Лео Кесслер - Батальон «Вотан»
Ни одной сигары в мундире Стервятника не оказалось, однако рука Метцгера наткнулась на что-то другое — на фотографию, которую командир роты носил с собой уже явно долгое время. Ее края обтрепались, как будто он таскал ее в бумажнике или в удостоверении личности. Он медленно и без особого любопытства вытащил и перевернул ее.
То, что он увидел, заставило его замереть. На пожелтевшей фотографии было изображено двое мужчин, улыбающихся, с прищуренными глазами, как будто они смотрели на солнце. Когда сделали этот снимок, Стервятник явно был намного моложе, у него еще не было лысины. Но не изображенные на фотографии мужские лица заставили маленькие красные глазки Метцгера почти вылезти из орбит, и даже не их совершенно голые тела, а явная, режущая глаза непристойность того, что они делали друг с другом.
Он бросил быстрый взгляд на маленького гауптштурмфюрера, присевшего рядом с фон Доденбургом. Теперь он знал, почему Гейер не был женат; это являлось следствием не только искренней преданности долгу. Теперь он также знал, что делал Стервятник, раз в полгода отлучаясь в Берлин, откуда возвращался с темными кругами под глазами, угрюмый, тихий и лишенный своей обычной энергии.
Мясник был не слишком умным человеком. Большинство из тех, кто его хорошо знал, даже считали, что он очень глуп. Но, несмотря на нехватку интеллекта, он сразу понял, что в его руки попало сокровище большее, чем… (он мысленно поискал сравнение) …чем рукописная копия легендарной первой версии «Майн Кампф», которую фюрер написал во время заключения в тюрьме Ландсберг.
Его окатил жар, когда он понял, что эта фотография спасет его. Он сунул ее в карман мундира и даже погладил пару раз, чтобы убедиться, что она надежно спрятана.
* * *Рассвет — время последней атаки — уже почти наступил. Шульце закончил заполнять патронами магазин своего «шмайссера», затем снял свой мундир и принялся сдирать с тела оставшиеся клочки порванной рубашки.
Наслаждаясь последними мгновениями бездеятельности перед началом нового боя, фон Доденбург праздно наблюдал за ним. Внезапно Шульце повернулся, и он увидел его спину. Она была покрыта уродливыми красными рубцами.
— Где ты получил эти отметины? — с любопытством спросил фон Доденбург.
— Неважно, господин офицер — нерешительно ответил Шульце.
— Ничего себе! Где ты получил их?
— От радиатора парового отопления. Это случилось в концентрационном лагере Нойенгамм.
— Что ты сказал?
Шульце заколебался. Он не знал, как рассказать о том несчастном, ужасном лете 1938 года, когда гестаповцы ворвались в подпольную типографию его отца в гамбургском районе Бармбек и нашли там наивные антинацистские листовки. Кого мог вообще заинтересовать какой-то глупый старый дурак с его старыми социалистическими принципами и идиотскими листовками о повышении цен на масло при нацистах? Кому, к дьяволу, это могло быть интересно? Но гестапо крайне заинтересовалось. И не прошло и часа, как Шульце арестовали вместе с остальными членами его семьи.
Они пришли брать его в портовый док, четверо, в длинных кожаных пальто. Их шляпы были сдвинуты на лицо, как у детективов в кинофильмах. Как только они засунули его в темно-зеленый полицейский «мерседес», все четверо начали бесстрастно и страшно бить его. Для них это было самым обычным делом.
Конечно, его били не в первый раз. Это был обычный способ ареста, практиковавшийся гамбургской полицией, так что он не впервые испытывал подобный erste Abreibung[44]. Здоровенные полицейские, патрулировавшие район «красных фонарей» Реепербан, уже пару раз опробовали на нем свои фирменные приемчики, когда забирали его в участок за то, что он напился и буянил, получив очередную зарплату.
Но то, что случилось с ним затем в Нойенгамме, было совсем иным. Это были одетые в одно черное охранники со своими черными немецкими овчарками, которые по команде хозяев откусывали заключенным яйца; избиения кнутами, сделанными из бычьих хвостов; сержант Лохмейер, одноногий ветеран Мюнхенского путча 1923 года, который заставлял заключенных открывать рты, чтобы он мог мочиться туда, когда был пьян, — а пьян он был большую часть времени. Как мог Шульце объяснить фон Доденбургу все это?
— Продолжай, Шульце — предложил фон Доденбург. — Что случилось?
— Двое ублюдков прижали меня к радиатору и держали, когда он раскалился. Пятьдесят градусов. Жаль, что нет этих уродов, когда у меня под руками есть хороший автомат с патронами.
— Но разве ты не сообщил об этом? Ведь пытки незаконны. Бедняга! Подобные вещи не могут происходить в Третьем рейхе!
Шульце цинично посмотрел в искренние глаза молодого офицера.
— Вы не знаете и половины всего, господин офицер, — сказал он. — Я мог бы рассказать вам много интересного о нашем хорошо организованном, великом немецком государстве… — Внезапно он оборвал фразу и пожал плечами. — Но никто мне не поверил бы. Все просто заявили бы, что этого никогда не могло быть.
Фон Доденбург знал, что он ступает по тонкому льду, но ему не давало покоя ощущение несправедливости.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что тебе никто не поверил бы? Конечно, тебе поверят, если ты говоришь правду! Кто изуродовал тебе спину, Шульце?
В крупном, добродушном гамбуржце что-то изменилось. Он наклонился вперед.
— Я скажу вам, господин офицер, кто это сделал. Большой, жирный извращенный ублюдок, который называл себя «старым бойцом»[45], обладателем «Ордена крови»[46], и который был способен возбудиться, лишь когда лупил какого-нибудь заключенного!
— Но к каким войскам он относился? — продолжал настаивать фон Доденбург.
Шульце горько засмеялся.
— К каким войскам? Черт возьми, господин офицер, эти сволочи носят ту же форму, что и мы! — Он увидел изумление в глазах офицера. — Они из СС.
Фон Доденбург разинул рот.
— Но это невозможно, — выдохнул он почти беззвучно. — Невозможно.
И тут Стервятник начал собирать их для последней атаки.
* * *— Вперед! — завопил Гейер.
— Вперед! — заорал фон Доденбург.
Они бросились в тянущийся перед ними коридор, в неизвестность, выкрикивая на бегу хриплые ругательства.
Бельгийцы ждали их. Первый эсэсовец рухнул, как лопнувший воздушный шарик. Другой закричал и захлопал руками по глазам. Но бельгийцам было далеко до войск СС. За несколько секунд бойцы преодолели наспех сооруженное заграждение в конце коридора.
Опьяненные жаждой крови и смерти, они наносили удары во все стороны. Прогремел взрыв бельгийских ручных гранат. Раскаленные ошметки металла с шипением разлетались во все стороны. Люди выкрикивали проклятия. Люди умирали.
Унтерштурмфюрер Шварц вышиб ногой дверь в комнату, которая оказалась подсобным помещением. Широко расставив ноги, он полил свинцом испуганных мужчин, скорчившихся среди мусорных ведер и дико кричавших. Они валились под его пулями, как летняя пшеница под ножом комбайна.
Эсэсовцы ворвались в первую орудийную башню. Бельгийские артиллеристы, перепуганные этими безумными, грязными, окровавленными, оборванными гигантами, подняли оружие, сдаваясь. Двоих артиллеристов эсэсовцы сразу застрелили, а остальных избили и отшвырнули прочь с дороги. Затем один доброволец зарядил сразу два снаряда в орудие и потянул за шнур. Огромное орудие взорвалось с диким грохотом, на стволе появилась длинная трещина. Когда дым развеялся, стало видно, что бельгийские артиллеристы вповалку лежат у стены, а из носа и ушей у них течет кровь. На полу без сознания лежал и немецкий доброволец. Его руки были полностью оторваны, от них остались только два истекающих кровью обрубка. Бойцы «Вотана» оставили его умирать, истекая кровью, и побежали дальше.
Гейер, который все еще тащил на себе огнемет, в последний раз нажал на спуск. В бельгийцев, пытающихся организовать оборону, полетел широкий язык пламени. Пламя с гулом пронеслось по коридору и вымело обороняющихся, как будто там никого и не было. Когда эсэсовцы побежали дальше, их подбитые гвоздями подошвы сапог промчались по слою пепла. Это было все, что осталось от защитников башни.
Шульце рычал, как бешеный пес. Он бросил одну из захваченных им бельгийских гранат прямо в группу врагов, бегущих по коридору. Она взорвалась в самом центре, и несчастные с ужасными криками рухнули на пол. Шульце побежал дальше прямо по их телам.
Затем они ворвались в последнюю орудийную башню. Сидевшие там артиллеристы сразу сдались. К этому моменту овладевшая эсэсовцами жажда крови и разрушений уже испарилась. Они спокойно разоружили бельгийцев и жестами неудержимо дрожащих рук показали, что пленные должны выстроиться у противоположной стены. Их даже не пинали, чтобы поторопить.
