Василий Костерин - Не опали меня, Купина. 1812
— Ну, если не хотите дописывать иконы, я найду другого мастера, который это сделает не задумываясь, — по-командирски твёрдо сказал он, решительно захлопывая книгу.
Присутствующие замолкли. После недолгой тишины кто-то проронил:
— А ведь правда — их превосходительство найдут. И далеко ходить не надо. Вон в иконных рядах наши скорописцы ему за час состряпают всё что нужно.
Синеглазый ученик обратился к Журову — Силантий Иваныч, а можно я? И на вас греха не будет, и для меня упражнение.
Его брат подхватил: — Силантий, дозволь я вторую икону допишу? Ведь только перенести с одной иконы на другую. Что ж тут кощунственного? — И он взял в руки тонкую кисточку, как будто сразу же собирался приступить к работе.
Журов хмурился, поглядывал на иконы, смотрел в окно, обращал взгляд в красный угол и наконец строго промолвил:
— Только не в среднике, а на полях по-над видением Иезекииля.
Ученик с васильковыми глазами даже подпрыгнул от радости и хотел тут же взяться за дело, но Журов мягко осадил его:
— Успокойся, Василёк, за такое дело в волнении, будь оно радостное или скорбное, браться не подобает. Помолись, умири душу и только тогда берись за кисть. — И добавил, обращаясь к нам: — Потом олифить, и дня через три — милости прошу. Как раз к празд нику поспеем.
Так и случилось. Отец Феодор, увидев иконы, перекрестился троекратно и начал внимательно разглядывать их, как бы сравнивая образа, хотя первоначальный был уже в окладе. Георгий Леонтьевич нашёл нужным уточнить, что фигура кающегося человека на полях написана по моей просьбе. Казалось, священник не удивился, он только покачал головой и сказал:
— Всех по-разному привлекает к Себе Господь. И, бывает, такими окольными путями, что без Него там и заблудиться не диво.
После всенощной отец Феодор освятил все три иконы. Первая, сказал он, конечно, была освящена, но надо переосвятить, ибо побывала во многих нечистых, поганских руках. Он унёс иконы в алтарь, сказав, что возложит их на престол, а после Литургии на следующий день торжественно вынесет к народу и совершит с ними Крестный ход.
На службу четвертого сентября собралась «вся Москва», как выразился Георгий Леонтьевич. Народу пришло так много, что человеческий поток, шедший Крестным ходом вокруг храма, при желании опоясал бы церковь рядов в пять, а то и больше. И на соседних улицах стояли толпы, которые не могли приблизиться к храму. Должен был приехать и их епископ, но в последний момент что-то помешало ему, однако священников было не менее двадцати. Солнце по-детски играло в небе, сердце моё тоже играло и прыгало в груди, русские песнопения уносили меня в духовную высь. Я шёл за иконами, одна из которых была «моей», и мне хотелось танцевать от радости, как тогда с Мари на руках, когда возвращался от антиквара. Я чувствовал, что завершается какой-то важный период моего бытия и теперь начнётся иная жизнь, возможно, совсем-совсем другая.
Новенький образ Неопалимой Купины я поставил в своей комнате и не мог налюбоваться на него. Отец Феодор подарил мне на отдельном листочке краткую рукописную молитву, обращённую к этой иконе. Я хотел перевести её на французский язык, но потом начал читать перед иконой ровные строки, и мне так понравилось произносить чужие трудные слова, ведь молитовка оказалась написана не на русском, а на церковнославянском языке.
Однако мне было пора собираться в Петербург. И Париж тоже давно ждал меня. Уезжать не хотелось.
Когда прощались с отцом Феодором, я со всей искренностью сказал ему:
— Если б вы знали, отец Феодор, как мне не хочется уезжать от вас!
— А вы примите Православие, — просто сказал он. Он не предлагал мне перейти в Православие, он как бы утешал меня. Примите Православие, и Россия всегда будет с вами — так я понял его слова.
До сих пор не могу простить себе малодушия. Я сказал в ответ, что мне надо подумать. Не знал тогда и сейчас не знаю, о чём надо было думать. У меня была такая возможность совершить главный и самый решительный поступок в жизни, а я испугался.
— Я приеду в Россию ещё раз, отец Феодор, и тогда…
— Не приедете, — сказал он уверенно и просто совсем не обидным тоном. — Не приедете, — повторил он. Затем взглянул на меня ласково и погладил мою грудь напротив сердца.
Отец Феодор оказался прав. В Париже меня завалили заботы о семье и средствах к существованию, потом я узнал от уезжавшего на родину André, что отец Феодор скончался на праздник своего святого покровителя великомученика Феодора Стратилата. Я не забывал ежевечерне читать перед иконой Неопалимой Купины молитовку на церковнославянском языке. Но жизнь моя, как вы знаете, пошла не совсем так, как хотелось бы, и поехать в Россию ещё раз мне не довелось. Да, homo proponit, sed Deus dis-ponit — человек предполагает, а Бог располагает, как говорит древняя мудрость.
Не помню, где именно я писал в своих заметках, что в той войне русским помогал верный и сильный союзник — их ледяная зима. Теперь-то я знаю, что не мороз стал их главным союзником, а Бог! Мы никак не могли победить, ибо Господь и все ангелы небесные были на их стороне. А нашего императора они считали антихристом, впрочем, я уже говорил об этом. Мы сражались против невидимой силы Божией и проиграли. Слава Богу, что Он спас меня, и я смог поговорить со своими наследниками и потомками в этих несвязных заметках.
Я уже старик. Оглядываясь назад, многое вижу по-другому. То, что казалось случайным, выглядит совсем иначе. Что-то поразительное чудится мне теперь во всем происшедшем. Ведь я совершил кощунство? Или нет? Иногда у меня такое чувство, что Пресвятая Дева Сама выбрала меня, позволила взять Себя, подтолкнула меня к этому. Но зачем? Чтобы спасти меня на Березине? Чтобы показать чудо в Новодевичьем монастыре? Чтобы вразумить Ганса? Чтобы помочь Жану-Люку оставить вредную привычку? Вопросы, вопросы, вопросы…
И ещё верится: если бы икону взял кто-то другой — она могла погибнуть. А так — с почётом вернулась на своё место. И список с коленопреклонённым грешником, говорят, полюбился прихожанам.
Всё чаще я вспоминаю, как мы с Жаном-Люком поднимались на колокольню святого Иоанна Лествичника. Предстаёт перед взором синайская икона с изображением восходящих по лестнице монахов. Иногда неясно видится, как я сам ступаю по этой лестнице, но какой-то неуверенной поступью: два-три шага вверх, а потом вдруг шаг вниз. Богородица в пылающей Купине на верхней ступени будто призывает меня к Себе, а я оглядываюсь зачем-то по сторонам, теряю равновесие, срываюсь с лестницы и мягко падаю на землю. И уже нет сил начать новый подъём. Лишь возлагаю на себя крестное знамение, а в глазах расплывается от слёз охваченный красным огнём зелёный куст…
Почему-то думается, что только тогда душа моя успокоится, примирится с собой и с Богом во Царствии Его, если кто-нибудь из моих потомков, пусть через сто или двести лет, окажется в России, полюбит иконы, храмы, долгие службы и примет Православие.
Берегите икону Неопалимой Купины, почитайте её, молитесь перед ней, и Пресвятая Дева Мария будет хранить вас. Да покроет Благодать Божия весь наш род. Beatæ Mariæ semper virgini, orare pro nobis ad Dominum Deum nostrum! Sainte Marie, Mère de Dieu, priez pour moi, pauvre pécheur, à l'heure de ma mort![64] Слава Богу за всё!
FIN
Эпилог
На этом оканчиваются записки Марка-Матьё Ронсара, вернее, мой перевод его рукописи.
Осталось сказать, что после двух лет переписки и кратких встреч Николетт стала моей женой. Живём мы в Москве. Ходим в храм святого Иоанна Воина на Якиманке, что напротив Французского посольства. «Нашу» церковь выбрала Николетт. Ждём ребёнка. Над его именем долго не думали: будет Матвейкой в честь далёкого предка. Николетт пытается сделать обратный перевод с русского на французский «Записок» своего прадеда. Покоробившаяся, с размытыми страницами рукопись лежит у нас на книжной полке. Николетт хотела оставить её в Париже, но я уговорил привезти в Россию. Теперь надеемся, что современная техника поможет хоть что-нибудь восстановить. Рядом с ней лежит молитвенник Марка-Матьё и двухтомник французского историка Лакретелля-младшего, вышедший в 1810 году. Книга посвящена истории Французской революции, и в ней есть пометки Марка-Матьё в тех местах, где критически говорится о Наполеоне. Вот что осталось нам в наследство от французского офицера, нашего предка.
Мы надеемся, что Николетт всё же переведёт мой перевод на французский (каково звучит — «переведёт перевод»!), и мы впишем его в посиневшие от воды и чернил листы утраченных «Записок». И главное: после долгих мытарств и хождений в Министерство культуры Франции Николетт всё же получила разрешение на вывоз в Россию иконы Неопалимой Купины. Не оставлять же её там! Ведь моя Николетт — последняя в роду Ронсаров. Теперь образ стоит в красном углу и согревает нас тихим мягким и тёплым духовным сиянием. Друзья говорят, что надо бы пожертвовать икону в храм. Но куда? Церковь Неопалимой Купины большевики закрыли в 1928 году, а через пару лет снесли. Сколько же уничтоженных храмов на их совести?! Теперь там безликий скверик. Даже и место-то не использовали! Может, когда-нибудь и восстановят храм Неопалимой Купины на Девичьем поле. Три Неопалимовских переулка постоянно напоминают о нём.
