Свен Хассель - Трибунал
Как только мы приезжаем обратно в казарму, нам выдают шнапс и особый паек.
Подходит главный механик Вольф. На свой обычный манер важной персоны закуривает громадную сигару и выпускает дым нам в лица.
— Жаль, что не тебя пускали в расход, — дружелюбным тоном говорит Порта. — Самолично отстрелил бы тебе кое-что!
— Нервничаете, да? — злобно усмехается Вольф. — Я бы тоже нервничал на вашем месте. Похоже, у вас опилки вместо мозгов, и вы еще толком не поняли, в какое дерьмо вляпались! Когда война окончится и начнется подведение счетов, вас всех, скорее всего, расстреляют!
— Как это понять? — резко спрашивает Старик. — Кто станет нас расстреливать?
— Может быть, янки, — радостно улыбается Вольф, — уж не говоря об Иване!
— Заткни пасть, у тебя воображение, как у больной крысы! — неуверенным голосом кричит Порта.
— Эти ублюдки делают то же самое, — гневно возражает Грегор.
— Конечно, — дьявольски улыбается Вольф, — но кто напомнит им об этом, когда они выиграют войну? Победители всегда правы. А побежденным приходится расплачиваться! Вот увидите! Вам оторвут яйца за то, что не отказались производить этот расстрел!
— Не может быть, — громко возражает Малыш. — Что сталось бы со мной, скажи я майору, что отказываюсь?
— Он пристрелил бы тебя, — весело улыбается Вольф.
— Наши противники тоже это знают, — с беспокойством говорит Барселона, уже содрогаясь при мысли о мире, который превратился из страстной надежды в жуткую угрозу.
— Знают, конечно, — злорадно отвечает Вольф, обнажая крепкие, ухоженные зубы в широкой улыбке. — Только это волновать их не будет. Им нужно свершить над кем-то месть, а такие ублюдки, как вы, подходят для этого в самый раз!
— Они не такие, — возражает Грегор со страхом в глазах.
— Если б вы слышали радио противника, — понимающе улыбается Вольф, — то молились бы, чтобы война длилась сотню лет!
— Должно быть, они сумасшедшие, — с беспокойством говорит Старик.
— Не больше, чем мы. — Вольф неудержимо смеется. — Как хорошо, что я не палач! Боже Всемогущий! Но если вас это утешит, детки, я буду присутствовать при вашем расстреле! Мне вас жаль, только не просите меня плакать, когда вас отправят в Вальхаллу с двенадцатью пулевыми ранами в телах!
— Похоже, нам придется приложить все силы, чтобы выиграть эту войну, — задумчиво говорит Барселона, отодвигая еду.
Аппетит у него пропал.
— Со дня рождения у меня было предчувствие, что жизнь такая же безумная, как и жестокая, — убежденно говорит Малыш. Заказывает пива и шнапса, обещая подавальщику-ефрейтору избить его, если не обернется мигом.
Мы топим свой страх ведрами пива и шнапса. Потом начинаем мешать с пивом красное вино и быстро пьянеем.
Уже поздно, когда мы покидаем столовую и идем с пением по плацу.
Малыш запевает самым пропитым басом, какой только кто-либо слышал:
Er wollte mal, er konnte nicht, er hatt ihn in der Hand,
Da ist er voll Verzweiflung die Stube lang gerannt.
Er wollte mal, er konnte nicht,
da Loch war viel zu klein…[73]
ПОБЕГ
По приказу ОКВ[74] преступник был расстрелян 27.12.1944 в 6 часов 55 минут. Фрау Вере Бладель за помощь в аресте выплачена сумма в сто рейхсмарок.
Рейнольд, майор тайной полевой полицииДвое санитаров крепко придавливают окровавленного человека к столу. Прижимают к его рту пакет первой помощи, чтобы заглушить крики. Все обезболивающие средства давным-давно израсходованы. Русская медсестра подает врачу хирургические инструменты.
— Крепко держите ногу, — глухим голосом приказывает врач.
Вскоре ампутированная рука оказывается в груде других удаленных конечностей.
— Мертв. — констатирует фельдшер и смотрит на мертвецки бледного врача, тот делает рукой отрывистый жест. Тело мертвого танкиста бросают, будто мешок с мусором, на уже большую кучу тел. Завтра утром они будут похоронены в братской могиле среди елей.
Колонна санитарных машин останавливается у правления колхоза, превращенного в пункт первой помощи. Машины окутывает отвратительный запах, словно идущий от бойни. Стонущих солдат вносят в правление. Фельдшер осматривает их. Безнадежных относят в сторону. Остальных несут в операционную. Но большинство безнадежно.
Ночью большинство заключенных — как в красных, так и в зеленых робах — выводят из камер и строят в длинные ряды.
Их раз за разом пересчитывают. Охранники становятся все более и более истеричными, потому что количество не совпадает с указанным в списках.
— Как думаешь, нас собираются косить здесь из пулеметов? — шепотом спрашивает унтер-офицер стоящего рядом заключенного.
Никто не отвечает. Никто не знает. Все боятся самого худшего.
Из всей громадной тюрьмы тянутся потоки заключенных, их подгоняют отрывистыми командами, отражающимися эхом от стен. После долгой ночи тревожного ожидания их гонят бегом на полковые склады, там им бросают грязное обмундирование без знаков различия.
Разжалованный унтер-офицер саркастически усмехается, указывая на двенадцать грубо заштопанных дыр.
— Бывший владелец умер мгновенно, — сухо говорит он.
— Штрафной батальон, — бормочет бывший фельдфебель в зеленой робе, беря форму с большими пятнами крови на ней.
— Батальон смерти, — поправляет его бывший вахмистр-артиллерист в красной. — Тех, кого не перебьет Иван, расстреливают ради забавы!
— Ради забавы? — переспрашивает, сощурясь, одетый в зеленое лейтенант.
— Я же сказал, — отвечает артиллерист. — В документах, разумеется, будет сказано: убиты при попытке к бегству.
— Тех троих, что бежали на прошлой неделе, вчера привезли «ищейки», — говорит штабс-фельдфебель, проводя по горлу пальцем. — Вчера ночью их распяли на заборе. — И после краткой паузы продолжает: — Прибили гвоздями за ладони и лодыжки и принялись спорить о том, кто из них Христос, а кто разбойники!
— Правда? — спрашивает обер-лейтенант, едва избежавший смертного приговора.
— Я сам видел, — отвечает штабс-фельдфебель с сухим смешком. — Нас прогнали мимо них строем с пением «Эдельвейса». Это зрелище отбило у нас всякое желание пытаться бежать.
— Из-за этого распятия мы и находимся здесь, — говорит офицер СС в красном. — Кто-то донес о нем маленькому доктору[75], а ему такие вещи не нравятся. Он знает, как будет использована эта весть, если дойдет до Лондона. Для пропагандистской шумихи! Даже рейсхсфюрер СС[76] вынужден стоять навытяжку перед маленьким калекой-доктором. Распинателей расстреляли сегодня утром, а нас поспешили вывести, чтобы пригласить комиссию представителей нейтральных стран для инспекции тюрьмы. Тюремщики распахнут двери и покажут, что здесь никто не был распят. Доктор скажет, что все это ложь.
— Господи, храни нас, — бормочет лейтенант в красном. — Как все это кончится?
— Полным крушением тысячелетнего рейха, — убежденно отвечает штабс-фельдфебель. — Только нам этого не увидеть. Нас расстреляют в последнюю минуту и даже не попытаются скрыть этого.
— Почему вы не бежите? — спрашивает ефрейтор с крысиной физиономией.
— Попытайся, — усмехается штабс-фельдфебель и презрительно меряет его взглядом.
— Заткнись ты, сухая вошь! — вопит унтер-офицер из охраны, швыряя обмундирование бывшему оберсту.
— Ты скоро заткнешься навеки, аминь, — дьявольски усмехается фельдфебель-оружейник и бьет бывшего майора в живот. — Поверь, ничтожество, через две недели ты будешь холодным, как яйца дохлого белого медведя.
Охранники довольно ржут, не потому, что они совершенно плохие люди, просто они довольны своей безопасной службой на складе.
— Вас всех ликвидируют, — заявляет располневший от пива обер-ефрейтор и бьет пинком ближайшего к нему заключенного, старика с совершенно седыми волосами. — Что за ходячим сортиром ты был до того, как попал сюда?
— Герр обер-фельдфебель, я был генерал-майором!
— Слышали его? — восторженно кричит толстый обер-ефрейтор. — Он был — помоги нам, господи — генерал-майором! Но теперь ты всего-навсего жалкий рядовой и готовься умереть за фюрера, народ и отечество!
— Мундир мне слишком тесен, — протестует возле окошка бывший ротмистр.
— Ешь поменьше в течение трех недель, — резонно предлагает фельдфебель, начальник склада. — Тогда будет впору!
— Ему столько не прожить, — усмехается толстый обер-ефрейтор. — Отправится в Вальхаллу на слепой кляче.
Ротмистр в отчаянии втягивает живот и с большим трудом застегивает мундир. Но, к сожалению, теряет при этом две пуговицы и попадает в руки дежурного офицера.
— Черт тебя возьми! — кричит на него юный лейтенант. — Чего ты, жалкая обезьяна, расхаживаешь полуголым, от этого даже слепой фараон из полиции нравов покраснел бы. Всыпь ему, — приказывает он дежурному унтеру.
