Вилли Хейлман - Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945
– Хейлман – Дортенману. Это Хопстен[195] внизу.
Я отдал приказ:
– Всем медленный круг вправо. Держитесь выше, насколько это возможно. Дортенман, немедленно садитесь.
Эскадрилья приземлялась за эскадрильей. В полумраке из-за нервозности и опасности положения было много аварийных посадок. В течение одной минуты благополучно приземлилось пятьдесят две машины. Как мы уже знали, один пилот погиб. И хотя еще никто не знал о судьбе остальных семи, надо было надеяться на то, что с ними ничего не случилось.
– Хорошо, мы заберем самолеты завтра утром. Свяжитесь с аэродромом и скажите, чтобы они выслали автобус. Мы утопим наши печали в спиртном и устроим хорошую вечеринку в канун Нового года, а?
Ругаясь и ничего не видя, мы топали по снегу в тяжелых меховых ботинках в столовую.
– Вызовите Фаррельбуш, – приказал Прагер одному из ефрейторов.
Со смущенным лицом тот, запинаясь, сказал, что у него строгий приказ не пользоваться телефоном.
– Что происходит, налет или что-нибудь еще?
– Это чертовы ограничения.
Мы вчетвером возбужденно обсуждали этот вопрос, когда нас прервал гауптман, который только что вошел.
– Я Ворнер, – сказал он, представляясь.
Он командовал II./JG26, размещавшейся в Хопстене.[196] Со сладостно-горьким выражением он сообщил нам, что мы должны будем провести Новый год с ним.
– Но я боюсь, господа, что без всякого спиртного, – добавил он.
Потом мы узнали причину этого сумасшедшего, опасного вылета. Той ночью мы должны были быть далеко от Фаррельбуша. На всех аэродромах, словно сардины в банке, теснились истребители. Группы, базировавшиеся в отдалении, подобно «Зеленому сердцу», должны были быть сконцентрированы. Приказ на посадку здесь был отдан, едва мы поднялись в воздух, но, поскольку мы летели в режиме бреющего полета, наземный пункт управления не смог с нами связаться.
– Итак, загипнотизированные некими неизвестными телепатическими волнами, мы по собственной инициативе прилетели и приземлились в Хопстене, – сказал я со смехом. – Но, гауптман, вы можете сообщить мне причину всего этого?
– Господа, пожалуйста, пойдемте ко мне.
Немного позже мы вошли в уютную комнату в доме
владельца местной гостиницы, стоящем на краю аэродрома. Гауптман предложил моим друзьям и мне сесть.
– Господа, у меня есть запечатанный конверт, но я не могу открыть его до трех часов утра завтрашнего дня, так что вы видите, что я сам не имею никакого представления о том, что за новогодний подарок они прислали нам.[197] Я могу сообщить вам лишь то, что вы и ваши люди ни в коем случае не должны иметь контактов с кем-либо вне этого аэродрома.
– Во-вторых, есть распоряжение об отмене празднования Нового года. И в-третьих, я могу пригласить вас на ужин? Он уже готов, и на нем будут все офицеры свободные от службы.
Дортенман присвистнул сквозь зубы.
– Черт возьми! Все продумано так, чтобы не дать нам никакого намека о том, что произойдет.
Прагер скрипнул зубами и сердито тряхнул копной своих волос. Со смирением он думал о девушке, которая сейчас напрасно ждала его, девушке, приехавшей из Хезепе в канун Нового года и ждавшей теперь в Фаррельбуше.[198]
На столах нас ждала весьма приличная еда.
Никто не произнес ни слова, шок, который мы только пережили, был слишком большим.
Даже обычные шутники уставились на еду перед собой и отвечали односложными фразами.
Один Патт пытался несколько поднять наше настроение. В конце ужина он спросил у меня разрешения сказать тост. С жалобным, кислым лицом он схватил стакан с молоком – из-за запрета на алкоголь пилотам позволялось пить лишь газированную воду, молоко или кофе – и, многозначительно подмигнув молчавшему собранию, коротко известил:
– Я должен теперь действовать как тамада. Хорошо, ваше здоровье и давайте надеяться на то, что у нас будет лучший Новый год.
На лицах появились кривые усмешки. Затем мы увидели забавную сторону всего этого и засмеялись. Новогодняя речь «Патта» разрядила напряженность.
Час спустя мы все спали, или, по крайней мере, пытались спать, поскольку кто мог накануне Нового года заснуть в такой ранний час? Было лишь семь часов вечера. Мы знали, что начинается нечто необычное и что на следующий день многие из нас могут умереть.
Нас разбудили в три часа утра, и полчаса спустя все пилоты Jagdgeschwader 26 и III./JG54 были собраны в столовой. Вошел гауптман Ворнер со зловещим, уже открытым конвертом в руке.
– Буду кратким, парни, на рассвете свыше тысячи наших истребителей взлетят и атакуют различные аэродромы на голландско-бельгийской территории.
Действительно, великолепный новогодний подарок!
Затем последовали подробности относительно взлета, боевого порядка, целей и обратного полета. Сводка разведки сообщала точные детали расположения вражеских аэродромов и особенно позиций крупнокалиберной зенитной артиллерии в тылу врага.
Целью III./JG54 был Брюссель.[199]
Пилотам выдали подробные карты, на которых были указаны заслуживавшие особого внимания цели. Группы должны были в сомкнутом строю последовательными волнами лететь вслед за скоростными самолетами-целеуказателями[200] до Северного моря, а затем начать широкий разворот влево, чтобы достичь голландского побережья. После этого они должны были самостоятельно сохранять свой курс, поскольку к тому времени будет уже достаточно светло.
Весь полет, пока мы не выполним запланированное задание, должен был выполняться на высоте менее 180 метров, чтобы вражеские радары не могли засечь нас. В дополнение к этому был приказ о полном радиомолчании до тех пор, пока мы не достигнем цели.
Нам подали великолепный завтрак.
Что это было, новогодний банкет или последняя еда осужденного на смерть человека?
Котлеты, ростбиф и стакан вина. На сладкое было печенье и несколько чашек ароматного кофе. Выдали аварийный запас – две плитки шоколада и несколько таблеток глюкозы.
Последние минуты перед тем, как мы поднялись в воздух, казались вечностью. Вздрагивающие пальцы затушили недокуренные сигареты.
Я отдал последние инструкции командирам эскадрилий, а затем пошел, чтобы присоединиться к пилотам своей 9-й эскадрильи. Если в полете кто-нибудь потеряет контакт, то он должен будет немедленно примкнуть к какой-нибудь другой группе. Лишь в случае крайней необходимости он мог повернуть в восточном направлении и лететь обратно в одиночку на самой возможно малой высоте. Он смог бы достаточно легко найти Рейн.
А затем вся армада взлетела.
В воздухе послышался отдаленный рев, который стал быстро нарастать. Вскоре самолет-целеуказатель уже кружился над аэродромом, который теперь был ярко освещен.
Машины взлетали одна за другой и, летая по кругу, собирались в группу. Эскадрилья за эскадрильей. Далеко впереди в ранних рассветных лучах мерцали навигационные огни лидирующих самолетов-целеуказателей.
Все шло, как было запланировано. Над морем лидеры отвернули влево, и эскадрильи, развернувшись вслед за ними, легли на курс в южном направлении.[201] Но пустоголовое Верховное командование забыло об одной вещи – или же преднамеренно пренебрегло ею из соображений секретности – уведомить свою собственную зенитную артиллерию.
Хотя истребители выстреливали опознавательные сигнальные ракеты, сумасшедший заградительный огонь зениток над побережьем принес первые потери.
Над горизонтом на востоке медленно поднялось ярко-алое солнце.
Было 8.25.[202]
Пройдя заградительный зенитный барьер, дальше мы летели спокойно. Никаких зениток, никаких истребителей. Совершенно ничего не подозревавшие союзнические подразделения еще только просыпались, избавляясь от последствий новогодних вечеринок, и в их тяжелой голове не было даже самой отдаленной мысли о той буре, которая уже назревала над их головой.
Моя эскадрилья была в первой волне. Мы появлялись неожиданно для наблюдателей и расчетов зенитной артиллерии. Далеко позади в воздух поднимались алые пальцы трассеров, нащупывавшие более поздние волны самолетов.
Так много немецких истребителей еще никогда не участвовало в одном вылете. Это было ошеломляющее зрелище, которое в течение длительного времени можно было наблюдать лишь со стороны врага.
Достигнуты первые цели.
Короткие приказы по двусторонней связи; разделение на отдельные группы. Скоро первая волна была над Брюсселем.
Спокойствие новогоднего утра все еще лежало над городом. В раннем солнечном свете башни и фонтаны сверкали золотисто-красным цветом. Знаменитая Большая площадь с ее величественными деловыми зданиями и домами аристократов – я часто бывал там – промелькнула внизу. Спустя несколько мгновений мы пересекли предместья города и достигли нашей цели – большого аэродрома Гримберген.
