Ладислав Мнячко - Смерть зовется Энгельхен
Что теперь делать с ним? Что делать? Принять? Нельзя. Прогнать прочь? Теперь он слишком много знает…
В этот момент в комнату вошел обершарфюрер Альфред Кубис в парадной эсэсовской форме. Мы с Николаем вскочили и щелкнули каблуками.
— Was ist denn hier los?[29]
— Герр обершарфюрер, этот вот субъект хотел убежать к бандитам, но попал к нам.
— Вот как? Повесить. А сперва пусть-ка с ним немного поиграют мальчики.
Он обернулся к уничтоженному Бате.
— Haben sie verstanden?[30] — и продолжал на ломаном чешском языке. — Повесить, только пусть покажут ему…
Фред подошел ближе.
— Так это вы, Батя? — продолжал он. — Хороша птица. На виселицу.
Батя дрожал всем телом. Наша игра оказалась ему не под силу. То, что он знал Фреда, заставило его испугаться еще больше — кто в Злине не знал, что Кубис — немец чистейшей крови?
— Не на тех нарвался, Батя, вот мы покажем тебе партизан!
— Тебе нечего сказать, Батя?
Нет. Нечего. Он не мог произнести ни слова. В эту минуту он считал, что жизнь его кончена.
— Думаешь, если мы знакомы, тебе ничего не будет? Взять! Третьей степени ему… — заорал Фред.
Часовые, стоявшие в дверях, грозно двинулись к Бате.
— Нет! Нет! Не мучьте меня! Повесьте, только не мучьте. Нет…
Батя упал на колени, он ползал перед Фредом, бился головой об пол. Тошно глядеть было, но игра была необходима. Теперь он готов, все скажет.
— Больше тебе нечего сказать нам, Батя?
Но добиться от него ничего не удалось. Николай взглянул на меня. Я понял. Это трусливая скотина, но не провокатор. Провокатор в такую минуту сказал бы все.
— Уведите! И сторожить! Другого сюда! — приказал Николай.
Мы слушали Фреда, который знал Батю еще с детства, когда-то это были хорошие товарищи, но с той поры прошли годы. Он думает, что человек этот окончательно опустился.
— Он сделался вором, — напомнил я.
— Но не шпиком, — уверенно сказал Николай. — Что, однако, с ним делать? Если он и не шпик еще, стоит ему попасться немцам, он все скажет. И отпустить его мы не можем и расстреливать вроде не за что.
Да, положеньице! Сотни тысяч людей в этой стране погибли из-за таких вот, как этот Батя. Попади такой в гестапо, а это может случиться с каждым из нас, немцам ничего не будет стоить добиться от него всего, что им только будет угодно. Но как в подобных обстоятельствах будет вести себя любой из нас, таких безупречных, какими мы считаем себя, — неизвестно…
— Я думаю, его можно бы оставить, — предложил Фред. — Он не предатель, и кто знает, от чего он бежит.
— Подумай, что ты говоришь, Фред! Ты ручаешься за него?
Фред задумался. Он колебался.
— Ведь он только украл велосипед.
— Но он лгал! А видел ты, как он вел себя?
Николай прервал нас.
— Сначала допросим второго, потом посмотрим. Явились-то они вместе…
Другой оказался крепким орешком. Мы сыграли с ним нашу комедию сразу же, как он вошел. Я не любил этих игрушек, нехорошо это, я никогда не верил, что такие игрушки могут сослужить службу. В свое время такой спектакль устроили и мне, но я ни на минуту не сомневался, что это всего лишь игра. Второй держался, держался блестяще, надо сказать.
— Как вы думаете, что мы сделаем с вами? — спросил я.
— Повесите, что же еще? Я понимал, что и такой исход возможен. Только выбора у меня не было, — ответил он бесстрастно.
— Вы думаете, повесим, только и всего?
— Знаю я, на что вы способны, со мной однажды уже было это.
Он говорил так, как будто считал нас немцами.
— Стольких вы замучили, одним больше, одним меньше…
— Ты у нас по-другому заговоришь, негодяй! — прикрикнул Фред.
— Говорить не буду. Я говорю, только когда мне хочется, на вас мне плевать.
Теперь, собственно, самое время дать ему в зубы, так уж заведено у немцев. Но кто же из нас способен ударить? Ну, а если без этого — он тотчас же усомнится, что попал к немцам.
— Курите, Маху.
— Спасибо, не курю.
Неужели он смеется надо мной? Или мне только кажется? Или это просто у него манера такая?
— Вы умный человек, Маху, мы могли бы договориться. У вас есть возможность выпутаться.
— В Градишти мне говорили то же самое. И не старайтесь, я не свинья.
— Вы ведь не знаете, чего нам нужно от вас.
— Знаю. Вам нужно, чтобы я отправился дальше, нашел место, где скрываются партизаны, и сообщил вам. Государственный министр Франк ассигновал на поимку здешней банды миллион крон… Одно могу сказать вам: если я найду их, я с ними останусь.
Он говорил уверенно, убежденно. Но я не мог ему поверить.
Не нравилась мне эта история с самого начала. Он говорил уверенно, но, может быть, он и не поверил, что мы власовцы. Или поверил?
— Где вы встретились с Батей?
А, с этим… вчера в лесу. Он пожалел Батю, дал ему поесть. Так как и тот искал партизан, они пошли дальше вместе. Раньше они тоже встречались иногда на заводе.
— Мне кажется, он малость того… — Маху постучал себя по лбу. — Вы б не били его, и так он…
— А откуда у вас маузер, Маху?
— Я говорил вам. Меня вез гестаповец. Поездом. Железнодорожники убили его. Когда я увидел, что он мертв, я забрал пистолет и ушел в лес. Это было три дня назад, недалеко от Куновиц. Я сразу же отправился вас искать.
Значит, он понимает, что мы не немцы.
— За что вас взяли?
— За спекуляцию. Я имел дело с кожей. И речь шла не о пустяках каких-нибудь, за это виселица полагается.
— Вы, значит, саботировали?
— Все это слова. Теперь каждый, кто может, спекулирует. Я заведовал складом на кожевенном заводе, так что… сами понимаете.
— Так когда убили гестаповца?
— Три дня назад. В полвторого. Поезд шел из Куновиц в Злин. Гестаповец вез меня из Градишти, где меня арестовали. И обработали же меня, скажу я вам.
— Вы понимаете, что мы можем проверить все, что вы говорите?
— Сколько угодно. Я сказал правду.
Нет, я просто предубежден, даже зло берет. Мне не нравится его лицо, но сколько есть настоящих, честных людей, лицо которых может не понравиться. А у меня-то самого какое лицо? Тоже не всем, наверное, нравится…
— Вы сказали правду? Чистую правду?
Я все никак не мог успокоиться: в чем же все-таки тут дело?
— А маузер?
— Вы спрашиваете четвертый раз. И дался вам этот маузер!
— Я спрошу вас еще десять раз.
— Я взял его из рук мертвого гестаповца, которого убили кочегары. Труп лежал рядом со мной, не более метра.
— Какие системы пистолетов вам известны?
— Никакие. Я и с этим не умею обращаться. Но если человек попадает в такую переделку, все может пригодиться. Я думал, что здесь меня научат обращаться с оружием.
— Значит, вы и не знаете, что это маузер?
— Не знаю. Никогда не знал, что это такое.
— Вы знаете, что гестаповцы вооружены парабеллумами, а не маузерами?
Он взглянул на меня. Взгляд выражал недоумение.
— Я не знаю, что такое маузер; что такое парабеллум, я тоже не знаю. Никогда никакого оружия у меня не было, только обстоятельства…
— А детективы вы не читали? И бульварные романы не интересовали вас?
— Ясно, читал. Но что общего у этих книжек с пистолетом, с настоящим пистолетом?
Одно ясно, этот человек смеется надо мной.
— Вы говорите, не знаете, что такое маузер и что такое парабеллум. Хорошо. Объясните тогда, как попал в руки гестаповца армейский, офицерский пистолет, какими пользуются на фронте?
— Я не разбираюсь в этом.
Но я полагал, что разбирается, что слишком хорошо разбирается.
— Гестаповцы, Маху, маузеров не носят.
Он пожал плечами. Он благодарит за объяснение, человек должен учиться всю жизнь.
— Кое-что вам придется все же объяснить нам.
— Мне нечего объяснять. Я сказал правду. Возможно, то, что вы говорите, соответствует действительности. Возможно, таков немецкий воинский устав, но теперь вся немецкая организация трещит по швам, как и вся их образцовая система.
— А что вы знаете о вооружении немецкой армии?
Мне на мгновение показалось, что наконец-то он приперт к стенке. Но это было только мгновение.
— Не знаю ничего. Я только рассуждаю логически. Война-то кончается.
— Я не верю вам, Маху. Не верю, что арестовали вас гестаповцы в Градишти, что гестаповец эскортировал вас в Злин, что кочегары убили этого гестаповца, что вы отняли у него пистолет, каких гестаповцы не носят. Я не верю ни одному вашему слову.
Николай, против своего обыкновения, вмешался. Этот Маху произвел на него впечатление. Собственно, на меня он тоже произвел впечатление.
— Зачем вам идти к партизанам? Воевать против немцев? Вы сам говорите, что война кончается. Вы думаете, что без вашего участия нам не одержать победы?
— Я не нужен вам, но вы мне нужны. Я не могу один жить в лесу, в любом же другом месте рано или поздно они схватят меня. А мне необходимо расплатиться с немцами сполна.
