Аркадий Первенцев - Честь смолоду
Проход приморцев совпал с праздником Октябрьской революции. Это придавало еще больший, торжественный смысл их маршу.
Командарм понимал, что сейчас, когда противник блокирует крепость, важно поднять дух гарнизона. Современная война относила к гарнизону все население осажденных городов. Надо поднять дух рабочих, они лучше будут готовить боевые припасы, ремонтировать оружие и изготовлять его. Надо вселить уверенность в сердца женщин, чтобы умножить подвиги Даши Севастопольской. Надо не забыть и пионеров, что облепили деревья. Ребята помогут обороне. И кто его знает, может быть, кто-нибудь из этих голопузых, кричавших до хрипоты от мальчишеского восторга, будет адмиралом или генералом, продолжая великие традиции этих героических дней, так же как они, сегодняшние генералы и адмиралы, обязаны с честью умножить славу Нахимова, Корнилова, Истомина…
Впереди с развернутым знаменем шла Краснознаменная Чапаевская дивизия. Дивизия боролась под этим знаменем еще в гражданскую войну. Это знамя обдували ветры Приуралья, Оренбургских степей, к нему прикасались руки легендарного Чапая, Фурманова, его освятил своей полководческой мудростью и заботой Михаил Васильевич Фрунзе.
Теперь оно развевалось на улицах Севастополя, города русской славы, столицы Черноморского флота.
Оркестр заиграл марш. Звуки медных труб и удары барабанов как бы дополняли симфонию боя. Сейчас никто не прислушивался к тревожному, близкому грому береговой артиллерии, никто не следил за разрывами снарядов противника, все глядели только на приморцев. Многие плакали.
Впереди Чапаевской дивизии шагал командарм. Генерал был одет в обычную командирскую гимнастерку, с биноклем на груди, в пенсне, с маленьким пистолетом на поясе.
– Им был предоставлен выбор, – сказал я, ни к кому не обращаясь, – либо итти на Керчь, либо в Севастополь.
– Они выбрали Севастополь! – воскликнул Саша, не сводивший глаз с торжественного марша приморцев.
– Да. Они выбрали Севастополь.
Дульник сорвал с головы бескозырку. Змейками взвились черные ленточки.
– Ура приморцам! – заорал он своим пронзительным голосом.
Он обернулся к толпе. Его поддержали мальчишки, за ними – остальные. Не помня себя от радости, не сдерживая переполнивших меня чувств, я кричал вместе со всеми.
– Куда они?
– Занимать оборону.
– Прямо с ходу?
– Прямо с ходу.
Колонна шла под гром канонады на передние рубежи, на смерть и славу.
Мы отправились в штаб, чтобы узнать о Балабане, получить назначение.
Здания и заборы были оклеены плакатами.
Мы остановились на улице Ленина у дома, сложенного из инкерманского белого камня. На стене висело обращение Военного совета Черноморского флота.
Мы читали:
«Врагу удалось прорваться в Крым. Озверелая фашистская свора гитлеровских бандитов, напрягая все силы, стремится захватить с суши наш родной Севастополь – главную базу Черноморского флота.
Товарищи приморцы!
В этот грозный час еще больше сплотим свои ряды для разгрома врага на подступах к Севастополю!
Не допустим врага к родному городу!
Черноморцы свято чтут боевые традиции героев Севастопольской обороны, традиции моряков, отдавших свою жизнь за дело социалистической революции. Эти боевые традиции нашли свое яркое выражение в героических делах, в бесстрашных подвигах военных моряков Черноморского флота, дающих сокрушительный отпор озверелым фашистским бандам.
Всем нам известны имена славных моряков-черноморцев полковника Осипова, рулевого Щербахи, славных летчиков Цурцумия, Агафонова, Шубикова, разведчика Нечипоренко, политработников Митракова и Хмельницкого, котельного машиниста Гребенникова и многих других верных патриотов Родины, прославившихся в происходящей Отечественной войне. Их подвиги зовут нас на новые победы, на новые героические дела во славу Родины».
– Мы знаем теперь, что нам делать, – возбужденно сказал Дульник. – Вот приказ! Надо было пристраиваться к чапаевцам и туда…
– У нас увольнительные до двух часов, – рассудительно заметил Саша, – и за это время нам следует пообедать и найти отчаянного капитана.
Мы пошли пo улице Ленина к штабу Балабана. По пути зашли в ресторан. После всех перенесенных волнений хотелось посидеть за столом, покрытым скатертью, взять в руки карточку блюд, заказать вкусное блюдо.
В ресторане было прохладно и тихо. В зале обедало несколько командиров. Мы пошли в уголок, замаскировались фикусом, чтобы не попадаться на глаза начальству. Решили заказать водки. У каждого из нас было немного денег.
Подошедший официант салфеткой смахнул со стола крошки и сказал, будто бы обращаясь к фикусу: «Спиртное запрещено – приказ». Мы заказали скромный обед с биточками на второе.
И когда мы собрались уходить, в дверях, затемнив свет, появилась мощная фигура Балабана. На его плече дулом книзу висел автомат.
Он также увидел нас, сразу узнал, с тревожной и вопросительной улыбкой пошел навстречу.
Балабан увел нас за собой в штаб формирования ополченческой пехоты. Здесь его знали, и командиры, с которыми он здоровался за руку, ушли, оставив нас с майором Балабаном.
– Выкладывайте начистоту, – сказал он, вынув свою игрушечную трубочку. – Общие сведения про карашайское дело имею, прошу уточнить, ребятки. Говорите хотя бы вы, Лагунов.
Я начал говорить.
Балабан сидел на табурете у окна, вполоборота ко мне, расставив свои толстые ноги. На его коленях лежал автомат с круглой дисковой патронной коробкой. Пальцы майора мяли залосненный ремень автомата, как мягкую тесемку. Я рассказывал об атаке, не скрывая возмущения по поводу бесцельности понесенных жертв. Майор не поддержал меня, но и не слишком разуверял.
Балабан вышел из комнаты и немного погодя вернулся с пачками писем, перевязанными шпагатом. Письма были связаны по дням поступления на полевую почту за время нашего отсутствия.
Балабан развязал пачку, и письма рассыпались по столу. Он взял наугад одно из писем, прочитал фамилию адресата, вопросительно взглянул на меня, как бы спрашивая: жив?
Я отрицательно качнул головой. Балабан повертел письмо в руках, отложил в сторону. Взял второе письмо, свернутое треугольником, прочитал фамилию. Я молча вздохнул, и письмо легло поверх первого.
Майор вытащил из груды еще одно письмо.
– А этот?
– Тоже.
Еще письмо.
– Тоже, товарищ майор.
– А для них они еще живые, – тихо сказал Балабан.
Письма живым лежали маленькой кучкой, павшим – большой грудой, как скорбная и наглядная диаграмма потерь.
– Выпустишь из-под присмотра ребятишек, и вот… – сказал Балабан будто самому себе. Обратился ко мне: – Эти письма возьмите, раздадите. Там и ваши есть, ребята. А этим я сам отвечу.
Балабан встал. Его лицо как-то сразу осунулось, постарело.
– Я поговорю с начальством. Может быть, определю вас к себе, е батальон морской пехоты. Только ножичками заниматься пока не будем. По-моему, придется все же вас всех в разведку… – Он протянул мне автомат: – Возьмите.
– Мне?! – обрадованно спросил я.
– Вероятно, вам, Лагунов, а вам, ребята, на месте выдадим. Стоим под Чоргунем.
Я крепко сжал в руках автомат. Наконец-то в моих руках очутилось заветное оружие!
– Пусть это будет как бы задаток, – сказал майор, – хотя начальство согласится. Куда же вас девать? Оборону сейчас держим крепко. С подходом приморцев совсем повеселели. Авиации маловато, правда, аэродромов раз-два и обчелся, зато артиллерия хороша.
– А боеприпасы?
– Ну, Севастополь-то – крепость перворазрядная, здесь запасов полагалось иметь в достатке. А не будет хватать – Большая земля подкинет. Флот-то заинтересован, подвезет… Итак, всех ребят ко мне, Лагунов!
Глава восьмая
Теплоход «Абхазия»
Теплоход «Абхазия» – на него мы получили посадочные талоны – должен был уходить в море с наступлением темноты. Я и Дульник на попутном грузовике подъехали к угольному пирсу, где отшвартовался теплоход. За косогором, прикрывавшим берег, вставало зарево. Город горел. Раскатисто гремела береговая артиллерия.
Угольная пристань была полна предметами военного снаряжения: зенитки, поступившие с Большой земли, длинные ящики с винтовками и патронами, минами, толом. Здесь же лежали морские буи, похожие на мины, стволы главных калибров, цемент в бунтах – подарок новороссийских рабочих осажденному городу.
Собирался дождь. В бухту задувал ветер. Быстро темнело. Зарево из розового стало красноватым, а затем багровым.
Быстро и без суеты, по особому трапу, с кормы принимали раненых. По второму, бортовому трапу принимали остальных – эвакуируемое население и военных. Теплоход не мог взять всех желающих, поэтому женщины и дети, столпившиеся в ожидании погрузки, шумели, волновались, теснились. Теплый пар поднимался из труб «Абхазии». Тихо работали дизели. Подрагивало рыхлое объемистое туловище корабля. Я привык относиться с доверием к бронированным корпусам крейсеров и эсминцев. Пассажирское судно, переименованное в транспорт и перекрашенное соответственно морским законам военного времени, казалось мне слабым и рыхлым организмом. Орудия, пришитые к палубам, мне не представлялись внушительными. Теплоход напоминал мне гражданского человека в пенсне, в пиджачке, в туфельках и фетровой шляпе, подпоясанного военным поясом с патронными подсумками и винтовкой на плече.
