Феликс Миронер - Ладога, Ладога...
— Слушаю, товарищ член Военного Совета…
Генерал слушал, и лицо его мрачнело на глазах. Люди поняли — произошло что-то чрезвычайное. Генерал положил трубку, медленно встал, тяжело сказал в напряженной тишине:
— Немцы заняли Тихвин.
Подошел к карте и молча посмотрел на нее. Потом жирным карандашом дрогнувшей рукой провел черту поперек единственной железной дороги, ниточкой уходящей от Ленинграда на восток к Большой Земле.
Послышался свист, и грохнул, разорвавшись, снаряд, снеся кусок перил на канале. Сапожников и Барочкин, спешившие ленинградскими улицами к Петиному дому, привычно, по-фронтовому, упали плашмя на мостовую. Поднялись, оглядываясь. Прохожие отнеслись к обстрелу спокойное, чем они. Некоторые свернули в подворотни. Другие просто перешли улицу, укрывшись от снарядов за громадами домов, и продолжали путь. Редкие, как бы лениво выпускаемые снаряды, осыпали штукатурку и стекла, вздымали столбы воды в канале. Вдруг дико заржала лошадь, запряженная в фуру, забилась, упав на мостовую. И тотчас вокруг стали скопляться люди.
— Разойдись! — кричал па них возчик в военной фуражке. — Граждане, не волнуйтесь, свезем, оприходуем, вам же в котел пойдет!
Петя и Барочкин стояли у стены и молча смотрели. Потом Петя дернул Барочкина за рукав. И они, уже не обращая внимания на снаряды, побежали к серому дому па канале.
Бегом преодолели несколько лестничных маршей, и Петя Сапожников позвонил в дверь. Звонок не работал. Он нетерпеливо застучал. За дверью послышались шаги, дверь отворилась, и на шею ему бросилась девочка лет шестнадцати, худенькая, в светлых кудряшках, прелестная неоформившейся красотой юности.
— Петька! Петя!
А он отстранил ее, смотрел мимо в темноту коридора, увидел большой висячим замок на двери.
— Подожди, Лиля! Где мои?
— Эвакуировались в августе… Мама, Петя пришел!
На ее голос из дверей коммунальной квартиры появилась мама девочки, моложавая женщина, такая же светлая, как дочь, и еще две женщины-соседки: старуха с чопорным аристократическим лицом и другая, средних лет, с лицом простым и добрым.
— Петя, какой ты стал, не узнать! — послышались возгласы.
Барочкин стоял немного позади и улыбался. Из двери, откуда вышла женщина с простым лицом, выглянул пожилой мужчина в подтяжках.
— Петька! Живой?! — обрадовался он, крепко сжимая узловатой ладонью Петину руку. — А я тут вздремнул после смены… Сейчас… — И скрылся.
Лиля тем временем прибежала с ключом и отперла тяжелый замок. Они вошли в комнату, где вся мебель была покрыта старыми простынями и газетами. Петя с горечью оглядел холодный неуют комнаты и вышел в коридор.
— Это Коля Барочкин, — представил Петя. — Как пишется в романах, под Усть-Нарвой он спас мне жизнь.
— Ну! — засмеялся Барочкин. — Просто в канаву толкнул, когда мина свистела. С ног до головы в грязи вывалял.
В это время входная дверь квартиры отворилась и на пороге появилась в накинутом па плечи ватнике и платке, с коптилкой в руке миловидная молодая женщина с кое-как заколотыми вьющимися черными волосами, полными губами и живыми глазами.
— У вас гости? — сказала она приятным голосом. — А я огоньком к вам разжиться. Спички кончились.
— Пожалуйста, Зинаида, — кивнула Лилина мама и представила ее Пете: — Это наша новая жиличка из пятой квартиры. Дом у них разбомбило. — И распахнула дверь в свою комнату, где пылала буржуйка и кипел чайник. — Может, кипяточка хотите?
— Кипятком только радиаторы заправляют! — оживился Барочкин, полез в карман, достал оттуда фляжку, встряхнул в руках — во фляжке булькнуло. — Кой-чего погорячей найдется! Чистый, как для медицинских процедур!
— Смотри, где достал? — удивился Петя.
— У фрицев одолжил. Месяц таскаю, жду случая, — пояснил Барочкин. — Но раз блудный сын домой вернулся…
— Сын вернулся, а родителей нет, — невесело пошутил Петя.
— Перестань. Глотнем по капле, и море по колено. Такая компания…
— Вот это мужской разговор, — кивнул вышедший из своей комнаты уже одетый Геннадий Трофимович.
— А я не помешаю? — не без кокетства покосившись на Барочкина, спросила Зинаида.
— Помешать нам может… только прямое попадание снаряда, — взяв на себя инициативу, показал на потолок Барочкин.
Спирт был разлит по рюмкам.
Заулыбались, чокнулись, выпили.
— Ох, как берет, с голоду-то кружит, — сказала пожилая женщина с простым лицом — тетя Дуся.
— С закуской у нас неважно, — вздохнула Софья Дмитриевна.
На белоснежной скатерти особенно убого выглядели три угольно-черных почти прозрачных ломтика хлеба.
— А я вот супчик гороховый сварила, попробуйте, — сказала аристократическая старуха и поставила на стол крохотную кастрюльку.
— Что вы, нас в армии вот так кормят, — отказался от закуски Барочкин.
— Электричества нет, — со вздохом пожаловалась тетя Дуся, — вода уже почти не течет. Что же оно будет?
— Ну чего ты жалуешься, старая? — бодро глянул на нее раскрасневшийся от рюмки спирта Геннадий Трофимович. — В войне, как в драке, главное — выдержать. А потом бей. — И повернулся к Пете: — Ну, рассказывай, солдат, как ты здесь очутился.
Пети от выпитого, наоборот, ожесточился:
— Наступали задом вперед, вот и очутился. — И исподлобья глянул на Геннадия Трофимовича. — За столом рассуждать легко. Вы посмотрите, что делается!
Густые брови старого рабочего насупились.
— Не слепой. И Ваня мои с Сергеем не за столом сидят! И я почти круглые сутки на заводе танки чиню. Один ты, что ли, воюешь?
— Воевал, — невесело сказал Петя. — А теперь списанную полуторку на колеса ставлю.
— Пуль уверен, — попытался успокоить побужденного Петю Барочкин. — Командование что-нибудь придумает — ему видной.
— А и хочу, чтоб мне было видно! — Петя встал. — Кончаем чаепитие, Барочкин. Нас в части ждут.
— Не суетись, — попросил Барочкин, он уютно устроился около Зинаиды и вовсе не торопился уходить.
Лиля смотрела сочувственно на Петю. Встала, пошла к двери, поманила его:
— Петя, на минуточку, пожалуйста.
Он нехотя вышел за ней в коридор. Она подвела его к телефону, висевшему над тумбочкой в углу. Вытянула из-за телефона бумажку, протянула ему. На бумажке карандашом был написан телефонный номер.
— Что это?
— Петрова… — небрежно, полуотвернувшись, сказала она.
— Какая Петрова?
— Какая… Та самая, с которой ты на танцы ходил…
— А-а… — Петя машинально вертел бумажку — все это было так далеко. Смял бумажку в комок, кинул на тумбочку.
Лиля просияла:
— Правильно… Она ведь глупая, как пробка… и волосы, как пакля… — И приблизилась к нему. — Петя, правда, я очень переменилась? Знаешь, я уже паспорт получила. И сразу косы — чик. Мне идет новая прическа? Сейчас в парикмахерских совсем нет очереди, — она говорила быстро и оживленно. — Я теперь в дружину ПВО вступила — по зажигалкам дежурю. — Заглянула ему в глаза. — Петя, ты обо мне там думал?
— Думал, — медленно сказал Петя, — что ты поумнела. — И легонько отодвинул ее, упершись пальцем в кончик носа.
Она чуть не заплакала.
И тут неожиданно зазвонил телефон.
— Вот, — кивнула Лиля. — Наверное, опять она.
— Смотри, еще работает? — удивился Петя и поднял трубку. — Алло?
— Здравствуйте, — сказал в трубке глуховатый женский голос. — Говорят с телефонной станции.
— Да?
— Товарищ абонент, по техническим причинам ваш телефон отключается.
— Почему наш? — не нашелся что ответить Петя.
— Отключаются все квартирные абоненты ленинградской сети, — сказал женский голос и попрощался огорченно: — До свидания.
В трубке что-то щелкнуло, и телефон умолк. Петр медленно повесил трубку, стоял мрачный.
— Это кто звонил? — негромко спросила Лиля.
— Война, — коротко ответил Петя.
Немецкие самолеты летели над Ладогой, подернутой молодым льдом, похожей на синевато-серую пустыню, по которой ни проплыть, ни пройти, ни проехать, где смерзающийся лед перемежался полосами воды.
Потом внизу заколыхались дремучие леса в пятнах поросших мелколесьем болот.
И тут под крыльями самолетов появилась прорезающая леса прерывистая, едва намеченная пунктиром ниточка. Вдоль нее, как муравьи, шевелились серые фигурки. Самолеты опустились ниже, и с близкого расстояния стала видна работа тысяч людей: валили лес, мостили гати — прокладывали дорогу.
Самолеты на бреющем полете облили их пулеметным свинцом.
Фигурки падали в грязь, перемешанную со снегом, уползали под прикрытие деревьев.
А когда самолеты пролетели, люди поднялись, отряхиваясь от болотного месива, в тулупах, ватниках — женщины, старики, подростки — и снова с упорством принялись за работу. Пар валил от разгоряченного дыхания, бревна с плеском плюхались в жижу, утопали в ней, на них валили новые бревна.
