Людмила Никольская - Должна остаться живой
Обрадованная, но и напуганная, она на цыпочках начала пятиться. Тут за дверью сорок восьмой квартиры щёлкнул замок, и низенькая старушка в чём-то меховом, накинутом на плечи, поглядела вопросительно и пристально на Майю. Прошло две-три секунды. Замотанная женщина хмыкнула, дверь её квартиры гулко захлопнулась.
— И ты, Карповна, не шибко голодная, — вдогонку ей проговорила старушка. — Ходишь, выманиваешь у ослабевших людей хорошие вещи для продажи. Им отдаёшь за это кроху, а себе — львиную долю. Сколько же в тебе неизбывной злости и зависти, а на них — тоже сила нужна. Ты ко мне? — обратилась старушка к Майе.
— Ты… вы… я спросить… Можно? — растерялась Майя.
— Ты ко мне? — повторила старушка, закутываясь в меховую шубку. — Говори, а то я продрогла.
— Я тимуровка… Женя. Я спросить… Помните, в кино были тимуровцы? Они помогали красноармейским семьям, сады от хулигана Квакина защищали, телеграммы разносили. Вы ничего не теряли? — неожиданно выпалила Майя и замерла в ожидании ответа.
— Какие сады? Какие телеграммы? У тебя с головой всё в порядке? Тогда скажи прямо, зачем ты пришла. Тебя мама послала к Верочке? Заходи…
В прихожей старушка неожиданно заплакала. Майя немного осмелела. Удивляясь своей смелости, спросила:
— Вы карточку не теряли? Никакую?
Заплаканная старушка отрицательно покачала головой.
Майя обрадовалась.
— Хотите, я принесу вам за это воды или дров. Или за хлебом схожу. Я сейчас для вас что угодно сделаю. Вот здорово!
— Ты и вправду пришла помочь. Странно. Такая маленькая…
Она вздыхала, разглядывая сквозь очки Майю. Она чувствовала к этой девочке доверие, захотелось выговориться, поделиться своими несчастьями, пожаловаться на одиночество. Она интуитивно почувствовала готовность к сопереживанию: даже лучше, что она такая маленькая, легче говорить.
— Проходи в комнату. Дочку Верочку убило… Вышла она, закрывает дверь своей булочной, а тут — снаряд. Разорвался-то он на другой стороне улицы… Осколком Верочку убило, вот горе-то! Никогда она мне не улыбнётся. Никогда на руки не возьмёт, не приласкает своего сыночка. А мужа-то её немцы ещё в сентябре убили. С фронта товарищи написали. Как теперь внучику расти без отца, без матери. Разве я могу растить его… А ты пришла помочь? Такая маленькая?
В комнате, уставленной красивой плюшевой мебелью, около буржуйки стояла детская кроватка. В ней спал ребёнок. Старушка то и дело вытирала слезившиеся глаза.
— Осиротели мы с ним. Пошли с осени несчастья, только успевай отворять ворота. Феденьку убили, Сашеньку ранили, побежала я в госпиталь на Фонтанку, а он уже за час до моего прихода скончался. Обратно ноги не шли, полдня сидела на ступеньке госпиталя. Раньше Верочка занималась дровами, а тут некому. Пошла я в сарай, а сарая вовсе нет. Дрова утащили, и сам сарай украли, на дрова разломали. Видно, кто ближе живёт, тот и попользовался. Может, ещё при Верочке, не хотела меня расстраивать…
— У вас и дров нет? — испугалась Майя. — Дрова дорого стоят. Мама моя говорила, что вязанка дров — хлебный паёк. Сейчас деревянные дома стали разбирать на дрова. У вас на фронте двое, вам должны… Вы старая, а у вас маленький ребёнок…
По старушкиным щекам опять покатились слёзы.
— Никого у меня на фронте нет. Мой Сашенька скончался… А я не верю… Тебе не понять… А дрова есть, на кухне они сложены. Да уже кончаются, ребёнку тепло нужно, а где его набраться? И продукты кончаются. Что с нами будет?
— А карточки?
— Они у Верочки были. Её на куски разорвало, какие карточки уцелеть могут, бог с тобой!
— Надо дружинниц позвать, они ребёнка в дом малютки определят. И карточки, я слышала…
— Что ты, бог с тобой, — испугалась старушка. — Я не могу и дня прожить без Юрика. Он у меня кругом один остался… А Верочку я вижу живой… Стоит она передо мной, красивая, глаз отвести невозможно… По ночам бессонница. Да и мёртвой я её не видела и представить не могу… Ночью жду, вот придёт моя доченька, а днём уже не надеюсь. Нельзя ей умирать, у неё сынок маленький. А я уж не жилец!
Старушка говорила и говорила. В кроватке закряхтел мальчик. Майя осторожно заглянула в кроватку, завешенную с боков пелёнками.
— И не плачет. Сколько ему?
— В марте год исполнится. Как не плакать? Мать свою ищет. Он всё понимает, знает, что такое мать родная. Её не спутаешь ни с кем.
Серьёзные глаза мальчика без улыбки разглядывали Майю.
— Какой он! Учёным будет. Или командиром Красной Армии.
Старушка, внезапно охнув, села не неубранную, горой вздымавшуюся от подушек и одеял кровать.
— Что-то долго не могу стоять, так и тянет полежать. Ты с нами посиди, Женечка. Всё же живой человек рядом! Юрик, наверное, мокрый. Сейчас тобой занялся… потом заплачет…
— Печурку затопить? А то как в холоде таком ребёнка переворачивать. Я умею топить… И за водой схожу вам…
О хлебе она не заикалась. Кто сейчас кому выкупает хлеб? Есть и родные, что друг другу не доверяют…
Уже через полчаса гудела, румянилась «буржуйка». Майя тревожно поглядела на сурово замкнутое лицо старушки. Подумав, по собственной инициативе отодвинула кроватку с мальчиком подальше от печки. Сунулась было в ведёрко, стоявшее на стуле, а воды в нём не было. Не было её и в чайнике на конфорке. В доме воды совсем не было.
— Как вы живёте? У вас же совсем воды нет! — очень громко удивилась Майя.
Старушка зашевелилась.
— Я ходила, да половину разлила… Споткнулась. Сердце так и рвётся, тело колышет… Ты сходить хочешь, тимуровка Женечка?
— Схожу. От вас даже ближе вода. Не надо через два двора идти…
Она критически оглядела ведро. В широком и большом ведре ей воду не донести не разлив. Надо взять что-нибудь другое из посуды. Чайник и ещё что-то, подходящее по размеру.
На кухонной полке нашлась высокая начищенная кастрюля, узкая и с носиком. Майя поставила её в авоську и получилось длинное ведёрко с крышкой. В левой руке она понесёт чайник. Для равновесия. Чувствуя себя нужной и значительной, сказала:
— Не скучайте. Я скоро.
На Курляндской улице из отрезка водопроводной трубы с краником лилась день и ночь струйка воды. Если её не закрывали. Жильцы с двух улиц брали здесь воду. С рассвета и до темна возле трубы толпился народ. Воду брали строго по очереди. Суеты и давки никогда не было.
За последние снегопады здесь образовалась крутая смёрзшаяся, то и дело поливаемая водой наледь-воронка. Закутанные обессиленные люди осторожно карабкались на неё. Всюду вокруг валялись вмёрзшие в снег бидоны, чайники, даже вёдра.
Неловко взобравшись на крутую наледь, человек мог сорваться и скользнуть по выбитым во льду ступеням прямо под льющуюся струю ледяной воды.
Майя боком, как опытный лыжник, поднялась на наледь, немного потоптавшись, чтобы не соскользнуть, спустилась к трубе. Встав поудобнее, подставила кастрюлю под несильно льющуюся струю воды, вздохнула, и неожиданно съехала вниз, угодив под ледяную струю. Чайник она уже набрала, а кастрюля в авоське вылетела из рук и куда-то исчезла. Наверное, закопалась в рыхлый снег.
Она искала и не могла сообразить, куда исчезла красивая кастрюля. И как она придёт без неё? А сзади торопили и подталкивали в спину.
С гудящей коленкой, в мокрых рейтузах она стояла на наледи и мешала замёрзшим и торопившимся людям набирать воду. Её сильно толкнули, она опомнилась, стала выбираться, сердясь на невезучую кастрюлю, на свою ушибленную коленку и на весь белый свет.
Она стояла с наполненным чайником в одной руке, не зная, что предпринять для розыска чужой кастрюли.
За её спиной неожиданно раздался слабый голос:
— Возьми моё… Не плачь!
— Я не плачу, — сердито обернулась она на голос.
В трёх шагах от неё полулежал, опираясь на руку, пожилой мужчина. Почти глубокий старик. Возле него стояло полное ведёрко.
— Тебе говорю, девочка! Бери мою воду, мне она, видно, уже не потребуется…
Майя недоумённо покачала головой. Она не могла взять у обессиленного упавшего человека его воду. Она поискала свою варежку, тоже неизвестно куда запропавшую, и замёрзшей ладонью вытерла мокрую ушибленную коленку. Мужчина прикрыл глаза.
Неожиданно повалил густой снег. Через несколько минут замёл бы и торчащую из снега разбросанную посуду и лежавшего на снегу человека.
У трубы послышался короткий заполошный крик. Это поскользнулась и съехала к воде пожилая женщина. Майя увидела, как она на четвереньках выползает наверх, срываясь и плача.
Вдруг кто-то Майю толкнул.
— Ха, опять фонарным столбом стоишь?
Она оглянулась и увидела перед собой Фридьку. Запропавший Фридька целёхонек и живёхонек маячил перед ней.
— Это ты, Фридрих? — обрадовалась она.
— Нет, не я, — убеждённо хмыкнул он и заморгал запорошенными ресницами. Затем, выпятив нижнюю губу, ловко сдул снег с носа и ресниц.
