Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря
Демьян оборвал песню и, кивнув на меня, спросил у Леньки:
— Он что, тоже с нами пойдет?
— Не знаю, — пожал плечами Ленька. — Как решит дед Назар.
Демьян снова запел, но я уже не слушал песню: «Э-ээ, чего это вдруг дед не возьмет меня в море? Мы же только до Вилковской банки и обратно. Шторм? Да я его нисколечко не боюсь! Брал же меня дед на своей шаланде. А наша «Филофора» не шаланда. На таком судне, как наша «Филофора», можно запросто не только до Вилковской банки, но и в океан ходить. Может, мины? Так я пихать хотел на эти рогатые шарики! Так же, как чихает на них дед Назар и все остальные члены нашего экипажа…»
Когда мы появились на палубе, Заржицкий и дед Назар к тому времени уже наладили лебедку. Механик вытер ветошью руки и спустился к себе в машинное отделение.
Зачихал двигатель, палуба мелко задрожала.
— Полундра! Берегись! — Дед Назар включил лебедку, поднял стрелу, повращал ею вправо и влево, опробовал на «майна-вира» и плавно опустил на трюм. — Аврал!.. Закрепи ее по-походному, Демьян.
Ленька тоже метнулся к стреле, но дед остановил его:
— Отдашь концы, — кивнул он на причал, — потом уберите с Демьяном трап. И не мечись: ты не на пожаре. А ты, Санька, давай дуй на берег и до хаты…
Я не поверил своим ушам:
— Как это — на берег?
— На берег, на берег, — отмахнулся от меня дед. — Проводи его, Леонид, — бросил он через плечо Леньке и ушел в рубку.
— Лёнь! Что же это, Лёнь?! — кинулся я к брату.
— Ничего, Санек, ничего. В следующий раз мы обязательно уломаем деда, и он возьмет тебя. В следующий раз. А сейчас, видишь, аврал. — Ленька взял меня за плечо и легонько подтолкнул к трапу.
Уже на причале Ленька сказал мне:
— Ты приходи встречать, Саня. Мы к обеду обязательно вернемся.
Ленька отдал концы — носовой и кормовой — и спрыгнул на палубу.
«Филофора» медленно разворачивалась носом к выходу из гавани. А я стоял на причале.
Вот уже корма ее поравнялась со мной. На корму совсем и не нужно прыгать — она у меня под ногами. Стоит сделать всего один шаг. Один… Просвет между кормой и причалом медленно расширялся. В просвете кипела вода. Один шаг — и я уйду вместе с ними в море. Один только шажочек…
Корма медленно отодвигалась от причала. И я уже не шагнул, а прыгнул на корму «Филофоры». Прыгнул и больно ударился голыми пятками о палубу.
Не успел я подняться на ноги, как передо мной вырос разъяренный Демьян:
— Ты что, очумел?! — Он встряхнул меня и, схватив за шиворот, поволок к борту. — А ну, брысь!..
Поздно. Просвет между судном и причалом стал уже совсем большой — не перепрыгнешь. «Поздно, — вздохнул я с облегчением. — Никуда теперь вы от меня не денетесь, голубчики. Поздно».
Демьян, видно, тоже понял, что поздно.
— А, черт тебя!.. — выругался он и по трапу скатился в рулевую рубку.
Я поднялся, размял плечи и заглянул в люки машинного отделения. Тень от моей головы упала на плечи Заржицкому. Механик отнял ухо от переговорной трубки и поднял голову. Я помахал ему рукой и улыбнулся:
— Привет!
Заржицкий погрозил мне в ответ промасленным кулаком и перевел какую-то рукоятку на двигателе. Двигатель сначала умолк, потом загрохотал с новой силой.
Я отошел от люка и увидел, что «Филофора» пятится назад, к причалу, и что просвет в воде медленно сокращается. Еще минута — и корма мягко ткнулась в деревянные сваи причала.
Прибежал Демьян, подхватил меня под мышки и перенес на берег:
— Ты, пацан, эти штучки брось: у нас такие номера не проходят. Пока…
«Филофора» медленно развернулась и пошла к выходу. А я стоял на причале.
Я стоял у горы водорослей и видел, как Ленька и Демьян ползают по палубе возле брашпиля, аккуратно укладывают швартовые концы. Глаза у меня набухли от слез: «Чтобы я заплакал! Перед этими!..»
Вот «Филофора» поравнялась с волнорезом. Вот она вышла из Хлебной гавани.
Тоже мне пароход… Это же лапоть. Самый настоящий! Ну, точь-в-точь дырявый ботинок, если его на воду поставить. И название дурацкое — «Филофора»…
«Филофора» обогнула волнорез. Ленька выпрямился и помахал мне рукой.
Я не выдержал, отвернулся и уткнул лицо в прохладные водоросли.
«Сколько буду жить, не прощу этого деду Назару! И Леньке! И Демьяну конопатому!..»
Что-то зашевелилось у моего носа, защекотало. Я испуганно отдернул голову: «Краб!» В водорослях, растопырив клешни, сидел огромный крабина и смотрел на меня выпуклыми зеленоватыми глазами. Глаза у него были похожи на продолговатые виноградные косточки.
— Чуть нос не отгрыз! Ах ты скотина!.. — Я схватил краба и с размаху вместе с пучком водорослей швырнул в воду, которая все еще продолжала кипеть газированными пузырьками.
БУЗДЕС
На Таможенной площади, возвращаясь домой, я встретил Колю Непряхина.
Я медленно пересекал площадь, когда он вышел из проходной порта и окликнул меня:
— Саня!
В руке Коля держал небольшой, туго набитый чем-то мешочек. Он, как всегда, был в бескозырке, а левый рукав синей фланелевки подоткнут за широкий морской пояс.
— Как спинишка, Саня? — спросил Коля. — Не болит после вчерашнего воскресничка? Э-э, брат, да я вижу, тебя кто-то обидел. А ну, отойдем в сторонку. Выкладывай…
Мы отошли, и я подробно рассказал Коле обо всем, что произошло в Хлебной гавани. И под конец добавил:
— Теперь Ленька для меня больше не братан. А с дедом Назаром я даже здороваться не буду.
— Ну, это ты, конечно, перегнул, Саня, — улыбнулся Коля. — Со старшими, брат, здороваться надо. А что Леня в море начал ходить — это уже совсем хорошо.
— А как же я?
— А ты не вешай нос, Саня, и все будет в ажуре. Придет еще твой срок, — успокоил меня Коля. — И даю тебе гарантию: моря́ к тому времени не обмелеют. Вот ты лучше отгадай, куда я сейчас иду?
Я молча пожал плечами.
— То-то, не знаешь, — укоризненно сказал Коля. — А ну-ка, теперь запусти сюда руку, — подставил он мне мешочек.
Я запустил руку и вытащил горсть серебристых опилок.
— Алюминиевые это опилки, Саня, — объяснил Коля. — Сейчас мы поднимемся с тобой в парк Шевченко, и я познакомлю тебя с Буздесом. Это для него опилки. Я тебя с интересным человеком познакомлю, Саня. Старый дот в парке знаешь?
— Это который у обрыва?
— Вот-вот, он самый. Идем, Саня. Идем, не пожалеешь…
Мы поднялись в парк Шевченко.
Я шел и думал: «Ничего не понимаю! Кто это Буздес? И зачем ему алюминиевые опилки? Ест он их, что ли?..»
Идти нам было недалеко. Старый дот стоял у обрыва над морем в том месте, где брал свое начало порт. Причалы порта тянулись налево от дота, в сторону Пересыпи. Справа раскинулся Ланжерон, пляж. На стыке пляжа и порта и возвышался на обрыве старый дот.
Неподалеку от дота, в кустарнике, мы остановились.
— Минуточку, Саня. — Коля опустил на траву мешочек, осторожно раздвинул куст крыжовника и прошептал: — Знакомься — Альберт Игоревич Буздес, волшебник ночного неба.
Я выглянул из-за куста и сразу же почувствовал запах пороха. «Волшебник» сидел на площадке перед дотом за длинным деревянным столом и что-то толок пестом в медной ступе. Он был похож на Билли-Бонса, предводителя пиратов из кинофильма «Остров сокровищ». Нос крючком, рукава старой солдатской гимнастерки закатаны по локти, а голова по-пиратски повязана цветастым платком, из-под которого выбиваются длинные седые волосы. На столе перед ним лежала круглая зеленая пепельница.
Вдруг Буздес оставил пест и осторожно постучал согнутым пальцем, как в дверь, по пепельнице:
— Проснитесь, Адель. Как вам не совестно? Вот уже час вы, извините, дрыхнете на солнышке, а старому Буздесу не с кем даже переброситься словечком.
Пепельница зашевелилась, и я увидел, что это совсем не пепельница, а самая настоящая живая черепаха. Из-под зеленого панциря показалась маленькая зеленая головка.
— С приятным вас пробуждением, Адель, — сказал Буздес. — Извините, Адель, вам еще не снились наши советские танки в Бранденбургских воротах Берлина? — серьезно спросил Буздес у черепахи и замер, как будто и в самом деле ждал, что черепаха ответит ему.
У меня от волнения запершило в горле: «А вдруг черепаха ответит? Человеческим голосом!..»
Черепаха не ответила. Она неуклюже развернулась на столе и медленно поползла в сторону, словно обиделась.
У края стола черепаха остановилась и свесила голову, как бы прикидывая на глаз расстояние до земли. А Буздес снова взялся за пест и, глянув из-под седых лохматых бровей на черепаху, обиженно произнес:
— Имеете шанс сломать себе шею, Адель. И старому Буздесу будет совсем не жаль глупую Адель, которая знает только одно — спать по двадцать шесть часов в сутки. Вы меня слышите, Адель?
