Людмила Никольская - Должна остаться живой
— Тебя не увидали нехристи, слава Богу!
Майя поставила на «буржуйку» чайник с водой. Вздохнула.
— Я принесла ещё и ведро воды. Только оно чужое, вы не удивляйтесь. Я кастрюлю вашу в снегу потеряла. Я упала и выкарабкалась, а кастрюля же не может… Я вся мокрая, особенно рейтузы, но вы не беспокойтесь, они шерстяные и скоро высохнут… А ведро с водой мне мужчина подарил. Насовсем. Теперь оно ваше. А мужчину увезли дружинницы в стационар. Правда, если он по дороге не умер.
Она вздохнула и, присмирев, выжидательно поглядела на старушку.
— Вы что, плакали? И почему у вас такой разгром в комнате?
— Умница, что задержалась. Тут такое было!
Первый раз Майю похвалили за задержку. Вот услышала бы мама, удивилась бы!
Старушка в полной растерянности толкалась по углам, заглядывала в ящики комода, перебирала в шкафу, в ящиках и на полках. Тяжело поднявшись, рылась и на полках буфета. И мысли у неё, видно, были невесёлые, потому что она качала головой и что-то горестно шептала себе под нос.
Майя некоторое время глядела на неё, потом начала действовать. Она налила немного воды в маленькую кастрюльку и тоже поставила её на конфорку. Открыла дверцу и подула на затянутые дымкой горячие угли. Подумав, положила на них тонкие сосновые щепочки и поверх них три сухие чурки, стоявшие на попа возле бока буржуйки — для просушки.
Через несколько мгновений печурка довольно загудела. Майя устала и продрогла. Она присела на корточки, подставила теплу, льющемуся из открытой дверцы печурки, свои отсыревшие коленки и стала размышлять. Сколько событий за эти дни, а что дальше? Она со страху поёжилась, вспомнив колючие, как шипы, глазки дворника, вспомнив беспощадные слова и длинные, как щупальца спрута, холодные пальцы…
Волны тёплого воздуха поплыли по комнате, обволокли усталую Майю. Басом загудел чайник.
— К погоде, — обернувшись, сказала машинально старушка.
— Я не поняла, — беспокойно сказала Майя. — Что тут было без меня?
— Хамелеон. Я плохо соображаю, не могу в толк взять, какие такие дела у них с Верочкой. Постой! Не то ли они искали, что она дала мне спрятать и просила никого не пускать и ничего никому не отдавать… Какие у неё могли быть дела с этими людьми? Я в девятнадцатом году бедствовала с ней, совсем крошкой, в Петрограде. Но не запятнала себя ничем недостойным. Что же это, господи, за напасти навалились…
Охнув, она вдруг повалилась в кресло. Проснулся Юрик.
Ничего не понимая, не зная, чем помочь, Майя бестолково засуетилась возле старушки. Та открыла глаза и с Майиной помощью села в кресле поудобнее. Остолбенело глядела прямо перед собой, а её морщинистые руки беспрерывно и беспокойно двигались.
Требовательно заплакал Юрик.
Тревожно поглядев на старушку, Майя подошла к кроватке мальчика. Он плакал тонко, жалобно. Лицо сморщилось, он напоминал маленького старичка, а крупные для такого личика слёзы катились по щекам.
Майя удивилась. Она всегда думала, что малыши плачут без слёз. У Судаковых, Лерка ихний вопил день и ночь. Соседи за стенкой затыкали ватой уши. А если бы он со слезами плакал? Сколько воды проливалось бы за сутки? А за неделю? Наверное, на одни бы Леркины слёзы уходило не меньше ведра.
Она погладила Юрика по мокрой щёчке, потом нерешительно и неумело его развернула. На неё пахнуло тёплой младенческой прелью, которую сразу же забил неприятный запах. Она догадалась, поморщилась, потрогала сырые холодные ножки ребёнка.
Он замолчал и стал с интересом её разглядывать, что-то лопотать, отчаянно мотая прутиками-ручками перед её носом. Всё это он проделывал, захлёбываясь от непонятного восторга, не сводя с неё голубых, а может быть и карих глаз. При таком свете разве разглядишь цвет глаз. Она прикрыла ручонки краем одеяла и стала разглядывать висевшие возле «буржуйки» тряпки. Перепеленать ребёнка в сухое трудно, но она постарается, она не раз видела, как заворачивали вечно оравшего Лерку. И даже клали его вниз лицом, чтобы он на секунду умолк, сделал бы себе и матери передышку.
Тряпок было много на верёвке, но все они были сырые или грязные. Возле стенки нашлась сухая и чистая пелёнка, и скоро ребёнок был в неё завёрнут. Но и заворачиваться он не желал, поддавал ей руками и ногами прямо в лицо, цеплялся за её нос, за берет на голове и что-то гукал. Майя рассердилась.
— Чуть нос не оторвал. Если каждый будет хвататься за мой нос, что от него останется? Развалился тут мокрым барином и мешает. Сухая пелёнка и еда — вот и всё, что тебе нужно… И ещё — защита. А когда вырастешь, станешь сам мужчиной, тогда сам будешь защищать кого захочешь. Понял? И не мешай, не тыкай мне в глаза своей ногой. Думаешь, это приятно? И сам простудиться можешь. Тогда и не вырастешь, не станешь мужчиной, глупый, лежи и не разматывайся, будь человеком. Я устала от тебя!
— Женя, Женя, Женечка! — слышалось всё настойчивей.
Она обернулась.
— Я зову тебя, а ты всё не откликаешься. Ты не ушла?
— Нет. Я переворачиваю Юрика…
А она, видно, не откликалась на имя «Женя».
— Испугалась я, Женечка. Не ушла ли ты! Ироды совсем меня погубили… Какие им карточки? Если есть минутка, покорми ребёнка. На окне молоко, за шторой. Подними немного штору и сразу увидишь баночку. Кипяток остуди, не обожги ребёнка. Я не могу, на меня… на меня, словно могилой пахнуло…
Старушка умолкла.
Какое белое густое молоко. Может быть, опять ей снится? Она даже потрогала себя рукой, чтобы убедиться, что на этот раз не спит. Она переливает кипяток из стакана на блюдечко и еле удерживается, чтобы не положить приготовленную ложку молока себе в рот. Она даже сжала губы крепко-крепко и прикрыла глаза. Как слепая стала размешивать молоко в остужённом кипятке.
Искушение всё нарастало. Во рту скопилось уже столько слюны, что она не умещалась там, хотела выплеснуться сквозь крепко сжатые губы. Майя помотала головой, проглотила слюну. У неё дрожали руки, когда она, удержавшись и так и не попробовав молока, стала бестолково поить ребёнка с ложки.
Не попробовала она потому, что за себя не ручалась.
Юрик жадно пил и чмокал. Снова открывал рот и пил.
Напившись, он мгновенно уснул.
Майя тайно облизала ложку, вылизала пустой стакан и блюдечко, в котором молоком уже и не пахло. Язык сам высовывался что-нибудь полизать. На банку, вновь поставленную за штору, она старалась не глядеть, но невыносимый, звериный инстинкт то и дело направлял её глаза к окну. К Юриковой банке со сгущённым молоком.
Стемнело за окном. Дома ждут, а идти ей отсюда не хочется. Ноги не идут, всё ждут чего-то. И идти надо через два тёмных, почти чёрных двора, без единой щёлочки света из окон. Обернувшись, она увидела, что старушка качает головой, задумчиво и горестно.
Майя решилась спросить:
— Кто к вам приходил? Воры? Вы закройтесь покрепче и больше никому не открывайте, вода у вас есть, дрова тоже… Значит, я пойду? Вы поправляйтесь, вам болеть нельзя. У вас ребёнок… Карточку не вы потеряли, наоборот, их у вас ищут. Как странно и непонятно… Ой, ключ я забыла отдать. Такой ловкий ключ у вас, что сам скважину находит… К вам прийти ещё?
— Ключ оставь, Женечка, у себя… И приходи к нам обязательно. У нас с Юриком, кроме тебя, никого нет. Я угощу тебя чем-то.
И продолжала горько:
— А ведь Вера никогда никаких дел не имела с дворником и тем мужчиной. Недавно шубку беличью принесла. Почти новёхонькую. Купила, говорит. Постой, зачем я тебе говорю? Ты ещё маленькая, зачем головку забивать тебе людскими пакостями? Женечка, если мама тебя отпустит, приходи. Мы с Юриком теперь ждать тебя станем. Господь тебя вознаградит. Придёшь?
— Уже вознаградил, не знаю, как и живой выпутаться, — бурчала под нос Майя.
— Что ты говоришь, не слышу?
— Приду, говорю. Ну, я побегу, а то комендантский час начнётся…
— Ещё до него долго. Вот темно уже на улице — это хуже.
Майя сильно хлопнула входной дверью. На всякий случай немного постояла и подёргала дверь за ручку: квартира закрылась крепко, надёжно.
Страшно было Майе на безмолвной лестнице. Ещё страшнее было выйти из парадной во двор. Только бы не споткнуться и не сломать себе шею. Только бы не зайти в громадный сугроб, где и застрять можно до утра.
И ещё. Пусть мама не ругает её сегодня, она и так устала. Толя тоже пусть не смотрит из-под своих дармовых ресниц, как на неисправимую бродяжку из французской сказки Перро.
Пробираясь, она озиралась и каждую минуту оглядывалась. Было вокруг черно и пустынно, но она боялась, что сзади набегут на неё дворник и мужчина в бурках. И схватят…
Было безлюдно, беспокойно, крепчал мороз, хотя крепчать ему было уже некуда, и она почувствовала себя одинокой и бесприютной на всём белом свете.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Хмурым утром случилась у них ужасная неприятность. У мамы из кармана потерялся полный коробок спичек.
