Кинжал для левой руки - Черкашин Николай Андреевич
— Komm zu mir! [13]
Тяжелый транспортный самолет взмыл в звонкое от мороза небо Арктики. Пассажирский отсек не отапливался, и корветтенкапитан то и дело прикладывался к плоской фляжечке, обшитой черной кожей от старой перчатки. От принятого ли шнапса, от прекрасной ли перспективы побывать на родине со столь необременительным заданием, как сопровождение пленного, Хохберг пребывал в благодушном настроении и даже предложил к концу полета глотнуть и изрядно продрогшему герру Кондору. Кондратьев отказался. Больше всего ему хотелось, чтобы в воздухе появились сейчас краснозвездные истребители. Но на редкость безоблачное скандинавское небо было удручающе пустынным.
В Хельсинки самолет приземлился на финском военном аэродроме. Черный «хорьх» отвез пленника и конвоира в порт. Дальнейший путь предстояло проделать по морю.
Глядя на большой грузо-пассажирский транспорт, выкрашенный в защитный шаровый цвет, Кондратьев прикинул, что двух торпед его злосчастной «малютки», всаженных под вторую трубу, вполне хватило бы, чтобы отправить эту «коломбину» на дно морское. Но не было весной сорок второго ни одной советской подлодки за пределами Финского залива, перегороженного тройным минно-сетевым заграждением…
Их разместили в тесной двухместной каютке в носу с неоткрываемым иллюминатором типа «бычий глаз». Словоохотливый Хохберг сообщил, что транспорт идет в Кёнигсберг, и тут же стал рассказывать бесконечную историю о своей веселой жизни в этом славном городе, ничуть не заботясь, понимает ли его невольный слушатель. Иссякнув, корветтенкапитан запер каюту на ключ и отправился искать знакомых, и, видимо, нашел их, потому что вернулся только под утро в добром подпитии. Плюхнувшись на койку, он снова продолжил историю о похождениях молодого бурша в столице Пруссии, но, оборвав рассказ на полуслове, тоненько захрапел. Тем временем транспорт уже входил в Куриш-гафский залив, и Кондратьев, припав к «бычьему глазу», смотрел, как по бортам проплывают непривычно низкие после северных морей песчаные берега в густой сосновой опушке.
Пройдя канал, пароход ошвартовался в торговой гавани против Крысиного острова. Крутоверхие черепичные кровли и острые шпицы башен яснее ясного говорили о неотвратимом переломе жизни, и сердце Кондратьева тихо заныло. Чужбина… Плен… Неметчина…
Корветтенкапитан Отто Хохберг блаженно похрапывал, оставив ключ в дверях каюты. Его не разбудил ни топот швартовщиков над головой, ни свистки команд, ни пронзительный взвой судовой сирены… Пока он дрых, можно было вполне подышать свежим воздухом на верхней палубе. Набросив бушлат на плечи, Кондратьев отпер дверь и поднялся по трапу на твиндек. Его поразило то, что вокруг совершенно не было снега, а деревья стояли такими же зелеными, какими в Питере или Ярославле они бывают только в позднем мае. Про Полярный и говорить нечего, там еще вовсю куражились метели…. Как завороженный капитан-лейтенант двинулся навстречу зелени — размять бы в пальцах клейкий листок, ожить душой после ледяной пустыни Варангера…
Смешавшись с потоком раненых, прибывших на долечивание в Германию, Кондратьев беспрепятственно сошел на причальную стенку. Повязка на голове и немецкий бушлат на плечах ничем не отличали его в общей толпе. Сорвав тополиную веточку и вдоволь насладившись забытыми запахами, Кондратьев зашагал дальше — к выходу из порта. Он не помышлял ни о каком побеге, прекрасно понимая, что его могут остановить в любую минуту, что скрыться в чужом огромном городе без друзей и знакомых невозможно. Тем не менее фельджандарм в портовых воротах пропустил раненого моряка без тени сомнений. Могло ли прийти охраннику в голову, что «герой фатерланда», беспечно помахивающий тополиной веточкой, на самом деле командир советской подводной лодки?
Так или иначе, но Кондратьев стоял посреди людной припортовой площади, не зная куда податься. Любой прохожий мог заговорить с ним и, не получив ответа на родном языке, поднять тревогу. И все же страха не было, чувство безоглядной свободы уже захлестнуло его и понесло напропалую. Легко одетые женщины попадались ему навстречу. Почти все они казались Кондратьеву красавицами, хотя он вовсе и не был записным сердцеедом.
У пивного кабачка «Ханзагоф» он замедлил шаг. Озорная мысль пришла в голову: зайти, взять пиво, и пусть расплачивается Хохберг. Кто знает, может, глоток ледяного пива будет последней радостью перед новыми испытаниями?
Кельнер-старик без лишних слов поставил высокую кружку на столик, облюбованный моряком с повязкой на голове. Кондратьев потягивал ледяной напиток, вспоминая забытый вкус нежного хмеля. Трудно было поверить, что это не сон, а явь. Скажи ему кто-нибудь в заснеженном Полярном, что не пройдет и трех недель, как он, командир «М-91»-й, окажется в цветущей столице Восточной Пруссии и будет в полнейшем одиночестве потягивать превосходное пиво из литровой фаянсовой кружки, он бы немедленно сдал провокатора в особый отдел или просто бы съездил ему по физии. Но вот судьба совершила поворот оверкиль, и остается лишь радоваться недолгой передышке. Впрочем, а если дальше будет так же везти, может, удасться выбраться за город, а там…
Блаженство длилось полчаса. В окно пивной Кондратьев увидел корветтенкапитана Хохберга, который расспрашивал фельджандарма наверняка о своем пропавшем подопечном. За спиной у офицера маячили двое верзил с автоматами. Охранник показал на пивную «Ханзагоф», и преследователи ринулись к дверям кабачка.
Глава шестая. Операция «Щупак»
Кондратьев сам вышел навстречу преследователям, приветственно помахивая им пивной кружкой. Удивить — победить. Хохберг ожидал чего угодно, но только не такого возвращения сбежавшего пленника. Бурная радость затмила его гнев. Старик-кельнер, ошеломленный арестом своего клиента, поднес корветтенкапитану беловерхую кружку пива за свой счет. Кажется, все были довольны. Но ровно через полчаса после приключения в «Ханзагофе» за спиной Кондратьева захлопнулась железная дверь военной тюрьмы. Небо в оконце камеры-одиночки было классически расчерчено толстой решеткой на четыре квадратика. Постелив бушлат на голые нары, Кондратьев попытался уснуть. Но его поднял надзиратель. Спать до отбоя нельзя.
На первом же допросе офицер с непонятными погонами объявил ему, что все иностранные подводники преследуются в Третьем рейхе по тем же законам, что и шпионы. Поэтому уже сегодня он, капитан Кондор, может быть отправлен на виселицу. Только честные ответы на все вопросы могут спасти его от петли.
— Итак, назовите номер вашей подводной лодки.
— «М-123», — не задумываясь, назвал первые пришедшие в голову цифры Кондратьев.
— Фамилия комиссара?
— На «малютках» политруки по штату не положены. Обязанности комиссара исполнял я по совместительству.
— О, в таком случае вы дважды висельник. Вы немец?
— Нет. Русский.
— Почему у вас немецкая фамилия?
— Мой дедушка владел пивоваренной фабрикой в Николайштадте.
— О, это замечательно! У моего отца пивное производство в Бремене… Сколько лодок в вашем дивизионе?
— Сейчас на одну меньше.
— Забавно… Я обещаю вам, что на вашей виселице будет одной петлей меньше. Ну, а если вы покажете на допросах более точные знания своего флота, возможно, мне удастся добиться смягчения экзекуции, и вас просто расстреляют!
Однако после пяти дней допросов и ответов в том же духе Кондратьева не повесили и не расстреляли. Поздней ночью его посадили в закрытую наглухо полицейскую машину и долго везли по очень хорошей дороге. По приезде выяснилось, что его доставили в берлинскую тюрьму Моабит. Здесь за дело взялись профессионалы. Били с хорошим знанием анатомии. Мучили бессонницей. Вкалывали расслабляющие волю препараты, но добились немногого. На последнем допросе Кондратьеву объявили, что переводят в камеру смертников. Неделю ждал исполнения приговора, видя в том проявление высшей справедливости судьбы. Потерял корабль, не уберег экипаж — все это достойно высшей меры наказания. Какая разница, кто пустит пулю в затылок — свой палач или чужой? Главное — за дело, главное, чтоб расстреляли, а не вздернули. Должны же сделать снисхождение как командиру военного корабля, а не пиратского судна?
