Ян Лысаковский - Партизаны
— А что там будет, пан подхорунжий? — Этот теплый тон подхорунжего придал Метеку смелости.
— Узнаешь завтра. — Лонгин не собирался продолжать разговор. — Можешь идти.
* * *У сержанта Крогульца были широкие плечи, огромные кулаки, красное лицо и густые брови, голос всегда охрипший, а походка как у моряка — вразвалочку. Он явно плохо чувствовал себя в гражданской одежде. Рассказывали, что он много лет плавал на военных судах, когда началась война, защищал побережье, попал в плен. По пути в лагерь для военнопленных бежал. После долгих скитаний поселился в Любавце. Официально считалось, что он помогает по хозяйству своему дяде. Посвященные же знали, что дядя его липовый, а занимается он далеко не хозяйственными делами.
В действительности сержант был командиром специальной группы мниховской организации ЗВЗ («Союз вооруженной борьбы») [2], созданной из бойцов, выбранных поручником Рысем из всех подчиненных ему взводов. Конспирация в группе была более строгой, чем у Лонгина. Собирались только тройками, других членов группы не знали. Занятия проводил сам Крогулец: изучение стрелкового оружия, диверсионное дело, ручные гранаты и взрывчатые материалы, рукопашный бой, разведка. Оружие приносил инструктор: один раз это был «вис» [3], в другой раз — винтовка и даже немецкий автоматический пистолет.
Крогулец умел молниеносно разобрать и собрать любое оружие. Показывал, как стрелять, как устранять неполадки. Все старательно учились делать то же самое и так же быстро. Сержант знал, пожалуй, все, что касалось армии и вооруженной борьбы. Во всяком случае, так им казалось. Однако он никогда не рассказывал о себе. Впрочем, на это не было времени.
Тройка, в которую был зачислен Метек, нравилась ему. Капрал Мак участвовал в сентябрьских боях с немцами. Парень он был неразговорчивый, но сильный и ловкий. Однажды Мак рассказал, как он ножом убил немецкого часового. Из его рассказов выходило, что он вроде бы в течение некоторого времени был в партизанском отряде у майора Хубала. Когда его спросили об этом, он рассмеялся и начал говорить о чем-то другом.
Бойца Сука Метек знал в лицо. Этот щуплый, на вид немного вялый парень был умным и ловким солдатом.
Семья его была зажиточной. Он даже ходил в гимназию, но не окончил ее. В сентябре был на фронте, где его ранило. Метека тянуло к товарищам, но приказ Крогульца был строгим. Никаких личных контактов! Никто не должен видеть их вместе. Мниховские гестаповцы и сами не дураки, да, кроме того, им помогают шпики и фольксдойче. А они знают почти каждого человека.
Когда занятия приходились на воскресенье, шли за речку Любавку. Там искали следы зверей и людей, учились заметать свои, тренировались в снятии часовых, использовании взрывчатых материалов, ходили по азимуту… Крогулец не жалел ни себя, ни их. Впрочем, все ждали, что скоро что-то должно начаться. Что-то очень важное… Сначала говорили шепотом, а потом весть разошлась широко: армия Гитлера потерпела поражение под Москвой. Когда Крогулец услышал об этом, он только пожал плечами: одна битва не решит судьбу такой войны.
Метек явился на улицу Костюшко с бьющимся сердцем. В маленькой, плохо натопленной комнате сидел сам поручник Рысь. Метек так растерялся при виде его, что запутался, отдавая рапорт. Поручник сделал вид, что не заметил этого. Разрешил сесть, угостил сигаретой. Расспрашивал Метека о сентябрьских событиях в Мнихове, внимательно слушал ответы.
— Разбили нас, мало кто уцелел, — закончил свой рассказ Коваль.
Поручник молчал с минуту, потом вдруг спросил:
— Скажите, Молот, почему о вас говорят, что ваша семья коммунистическая?
Метек не мог потом объяснить, почему так искренне и откровенно рассказал Рысю историю своей семьи. Может, хотел, чтобы поручник поверил в искренность его желания стать солдатом? А Рысь слушал. И Метеку вдруг показалось, что ему удалось пробудить в командире понимание и симпатию.
— Достаточно, — услышал он наконец. — У меня только один вопрос: будете ли вы, как солдат, сражаться с любым врагом, который станет угрожать стране, будь то с востока или с запада?
— Так точно, ведь я принял присягу, — ответил с легкой обидой Метек. Об этом должны уже были знать.
— Я вызвал тебя, — Рысь перешел на «ты» с доброжелательной улыбкой, и у Метека отлегло от сердца, — так как мне нужны отважные, обстрелянные парни. Пришло время начать беспокоить фрицев. Есть желание?
— Я не знаю, что мог бы сделать… — Метек немного растерялся, так как думал, что Рысь ожидает от него чего-то необыкновенного.
— Об этом подумает твой новый командир.
— Новый?
— Да, командир специальной группы.
— Пан поручник, я…
— Хорошо, хорошо, не горячись. — Рысь встал, подошел к дверям. — Ягода!
На пороге появилась Ханка Шенкель, и Метек подумал, что более приятного сюрприза не могло и быть.
— Связная Ягода, — сказал Рысь, — организует тебе встречу с сержантом Крогульцем.
— Когда? — спросила Ханка, не глядя на Метека.
— Послезавтра. Ты, Молот, когда кончаешь работу?
— В шесть часов.
— Следовательно, встретитесь в шесть пятнадцать.
— У магазина Калицкого, — добавила Ханка. — Я приду со стороны рынка.
— Надеюсь, что будешь хорошим солдатом. — Поручник протянул ему руку и улыбнулся.
Закрывая за собой дверь, Коваль заметил, что Рысь бесцеремонно притянул к себе девушку. Тогда он подумал с непонятной злостью, что поручник наверняка спит с ней. Выругался и быстро пошел прочь.
Оставшись наедине, Рысь поцеловал Ханку в шею и стал играть кончиками ее волос.
— Ну как? — спросил.
— Что как?
— Как парень? Подходит Крогульцу?
— Не знаю, может быть, — ответила безразличным тоном Ханка. — Какой-то он дикий. Тебе не кажется?
— Это не помешает.
— Тебе лучше знать…
* * *Юзеф пришел домой в воскресенье утром. Было холодно. Отец уже встал и, накинув старую куртку, растапливал на кухне печку.
— Возьму галстук, — сказал Юзеф. — Праздники подходят.
— Какие там праздники, — ворчал отец. — Приедешь в сочельник?
— Да. Ведь я всегда возвращаюсь в хату.
— Раз в неделю.
— Чаще нет времени.
— Для семьи…
Юзеф на мгновение задумался над ответом. Не хотелось ссориться.
— Ты же, пап, знаешь, как бывает, — сказал он примирительно.
— Ел уже?
— Еще нет.
— Подожди, вскипячу воду.
Когда Метек вошел на кухню, Юзеф наливал себе кофе.
— Привет. — Младший Коваль с трудом подавил зевоту.
— Как дела?
— Который час?
— Восемь. А что, ты спешишь куда-нибудь?
— Немного.
— Подожди. — В голосе Юзефа было что-то, заставившее отца остановиться в дверях комнаты. — У меня к тебе дело.
— Какое? — Метек зевнул еще раз.
— А такое, что ты суешь пальцы между дверей.
— О чем ты говоришь?
— Сам хорошо знаешь, не прикидывайся.
— Не понимаю. — Метек уже не зевал. Он стоял посредине кухни настороженный и злой.
— Не прикидывайся дурачком, — сухо сказал Юзеф.
— Чего вы, собственно, ссоритесь? — спросил отец.
— А ты, отец, знаешь, чем он в последнее время занимается?
— Знаю. — Ответ отца был неожиданным для обоих сыновей.
— Знаешь — и молчишь?! — вскрикнул Юзеф. Он был раздражен и даже не заметил, что немного повысил голос.
— А чему тут удивляться? Такова отцовская доля: должен все о сыновьях знать.
— В сентябре он подставлял свою голову под пули, — буркнул Юзеф, не давая отцу докончить, — а теперь снова ищет приключений. Диверсант…
— Откуда ты знаешь? — набросился на брата Метек. Он был поражен. — Ведь это такая тайна…
— Это мое дело откуда.
— Откуда?
— Неважно.
— Для меня важно!
— Может быть. Но ты не бойся. Знаю не из гестапо.
— Не крути!
— Послушай, — Юзеф подошел ближе, — ты думаешь, что в этом паршивом городишке действительно что-то можно скрыть?
— Не может же он просидеть за печкой, — вмешался в разговор отец. — Не кричи на него.
— Ну так пусть лезут на рожон, как в сентябре, — кипятился Юзеф. — Мало тогда немцы намолотили. Отец, ты уже забыл?
— Нет, — сказал старый Коваль так, что оба сына сразу замолчали. — Ничего не забыл. Помню, как каждого из вас провожал из дому. Видно, так нужно. Когда ты еще раз пойдешь, тоже не буду запрещать тебе.
Юзеф опустил голову. Метек почувствовал, что глаза у него становятся влажными, и отвернулся.
— А действительно, откуда знаешь о Метеке? — спросил старый Матеуш.
— Говорили у нас в организации.
— Что-то у вас слабовато обстоит дело с конспирацией, — заметил Матеуш.
Метек опустил глаза, он предпочитал не смотреть на отца. Не знал, что говорить, и вообще не пришел в себя после всего услышанного.
