Павел Кодочигов - На той войне
Поднялась, в ватных брюках, стеганке похожая на колобок, пошла, не сознавая зачем, к краю карьера и там невидящими глазами уставилась туда, где не затихал разноголосый гул боя.
Уловила сквозь него шуршание приближающегося снаряда. На землю от него не бросилась — было все равно, где он разорвется и что с нею будет после этого.
Снаряд взрыхлил землю, отскочил, снова упал и еще долго, крутясь и подпрыгивая, скользил по наледи, пока не остановился. И со вторым произошло то же самое, и с третьим. Вернулась, разбудила Переверзева и рассказала об увиденном.
— Ну ты и даешь! После войны своим детям рассказывай такие сказки, а не мне.
— Иди, посмотри сам.
Переверзева заело. Не поленился, сходил:
— Ты права. Болванками стреляют, видно, нет осколочных.
Может, и так. Вечером же снаряды у немцев нашлись. Не успели погрузить первую партию, как разбили машину. Раненых пришлось снова стаскивать в карьер, а потом всю ночь вывозить на лошадях через час по чайной ложке, чтобы не скапливались они на открытом месте.
Хватит, хватит об этом, снова убеждала себя Семенова, нечего ворошить. Было и прошло, быльем поросло, а перед глазами все стоял и стоял карьер, бесконечные носилки с ранеными. Вернула к действительности ее Тамара:
— Ты что, язык проглотила?
— Не ворочается. Все во рту пересохло.
Тамара покосилась на нее и больше не разговаривала — у нее тоже «не ворочался». А Семенова подняла голову, увидела впереди шатающуюся из стороны в сторону бесконечную колонну, пыль и дым вновь ощутила и такую безмерную усталость, что с трудом удержалась от соблазна послать все к черту, упасть под первый попавшийся на глаза куст, пусть и навсегда. Нет больше сил терпеть ни прошлую, ни нынешнюю муку. К черту! Все к черту, дьяволу, к кому еще?
Два всадника замаячили над головами солдат. Вот кому хорошо. Счастливчики! Один протянул руку, указывая на девушек. Второй пришпорил коня, поравнявшись с ними, спросил:
— Где остальные?
Тамара махнула рукой назад.
— Там где-то. Зачем понадобились?
Не отвечая на ее вопрос, заместитель командира полка по политической части подполковник Щукин оценивающе оглядел истомленных жарой и жаждой девушек, взглянул на начальника штаба капитана Цыцерова и беспомощно развел руками:
— Хотели вас в голову колонны направить, поддержать дух солдат.
— Так нам же не обогнать! Мы с ног валимся, — удивилась такой просьбе Тамара.
— На лошадях подбросим, — обрадовался Щукин, уловив в ее голосе согласие.
— А пить дадите? — спросила Семенова, облизывая пересохшие, потрескавшиеся губы.
— Все колодцы отравлены. Дойдем до реки, проверим воду, вот тогда...
— Тогда мы и без вас напьемся. А сейчас по глотку, чтобы горло смочить, дадите, а? — настаивала Тамара.
Семенова поддержала ее:
— По маленькому, товарищ подполковник. Чтобы песню затянуть.
— Нет воды. Да и не обязательно песню! Вы просто идите побыстрее — за вами потянутся.
— Побыстрее! Мы и так еле плетемся, — не в силах больше держаться на ногах, Тамара опустилась на траву.
Ее примеру последовала Семенова.
— Время уходит, девушки, — напомнил о себе Щукин. — Прошу вас. Надо, понимаете, надо. Вы же у нас все можете.
— Как, Маша? — не поднимая головы, спросила Тамара, ожидая, что Семенова откажется, тогда и ей проще будет сделать то же самое.
— Что как? Может, попробуем? Вставай, Томка, погибать — так с музыкой.
На лошадях в голове колонны оказались быстро.
— Мы поедем впереди. Не отставайте, пожалуйста, — попросил Щукин. — И, если сможете, хорошо бы песню, а?
— Ладно, — пообещала Тамара и засомневалась, повернувшись к солдатам и увидев их отрешенные от всего на свете лица, запекшиеся, потрескавшиеся губы, кровь на них, — не поддержат.
Пристроились в первый ряд. Пошли тем же тяжелым шагом, что и солдаты. Щукин несколько раз оглядывался, звал за собой, но куда там. Не было сил идти быстрее, пока Тамара не начала «Катюшу». Маша Семенова подхватила. Еще кто-то, но робко, неуверенно. Голоса окрепли, когда, не сговариваясь, запели на тот же мотив фронтовые слова песни:
Это наша, русская «катюша»
Немчуре поет за упокой!
Задорные нотки послышались, каждому захотелось погромче подтянуть. Под песню пришлось «ножку взять». От этого ряды выровнялись. Не успели закончить обновленную на солдатский лад «Катюшу», кто-то в задних рядах «Махорочку» вспомнил. Ее и совсем дружно грянули:
Эх, махорочка, махорка!
Породнились мы с тобой.
Вдаль дозоры смотрят зо-о-рко,
Мы готовы в бой! Мы готовы в бой!
Под такие слова ноги сами вперед запросились и на душе отпустило.
А бой уже не за горами ждал. У небольшой речки были встречены пулеметными очередями из охваченной огнем деревни. Если подожгли, значит, удерживать не собираются. Бросились вперед. Пока форсировали, разгоряченные тела охладили, воды успели похватать, а потом кустами, ложбинками к деревне устремились.
Тамара орешником пробиралась, потом, спасаясь от обстрела, в канаву нырнула и невольно отпрянула назад: чуть не в обнимку лежали дед со старухой и внучка между ними. Проверила пульс — мертвы.
Сцепив зубы, побежала дальше, у крайнего дома ее поджидала Маша Семенова:
— Ой, Томка, сумасшедшая здесь!
— Где?
— Да вон по пепелищу ходит.
От сгоревшего дома осталась только печь с длинной трубой. Молодая, с темными распущенными волосами женщина разрывала палкой угли.
— Дети у нее сгорели, вот она их и ищет, — прошептала Маша. — Двое — мальчик и девочка.
— Надо ее в больницу отправить.
— Не дается. Женщины уже пытались ее связать — не смогли.
— Пойдем, может, уговорим.
— Я боюсь, — снова прошептала Маша.
— Я тоже. Пойдем.
Но и они не смогли ни уговорить, ни справиться с сумасшедшей, пока не пришли на помощь солдаты. Через час полк двинулся дальше.
7
В конце июля, после трехдневных боев за станцию Пундуры, дивизия вступила на территорию Литвы. Воевать фашистам еще было чем, подвозить боезапасы стало близко, и, упершись спиной в фатерлянд, они резко усилили сопротивление. Теснили их, гнали по-прежнему, но все чаще завязывались затяжные сражения, преследование шло медленнее из-за тысяч мин, оставляемых на дорогах и в населенных пунктах.
В небольшом городке Гулбене оказались заминированы не только дома, но и яблони, колодцы, тропинки. Много жителей подорвалось на минах еще до прихода наших войск. Оставшиеся в живых не отходили от саперов:
— Покажите, где можно ходить?
— Проводите до бани.
— Разминируйте наш дом. Боимся без вас в него зайти.
Эта беда не обошла стороной и медсанбат.
В декабре сорок первого при формировании дивизии объявился новгородский ветеринарный фельдшер Глазков. Был он в годах, в армию просился добровольно, но с условием: вместе с ним взять его жену и дочь. Сын воюет, а они при мне, говорил, так что забирайте всех оптом. И не беспокойтесь — жена ветеринарию не хуже меня знает, дочь Валя к любому труду с детства приучена. Даром хлеб есть не станем. Посоветовались в штабе и всех троих зачислили на довольствие. Родителей оставили при КП дивизии, а Валю определили в прачечную медсанбата.
Стройненькая, с точеным носиком, Валя Глазкова оказалась добронравной и, по общему мнению, самой счастливой в медсанбате. Девчата были в том возрасте, когда нужны, необходимы мама с папой. У всех они за тридевять земель, а у Вали рядом. То они приедут навестить дочь, то Валя к ним на денек сбегает и повеселеет, и работа у нее спорится, и улыбку слеза не перешибет.
Повезло девчонке. Но на войне счастье и удача живут не долго, рано или поздно что-нибудь обязательно случится. Так и с Валей. Сначала пришло извещение о гибели брата — летчика, а вскоре, среди ясного, казалось бы, неба грянул такой гром, что содрогнулся весь медсанбат — подорвались на мине родители Вали.
Сотни машин и повозок благополучно миновали опасный рубеж, тысячи сапог мимо протопали, а мина будто ждала их.
Отца и лошадь убило сразу. Мать получила ранение в живот. Пришла на минуту в сознание, спросила: «Как сам?» Успокоили: «Ранен легко, лежит в мужской палате». — «Ну и ладно. Валя не одна останется». И затихла.
С этого дня замкнулась Валя Глазкова. Отрешенный взгляд, сухие глаза, тупое упорство в работе и полное безразличие к жизни.
* * *
В горелом, искореженном снарядами и бомбами лесу, где все это случилось, как назло, стояли долго. Надоел он до чертиков. Едва дождались приказа об очередной передислокации — хотелось поскорее увезти Валю от могилы родителей.
Снялся и уехал головной отряд, долечили и отправили последних раненых, погрузили на машину оставшееся имущество, и командир госпитального взвода майор Финский, пожилой, всегда вежливый врач, приказал трогаться.
