Виктор Кондратенко - Курская дуга
— Засада!
Гайдуков сначала опешил. Но когда он убедился, что опасность миновала, и увидел на дороге каску, а в кювете распластанного Седлецкого, то громко расхохотался.
Седлецкий вскочил. Вдали над шоссе скользнул вражеский истребитель. И все увидели, как выросло там и заклубилось черное облако.
— Зарубил цистерну, злодей! — Ковинько поднял кулак, погрозил.
— Я тоже прозевал, смотрел вверх, а он подкрался на бреющем… Перехитрил, — признался Гайдуков.
— Разини мы! — Бледный Седлецкий хлопнул дверцей.
До самого Фатежа он молчал и хмурился. «Дорога как в сказке… Налево пойдешь — конь сдохнет, сам будешь жив. Направо — сам погибнешь, конь уцелеет. Нет! Пусть лучше конь сдохнет!..» Неожиданно Седлецкого осенила новая мысль. Потирая руки, он заулыбался: «Ладно! Покручусь перед полками и махну в санбат. Решено!»
— Что это вы, товарищ капитан, повеселели?
— К фронту подъезжаем, Ковинько, — потирая руки, продолжал улыбаться Седлецкий.
Про себя он думал: «Вот это идея! А где я? История умолчит… — Ему понравился каламбур, и поэт распечатал коробку «Казбека». — Я редакцию рукописями забросаю, — продолжал торжествовать Седлецкий. — И наградят! Какой фитиль будет Солонько… Да не только ему. Всех обскакаю». И впервые в пути он предложил шоферу папироску.
— Закури и послушай, есть хорошая песенка:
Жив ты или помер —
Главное, чтоб в номер
Материал успел ты передать.
И чтоб между прочим
Был фитиль всем прочим,
А на остальное наплевать.
Ковинько осторожно вел полуторку. Он искоса поглядывал на соседа и удивлялся резкому перелому в настроении капитана.
На горизонте виднелись столбы дыма. Беспрерывно грохотали орудия. Ковинько казалось: разъяренные великаны прямо на корню молотят рожь, и от ударов огромных цепов вздрагивает земля.
Все чаще из перелесков вылетали на шоссе санитарные машины. Мелькали окровавленные бинты, распоротые рубашки, черные от копоти и пыли лица.
По боковым проселочным дорогам дивизионы «катюш» и полки противотанковой артиллерии совершали быстрый маневр. А в ином направлении мчались пустые грузовики с привязанными метлами, поднимали гриву пыли к верхушкам лип и чернокленов, сбивали с толку вражеских воздушных разведчиков.
Заметив шлагбаум, Ковинько свернул с шоссе. Полуторка помчалась к лесу. Объезд был большой, дорога в рытвинах, сильно трясло. Седлецкий морщился.
— Стой, стой! — нависая над боковым окном, крикнул Гайдуков.
Ковинько затормозил.
— Что, воздух? — вываливаясь из кабины, спросил Седлецкий. — Сколько их? Где?
Гайдуков широко развел руками.
— Воздух кругом…
Седлецкий осмотрелся.
— Где же самолеты? Так это вы меня разыгрываете! Глупая шутка… Если хочешь знать, Виктор, я редактору напишу докладную.
Окутанный облаком пыли, Седлецкий громко чихал и чертыхался. Гайдуков молча следил за колонной. Прошли машины с пушками на прицепе. Показалась кухня. На подножке грузовика стоял Грачев.
— Сашка! Сашка! — Гайдуков замахал руками. — Давай сюда, прыгай!
— Мы встретились случайно на проселочной дороге! — подбегая к товарищам, воскликнул Грачев.
«Главное на войне, как говорил бравый солдат Швейк, — это не отставать от кухни», — хотел бросить Седлецкий, но промолчал. Он заметил: фуражка Грачева пробита пулей. На левой щеке ссадины и кровоподтеки. Плащ-палатка, которой Александр укрывался от пыли, — прострелена и продрана осколками.
— Ты откуда? — в один голос спросили Седлецкий и Гайдуков.
— Из боя… Должен вам доложить: наши модернизованные пушки — это штучки! Двадцать выстрелов в минуту. — И возбужденно продолжал: — Противотанковая бригада отбила четыре атаки «тигров» и «пантер». Пять часов — шквал огня. Сейчас истребителей перебрасывают на новое направление. На фланге одной дивизии отчаянное положение. — Грачев поспешно полез в планшетку. — Виктор, передай в редакцию материал. Я писал на ходу, сам понимаешь… Ты прочти его и отредактируй. В нем есть опыт борьбы с танками противника.
— Это очень важно!
— Возьми. — Грачев вырвал листок из записной книжки. — Каракули, но ты разберешь. Сделай на подверстку заметку. Повар и водитель машины спасли пушку. Интересно! К Димке Солонько тебе не добраться, Бобрышева не разыскать. Мой совет: загляни на корпусной ПСД[3], а потом в редакции дивизионных газет, ребята могут и туда передать пакеты. Ну, братцы-сталинградцы, простимся, а то еще машины пройдут, бригаду потеряю.
— Я тоже еду! — Седлецкий вышел на дорогу, поднял руку. — Буду добираться к пехотинцам. Мне здесь каждый кустик знаком.
— По-глупому не лезьте, — напутствовал товарищей Гайдуков, — ну, а там, где надо…
— Не будем трусами! — добавил Седлецкий и вместе с Грачевым вскочил на попутную машину.
Грузовик с пушкой на прицепе потонули в пыли. Растроганный Виктор долго стоял у дороги. Ковинько сорвал во ржи василек, нерешительно спросил:
— Будем ехать, товарищ майор?
— Да, ехать, — проронил Гайдуков.
Он думал: «Орел, Сашка! И Седлецкий хорош, напрасно на него так нападали, храбрый товарищ. Пошел в огонь не дрогнув».
17
В полдень «тигры» вклинились в оборону гвардейского корпуса. Под прикрытием истребителей шестьдесят пикировщиков семь раз бомбили роту Бунчука. Дымились разбитые блиндажи, торчали колья с обрывками колючей проволоки, на убитых тлели гимнастерки, и на дне глубоких воронок пенилась ржавая вода.
Юнкерсы разбомбили мощные минные поля, и пехота врага, поддержанная тяжелыми танками, ворвалась в передовые траншеи.
Бунчук собрал в кулак поредевшую роту и немедленно перешел в контратаку.
— Сталинградцы, броском вперед! — крикнул Сотников и первым поднялся в атаку.
Тихон не отставал от Сотникова. В почерневшей от пота гимнастерке Сотников увлек за собой гвардейцев. Натиск пехоты поддержали артиллеристы и бронебойщики. Рота Бунчука, выбив фашистов из двух больших окопов, продолжала продвигаться. «Тигры», попав под сильный артиллерийский огонь, попятились и, подставляя орудиям лобовую броню, отошли задним ходом.
Покинув укрытие, гвардейцы стремительно приблизились к траншее и, когда до нее осталось метров пятнадцать, бросили гранаты.
«Появляйся в дыму под разрывы своих гранат», — мелькнула у Тихона мысль.
Ветер не успел рассеять дымки, как Тихон уже прыгнул в траншею. Раненый эсэсовец кинул ему под ноги гранату. Но Тихон успел выбросить ее из окопа. Короткой очередью он добил фашиста.
Тихон осторожно продвигался по траншее. К нему на помощь подоспел Шатанков. Сотников прикрывал их. Он сверху простреливал траншею.
«Молодцы, ворвались!» — Бунчук опустил бинокль и снова на дне окопа прижал к уху телефонную трубку.
— Что? Сколько трупов? Не считал… А трудно? Нелегко… Подкрепление? Пока не прошу… Что? Воевать немного научился…
— Слушай, Бунчук, — говорил в ответ комбат, — ты не зарывайся, изматывай противника и отходи за ручей. Это приказ Федотова. Понял?
«Где-то на фланге фашисты обошли нас», — решил Бунчук. Он услышал стой и склонился над раненым.
— Пей, жив будешь. Сейчас санитара позову. — И комроты поднес к губам солдата флягу.
Водка обожгла губы и, как показалось Селиверстову, вернула силы. Он даже попробовал глубоко вздохнуть, но в груди так закололо, что он заскрипел зубами и выругался.
«Почему не идут санитары? — Иван снова вспомнил о брате и встревожился. — Жив ли Тихон?»
Селиверстов был уверен: если он ухватится за корневище, то встанет, выглянет из окопа. Иван тянулся к сухому корневищу. Он царапал ногтями стенку окопа. Рука устала и повисла, как плеть.
— Ты сиди смирно, не рвись, — посоветовал Бунчук.
Солнечный луч выскользнул из-за облака, осветил дно окопа. «Мне здесь хорошо. Тепло… — продолжал думать Иван. — Отлежусь немного и встану», — но мысли путались, исчезали.
— Пить! — просил Селиверстов, впадая в забытье.
Он очнулся у родника. Было приятно лежать на сырой траве. Кто-то обильно смочил ему голову. Капли текли по губам, по подбородку, он и на груди ощущал их холодные, щекочущие шарики. У его ног, прислонясь к дубку, сидел солдат с забинтованной головой и, заикаясь, тянул:
— Сл-лу-хай, сестр-тричко, не зна-аю, як тебе звати, чи Маня, чи Галя, дай мені сп-пиртику.
Высокая трава мешала Селиверстову разглядеть лицо санитарки. Он видел рыжие косички, туго стянутые потрепанными красными ленточками.
«Девчонка, что ли? Проворная… Кому-то перевязку делает. А я живу, назло всем осколкам, — Иван приподнял голову, обрадовался: — Вроде силенка возвращается».
Близко разорвалась мина. В кустах затрещало, засвистело. В родник посыпались комья земли.
