танки. Откуда они здесь взялись?

А Куликов не то чтобы по звуку определить, чья техника пребывает в лесу, он даже рокота моторного не слышал — в голове у него стоял стальной звон. Он оглох еще у дота, когда бросил в амбразуру вначале одну гранату, потом другую. Но от взрыва двух гранат он не мог оглохнуть, этого мало для мощного взрыва. Значит, в доте была взрывчатка.

— Немецкие танки? — переспросил Куликов.

— Да, немецкие, — уверенно произнес капитан, голос у него был твердым, как металл, позавидовать можно.

Звука танков Куликов не слышал, а вот дрожь земли под ногами, когда присел, засек очень ощутимо.

Хотел Куликов задать капитану пару вопросов, узнать, где сейчас находится его родной батальон, но совсем рядом раздалось несколько автоматных очередей, и разведчик поспешно метнулся туда. Куликов заторопился, стащил с пояса еще один пулеметный диск, подержал его на весу, словно бы определяя, под завязку тот набит патронами или нет, и с замочным щелканьем насадил его на казенную часть "дегтяря".

На ремне остался висеть один магазин, последний. Еще один магазин — довесок, он, похоже, был не полон, — Куликов засунул сзади за ремень. Вот и все. Больше патронов не было. Куликов не выдержал, сожалеюще вздохнул. Как всякий окопник, он полагал, что жизнь солдатскую можно считать удавшейся, если есть патроны. Не просто есть, а — под завязку. Если же не хватает даже пяти патронов, внутри появляется пустота, бороться с которой непросто, пустота эта рождает внутри холод, схожий с болезнью, и ощущение опасности.

Конечно, танки могут залезть в лесную чащу, но для этого им надо повалить слишком много деревьев — как минимум тридцать, а может, и пятьдесят. А это порою не под силу даже тяжелым машинам.

Хотя русские "КВ" и "ИС" ("Клим Ворошилов" и "Иосиф Сталин") проходят через могучие леса и не спотыкаются, а огневая сила у них такая, что ее лучше не обсуждать. Танки "КВ" Куликов видел пару раз лично — впечатляют…

В голове продолжал раздаваться тупой гуд, тело ломило. А земля… земля же стала сильнее подрагивать под ногами, нервно дергаться — значит, по лесу действительно идут танки. Может, даже целое танковое соединение громко лязгает гусеницами, просто оглушенный пулеметчик этого не слышит.

Это было не танковое соединение, а одинокая старая машина, распространяющая звонкое эхо, заляпанная грязью, мазутом, с вмятиной на боку — видать, по скользящей прошла русская болванка, пожалевшая вражеский экипаж. Возьми она малость в сторону да чуть выше — валялся бы танк с сорванной башней где-нибудь в заросшей крапивой канаве, задрав кверху гусеницы и демонстрируя любителям острых зрелищ свое грязное пузо.

Подмяв несколько чахлых сосенок, танк выбрался на поляну, еще до войны вырубленную лесниками, двинул хоботом орудия в одну сторону, потом в другую, ничего подходящего для себя не нашел и, не сходя с места, совершил разворот на сто восемьдесят градусов, снова нервно задвигал пушкой, ища цель.

Цели не было. Тогда командир этой странной машины приник к пулемету, рассек лес длинной очередью, срубил десятка полтора хвойных лап, потом прошелся по молодым макушкам ровных, с длинными побегами сосенок, посшибал верхушки… Затем танк снова развернулся на одной гусенице.

"Была бы граната — с удовольствием запузырил бы тебе в нутро, старая консервная банка, — невольно подумал Куликов. — У разведчиков гранаты есть, надо было бы одолжить… Хотя вряд ли у них есть то, что нужно, на поясе — только противопехотные пшикалки, умеющие отрывать лишь каблуки у сапог.

А нужна противотанковая чушка, способная броню свернуть в капустный вилок. Либо, наоборот, развернуть в виде коровьего блина".

Он снова присел, подержался пальцами за землю, послушал пространство. Да, танк был один, звук мотора не двоился, не троился, многослойности не было; разведчики находились рядом, но молчали… Возможно, заходили к этой гремящей железяке с тыла либо сбоку. Или же, напротив, выбрали удобную позицию, укрепились на ней и теперь ожидали, когда танк сам подползет к ним.