Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря
Я тоже потянулся носом к пучку влажных водорослей в дедовой руке:
— Из этого йод добывают, да? Это для фронта, для раненых, да? А где же ваш пароход?
Дед посмотрел на меня как-то совсем уже сверху вниз и ничего не ответил. Отряхнув руки, он сказал Леньке:
— Теперь пошли на судно.
Мы обогнули полуторки, и у причала за горой водорослей я увидел наконец судно. Небольшое суденышко с рыбацкий дубок.
Мы зашли с носа, и название его — большие белые буквы — оказалось почти на уровне моей головы. Такие буквы, прямые, строгие, без всяких выкрутасов, я уже запросто мог читать. И я прочел:
— «Фи-ло-фо-ра».
«Филофора»? Гм, странное название для морского корабля», — подумал я, но сказать об этом деду не решился.
Внизу, на палубе, копошились два человека. Согнувшись в три погибели, они ползали вокруг лебедки. Две спины: одна — узкая загоревшая, с выпирающими, как у осетра, позвонками; другая — широкая, в промасленной майке. Майка на этой спине была вся в дырочках одинакового размера. Как будто в спину выпалил разом целый взвод солдат.
— Тот, в майке, механик наш, Заржицкий, — объяснил дед Леньке. — А который похудобее и помоложе, боцман, Демьян. Вот и весь экипаж. Матросов у нас нет. Матросом теперь ты будешь.
Вслед за дедом мы перешли по трапу на «Филофору». Остановились у лебедки, и дед спросил:
— Ну как, ребята, тянет?
Спины выпрямились.
— Душу она из меня тянет, Назарыч, — пожаловался механик и вытер вспотевшее безбровое лицо.
Это был толстый, страдающий от жары дядя. На голове у него десяток слипшихся волосин. На нас с Ленькой он не обратил никакого внимания. Зато боцман, тот обратил. Сразу.
— Ба, Назарыч, что это за детский сад с вами?! — широко улыбаясь, спросил он у деда и по-бабьи всплеснул руками.
Он был совсем пацан, этот боцман. Я мысленно прикинул: «Ну, может, года на полтора старше моего Леньки. И чего это он улыбается? «Детский сад». Можно подумать, взросляк нашелся».
— Ты, Димка, особо не гоношись, — осадил его дед Назар. — У тебя у самого еще кое-что на губах того, не обсохло. — Он положил руку Леньке на плечо и сказал, обращаясь в основном к механику: — Вот привел парня, матросом у меня будет.
— Матросом? — переспросил механик и окинул моего братишку таким взглядом, словно приценивался. Затем он вытер ветошью правую руку и протянул ее Леньке: — Заржицкий, Степан Иванович.
— Ленька, — представился мой брат.
Боцман тоже отложил в сторону гаечный ключ и протянул Леньке руку:
— Демьян.
— Леонид, — поздоровался с ним Ленька.
— Назарыч, — кивнул в мою сторону Демьян, — а этот кем у нас будет, старпомом?
Дед Назар глянул на меня.
— Когда-нибудь, может, и старпомом будет, — сказал он и снова повернулся к боцману. — А вот из тебя, Димка, старпом вряд ли получится. Гляди, как бы я тебя из боцманов не разжаловал. Почему трюм не задраил, когда выгрузились? Лючины разбросал по всей палубе!
— Так я же думал…
— Индюк тоже думал, пока из него рагу не сделали.
— Виноват, Назарыч, виноват, сейчас исправлюсь, — Демьян вскочил и бросился к трюму.
Но дед Назар остановил его за локоть и кивнул на Леньку:
— Вместе задраите. Потом ознакомишь хлопца с хозяйством, что к чему. Понял? А мы пока тут лебедкой займемся.
Пока Ленька с Демьяном собирали лючины и задраивали трюм, я осмотрел брашпиль, которым вирают якорь, и подошел к блестящему медному колоколу, что висел на самом форштевне «Филофоры». К железному языку колокола был привязан кончик короткой веревки. Я дернул за веревку, и над гаванью поплыл звонкий тягучий голос меди.
— А ну, отскечь от рынды! — крикнул мне Демьян.
Я отошел от колокола. «Отскечь»! Подумаешь, боцман нашелся. Конопатый и курносый — копия Жорки Мамалыги.
Отсюда, с носа, я бросил взгляд на корму «Филофоры» и увидел, что палуба у нее идет с выгибом посередине, и это придает суденышку более устойчивый, надежный вид. «И вообще «Филофора» — ладовый кораблик, — отметил я, — крепенький. Такому и двенадцать баллов нипочем — выдержит. Теперь мы с Ленькой будем ходить вместе с дедом за водорослями. Фронту нужен йод. До зарезу. Почему это дед Назар говорит — две ходки в день? Можно и три. Если, конечно, работать днем и ночью…»
Кроме брашпиля и рынды на носу, основное «хозяйство» у «Филофоры» находилось на корме.
Первым делом Демьян повел нас в рулевую рубку.
— Запомни, — поднимаясь по трапику, обернулся он к моему брату, — рубка — это мозг корабля.
— Ладно, — улыбнулся Ленька, — запомню.
— Ты чего лыбишься? — обиделся Демьян. — Я ему дело говорю, а он лыбится.
«Мозг» у «Филофоры» оказался тесноватым: мы едва поместились в рубке втроем. Я покрутил штурвал с полированными ручками, побурчал в медную, надраенную до блеска переговорную трубу:
— Полный вперед! Малый назад! — Потом увидел прибор с красной стрелкой на циферблате и сразу же догадался: — Ко́мпас.
— Не ко́мпас, а компа́с, — поправил меня Демьян и спросил у Леньки: — Значит, с нами плавать будешь?
— Ага.
— А шариков рогатых не боишься?
— Это ты про мины? Конечно, боюсь, — простодушно признался Ленька.
«Вот чудак. Зачем же он себя оговаривает? — подумал я. — И еще перед кем? Перед Демьяном, который из кожи вон лезет, чтобы казаться старым морским волком. «Компа́с»! Теперь Демьян совсем нос задерет».
Но ничего подобного не произошло. Напротив, Демьян улыбнулся и сказал моему брату совсем уже по-дружески:
— Это хорошо, что ты так, откровенно. Не люблю трепачей. Я ведь тоже не из робкого десятка, но скажу тебе честно: меня самого мороз по коже продирает, когда вижу, что она покачивается на волнах, сушит рожки и ждет. Их в Черном море сейчас, как гренок в тарелке. Но ты не дрейфь, с нашими стариканами не пропадешь. Знаешь, какие у нас стариканы? Во! — Демьян оттопырил большой палец.
Теперь уже обиделся Ленька:
— Да я деда Назара еще раньше, чем ты, знаю. Мы с ним еще до войны…
— Ладно, ладно, — успокоил его Демьян. — Идем дальше, машину покажу. А ты, я вижу, заводной.
— Ты тоже, — усмехнулся Ленька.
— Верно, — согласился Демьян.
По трапику мы спустились в узкий темный коридорчик. Но в машинное отделение не вошли. Приоткрыли дверь и заглянули в прохладное помещение, где в тусклом свете, что падал сверху от люков, поблескивал двигатель.
— Запомни, — сказал Демьян Леньке. — Машина — это сердце корабля.
— Запомню, — улыбнулся Ленька, и Демьян на этот раз на него не обиделся, тоже улыбнулся.
Возле щита с приборами торчала точно такая же, как в рубке, медная переговорная труба. Я сунулся было через порог, но Демьян остановил меня:
— Нельзя. Это святая святых Заржицкого. Увидит — заругает. Айда, я лучше вам кубрик покажу.
Демьян приоткрыл дверь в помещение рядом.
В кубрике две койки, одна над другой (я сразу вспомнил нашу штормовую двухэтажку). На верхней койке лежала красивая гитара с двумя грифами, отделанная перламутром. Еще был столик под иллюминатором, рундук. Больше ничего в кубрике не было, да и не поместилось бы.
— Здесь мы отдыхаем от трудов праведных. — Демьян опустился на койку и пригласил Леньку: — Садись.
Ленька сел рядом с ним и, осмотревшись, сказал:
— Рубка — мозг корабля, машина — сердце, а кубрик что? Наверное, селезенка?
Ленька произнес все это с улыбочкой, но, к моему удивлению, Демьян не улыбнулся в ответ на Ленькину хохму.
— Видишь ли, друг, — сказал он негромко, — у меня ведь теперь ни папаши, ни мамаши. Их немцы это… В общем, понимаешь. Так что выходит, «Филофора» для меня — место работы и место жительства. А кубрик этот, или как ты говоришь, селезенка, и есть моя квартира. Днюю я здесь и ночую. Так-то…
Наступила неловкая тишина. И хотя в кубрике стоял сумрачный свет — иллюминатор находился ниже причала, — я увидел, как покраснел мой Ленька.
— Извини, — тихо произнес он.
— Ничего, бывает, — ответил Демьян, поднимаясь. Он взял с верхней койки гитару и снова сел рядом с Ленькой. — Вообще-то Заржицкий предлагал мне переселяться к нему в город. И Назарыч тоже. Но уговорили: гордый я. Помню, еще мамаша моя говорила, что характер у меня гнусный. Хочешь, сыграю чего-нибудь?
Ленька кивнул.
Демьян пощипал струны, они выдали грустную, переливчатую мелодию. И вдруг он запел:
Он капитан, и родина его Марсель.
Он понимает брань и драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки…
Вернее, он не пел, а говорил полушепотом. И я увидел, что Демьян все-таки намного старше моего брата. Но годами, нет, а чем-то другим. И я еще подумал: «Зря он на себя наговаривает. Какой же у него гнусный характер? Зря. Интересно, что такое эль? Наверное, водка. Только не наша. Нет, не может быть, чтобы водка. Водка — и вдруг такое красивое название — эль…»
