Павел Ермаков - Все. что могли
Он заговорил о том, о чем недавно думал Ильин: о судьбе их погранотряда. Ведь Ильин один из немногих уцелевших командиров, и полковник очень надеется, что тот поможет в какой-то мере установить истинную картину боевых действий пограничного отряда, гибели подразделений.
В думах о прожитом и пережитом Ильин часто возвращался к тому времени. Воспоминания всегда были тяжелыми для него. И его глубоко тронуло, что полковник специально занимался выяснением событий в те трагические дни июня сорок первого, пытался выявить подвиги и имена их совершивших.
Ильин начал свой рассказ с того момента, когда, получив нагоняй от начальника отряда за нарушение приказа, выехал на заставу.
— На душе было скверно: мне грозила суровая кара. Но хоть сейчас вы можете объяснить мне, товарищ полковник, почему мы должны были смиренно утираться, когда нам плевали в морду?
Стогов пожал плечами, скрипнула портупея.
— Еще в одном нарушении приказа признаюсь вам. Семь бед, один ответ, — Ильин горько усмехнулся, твердо глядя в глаза полковнику. — Приказал на заставе рыть окопы, на глазах у немцев. Тоже ведь нельзя было, требовали копать только ночью. Мы в тот день закончили строить опорный пункт, дополнительные ходы сообщения. Это помогло заставе устоять какое-то время. Против танков тоже, хотя отбивались связками ручных гранат. Почему на заставы заблаговременно не дали средства борьбы с танками посильнее? Ведь обстановка того требовала.
Ильин замолчал, отвернулся. Его устремленные в окно глаза, показалось полковнику, видели не пушистые дубы, облитые солнцем, а пятачок заставской обороны в дыму и разрывах.
Последующий рассказ капитана был кратким. Он заметил, несколько раз заглянула в дверь сестра, прикладывая пальчик к губам, мол, кончайте разговор. Она поняла, конечно, насколько Ильин был взволнован воспоминаниями о разгроме своей комендатуры, кровавой резне, учиненной немцами и местными палачами, вчера еще бывшими своими, советскими людьми.
— Прошу вас, как поправитесь, опишите все это возможно подробнее. Истина очень важна, прежде всего, для тех, кто остался там, на границе, навсегда, — глухо сказал полковник.
— Хорошо, я напишу, — не сразу отозвался Ильин, почему-то со вновь вспыхнувшей отчужденностью. — Но я также задам вопрос, кто в ответе за тех, что полегли там навсегда? Если бы не издавали такие, хочется крепко назвать какие приказы, да получше вооружили заставы, так их столько бы не полегло.
Полковник тревожно оглянулся вокруг, замахал на Ильина. Халат сполз с плеч. Лицо его с крупным носом, выступающими крутыми надбровьями покрылось пятнами.
— Товарищ капитан! Андрей Максимович, вы как-нибудь…
— Ладно, я напишу, как оборонялись пограничники. Всех, кого знал, назову поименно, с полной ответственностью за то, что эти люди не пропали без вести, наверное, так же, как и я сам… Извините меня, пожалуйста.
Ильин устало откинулся на подушку. Гневная вспышка обессилила его.
— Теперь второй вопрос, ради которого, собственно, я и хотел повидать вас, — полковник привстал, натянул халат. — После выздоровления вы будете направлены на границу в Закавказье. Обстановка там сложная. Турки только и ждут удобного случая. Ваш боевой опыт…
— Прошу отправить меня на фронт, — неуступчиво сказал Ильин. — Я не для того пробивался из вражеского тыла, чтобы осесть где-то в дали от войны.
— Слишком долго пробивались…
— А вы сами там были? — яростно выдохнул Ильин и сразу понял, что опять напрасно сорвался, что нельзя примерять свою судьбу к судьбам других людей и сравнивать их жизнь со своей.
Но уже закусил удила. Его злила спокойная уверенность полковника, рассуждающего о границе, об обстановке на ней, раздражали безукоризненно чистые, тщательно отглаженные гимнастерка и брюки, зеркального блеска хромовые сапоги, желтая, поскрипывающая портупея и такая же кобура. Поглядеть, во что «там» превратилось бы все это обмундирование. Вольготно вдалеке от фронта красоваться с пистолетом. Напряженно и колюче смотрел он на полковника.
Будто не слыша последней фразы Ильина, Стогов спокойно, хотя и дрогнувшим голосом, убеждал:
— Поймите, Андрей Максимович, кому-то надо и границу охранять.
— Но поймите и вы, мне надо верить. Я обязан воевать.
— Ладно, выздоравливайте. Окончательное решение переносим на время, когда подойдет срок выписки, — полковник встал, протянул руку.
Отвечая на пожатие, Ильин поглядывал на газету, лежащую на тумбочке, с броским заголовком через всю страницу «Ни шагу назад!».
— На самый трудный участок, товарищ полковник. Как я понимаю, это сейчас юго-западное направление, — просительно твердил свое Ильин. — На границу я вернусь. Но туда, где мне скулы своротили. Очень хочу увидеть, как немец обратно будет чесать.
Выходя из палаты, Стогов для себя решил: он посодействует этому упрямцу-капитану попасть на фронт. У него еще не утихла обида, нанесенная Ильиным. Неприязненно брошенные слова «А вы сами там были?» ударили больно. Если не считать кратковременной командировки, не был он «там», к сожалению, не довелось. Не по своей вине. Рапорты об отправке на фронт подавал. Но ему грубовато-определенно заявили: сегодня надо работать там, куда поставили, служить там, где от него требуется служить. И он служит. Много сил потратил на то, чтобы не осталось безымянных пограничников, канувших в безвестность, пограничных застав. Об этом сейчас просил написать Ильина.
— Не серчайте, сестрица. — Стогов осторожно взял под локоток, стоявшую под дверьми, Зою, оглянулся на палату. — Хочу поговорить о капитане с лечащим врачом. Если не трудно, проводите меня. Ох, и перец этот Ильин. Неуступчив.
— Ему волноваться сейчас нельзя, а в разговоре с вами он нервничал. Андрей Максимович очень хороший человек, — сказала сестра.
— Вы-то откуда знаете? Он тут без году неделя.
— Хорошие — они видны с первого взгляда, — задумчиво произнесла Зоя и доверительно, вполголоса добавила: — Вы знаете, он семью на границе потерял. Немцы заживо сожгли жен и детей командиров погранкомендатуры. Его жену и дочку тоже. Сам был на волосок от гибели — из-под сердца пулю вынули.
— О семье капитан мне ни слова не проронил? А вам рассказал? — после долгого напряженного молчания спросил полковник.
— Нет. Его сопровождал старшина-пограничник, с капитаном они рядом с первого дня войны. Он обмолвился, по секрету, — сестра замедлила шаг. — При перелете через линию фронта их самолет обстреляли немцы. Осколком старшине руку повредило. Товарищ полковник, вы можете с ним поговорить? Образумить его? Не долечившись, старшина собрался сбежать на фронт.
— Этого что… тоже с первого взгляда? — лукаво спросил полковник и, взглянув на Зою, пожалел о своем вопросе.
Девушка закусила нижнюю губу, покраснела и на ресницы скатились слезинки. Искренняя, чистая душа. Нельзя жить без веры в окружающих людей, как у этой сестры.
— Ну, зовите сюда вашего старшину. Постараюсь прищемить его партизанские ухватки, — задорно и облегченно сказал он.
3
Впервые за последние годы у Ильина была уйма свободного времени. Он слушал радио, читал газеты, по его словам, «костылял» по тенистым аллеям старинного пригоспитального парка. Обязательно смотрел все фильмы, какие показывали в клубе по субботам и воскресеньям. Не потому, что целый год не видел кино, а для того, чтобы отвлечь себя от тяжких дум. Внутренний голос частенько нашептывал: остался он на белом свете один-одинешенек. Ни семьи ни друзей у него, ни кола ни двора.
После операции, как смог карандаш держать, написал родителям жены в Воронежскую область. Ответа не получил. Понял вскоре, почему не попало адресату его письмо. По газетным сообщениям он определил, что немцы заняли уже левый берег Дона, а Дубовка на правом. Значит, теща с тестем под немцем, как и его родители в Донбассе. Что с родными, одному Богу известно.
Думая о них, Ильин со злостью глядел на костыли. Хотя они сейчас и помогали ему передвигаться, но они же и держали его в стенах госпиталя. Осматривая его колено, второй раз поврежденное в одном и том же месте, хирург и невропатолог хмурились, покачивали головами, негромко переговаривались на латыни. Казалось, они, как и сам Ильин, немало удивлялись тому, что более тяжелое ранение в грудь доставляло сейчас меньше хлопот, чем это. Из их коротких замечаний он мало что понимал.
— Время — целитель. Подождем. Пока надо беречься, — заключили врачи.
Нога, между тем, слушалась плохо. Но однажды доктор, по-прежнему хмурясь, долго ощупывал колено, колол иголкой пальцы ноги, потом решительно отставил костыли и скомандовал:
— Ну-ка, шагом марш. До своей палаты без посторонней помощи. Есть ли у вас воля, как о том ходит молва?
