Аркадий Первенцев - Честь смолоду
– Я здесь, товарищ капитан.
– Имя-то твое как, Лагунов?
– Сергей.
Лелюков беззвучно рассмеялся. В темноте блеснули его глаза. Капитан смотрел на меня.
– Неужели Сергей Лагунов… Иванович?
– Иванович, товарищ капитан.
– А меня помнишь, Лагунов?
– Конечно.
– А какого чорта молчал, Сережка?
– Обычно считается нетактичным навязываться в знакомьте к начальству.
– Вот это дурень. – Лелюков силился приподняться на локте, его остановила Ася. Капитан пошевелил пальцами, пробурчал: – Угадала-таки Лелюкова германская пуля. Долго не могли познакомиться. – Снова обратился ко мне: – Неверно сделал, Сережка. Начальство начальству рознь. Вот убили бы меня, и не узнал бы я перед смертью, что сынишка Ивана Тихоновича Лагунова учился у меня уму-разуму на Крымском полуострове. Твой-то отец тоже кое-чему меня научил, Сергей.
Я молчал. Лелюков тоже смолк, прижался щекой к шинели.
– Поташнивает, – сказал он, скрипнув зубами. – Вот если бы мне сейчас холодного нарзана и… лимона. Ты не серчай на меня, Сережка.
– Я не серчаю, товарищ капитан.
– Меня не обманешь, Сергей. Шесть лет командирю, привык читать ваши мысли по вздоху и выдоху. Непростительно погибли твои друзья-товарищи… Учимся… И всю жизнь учимся, а дураками подохнем… Каждое новое дело начинаем обязательно с ликбеза. Врага свалим, верю… Слишком быстро прет, задохнется. Ася?
– Я здесь, товарищ капитан.
– Нарзанчику с лимоном, Ася.
Ася грустно улыбнулась и, приподняв голову капитана, поднесла к его рту кружку с водой. Лелюков жадно выпил, Ася вытерла ему губы бинтом.
– Вам бы надо заснуть, товарищ капитан, – сказала она.
– Верно, – буркнул Лелюков.
– Я уйду, – сказал я, чтобы слышала только Ася.
– Подожди, одно слово еще, – попросил Лелюков. – Нагнись ко мне.
Я исполнил его просьбу и ощутил его жаркое дыхание, близко увидел упрямые глаза и понял, что воля этого человека пересилит физическую немощь. Темнота не мешала мне видеть каждую черточку его лица. Сейчас Лелюков напомнил мне прошлое, радость неповторимого детства, молодых родителей.
Капитан понимал мое душевное волнение. Я услышал его облегченный вздох.
– Что я тебе хотел сказать? – сказал он, не выпуская мою руку. – Да… Если, не дан бог, придется когда-нибудь начинать такое дело снова, помните: не начинайте с ликбеза. Выходите на поле сразу с высшим образованием. Законченным…
Ася попросила меня уйти. Я высвободил свою руку из пальцев Лелюкова, поднялся и пошел на свое место. Дульник спал, а Саша поджидал меня, чтобы узнать, о чем мы говорили с капитаном. Я не стал ему рассказывать: мне хотелось помолчать, побыть наедине со своими мыслями. Саша понял это и больше не заговаривал со мной.
Глава седьмая
Севастополь
Заросшие пастушьи тропы уводили нас от главной коммуникации, на высокогорные пастбища Яйлы.
Держась северо-восточной кромки горно-лесистого предгорья, можно было дойти до Феодосии. В чьих руках была Феодосия, мы не знали. Во всяком случае, оттуда можно было пробиться на Керченский полуостров, в сдачу которого никто не верил. Там, по слухам, был создан укрепленный рубеж по линии Турецкого вала и Акмонайских позиций. На одном из привалов мы разделились. Кожанов повел на Феодосию всех, кто стремился на соединение со своей 51-й армией, мы же, моряки и солдаты из батальона Лелюкова, решили продолжать более опасный путь – на Севастополь.
Лелюкова мы взяли с собой. С нами оставалась и Ася. Семилетов ушел с группой капитана Кожанова. В течение нескольких лет я не знал об их судьбе, а потом… хотя все, что случится потом, будет рассказано в своем месте.
От местных жителей и пастухов мы узнали, что по шоссе на Ай-Петри отходят войска Красной Армии…
Мы свернули к шоссе и на второй день подошли к нему южнее Орлиного залета.
Мы шли по грабовой роще. Под нашими ногами шуршали листья. Деревья, крепко вцепившиеся своими мощными корневищами в каменистую почву, были покрыты огнем увядания. Мы вдыхали запах пригретой солнцем коры, смешанный с осенними запахами прели и сырости.
Мы любовались чудесной картиной природы, совершенно незатронутой войной, природы, продолжавшей следовать своим законам жизни.
Саша стал на обомшелый камень, снял бескозырку и огляделся вокруг широко раскрытыми глазами. Очень бледные его щеки порозовели, он жадно вдыхал воздух.
Прибежал посланный в разведку Дульник.
– Наши!.. На шоссе наши!
Мы двинулись вслед за Дульником и вышли к обрыву. Грабовая роща кончилась. Дальше редкие дубы и ясени перемежались с кустами шиповника и боярышника. К горам лепились домики с плоскими крышами, белела стена Орлиного залета.
По шоссе, петлями уходившему в горы, двигались войска.
– Наши!
– Наши, – сказал Саша и широко улыбнулся.
Все облегченно вздохнули. Казалось, после длительной опасной болезни, когда к больному прислушивались с тревожным сочувствием, наступил кризис. Хотелось присесть на землю, опустить руки, закрыть глаза. Теперь среди своих можно было отдохнуть. Никто не побежал навстречу нашему войску, никто не стрелял в воздух, как потерпевший бедствие. Запыленные, оборванные люди опустились на землю, улыбаясь друг другу. Казалось, многие впервые увидели Друг друга близко и по-новому, чем в дни блужданий в поисках выхода. Мне припомнился «Железный поток», и я подивился мудрости писателя, который подсмотрел, как люди таманской колонны, пережив все страдания, как бы прозрели и удивились синему цвету глаз своего вожака.
На Севастополь отходила Приморская армия. Колонна шла в полном порядке со всеми видами охранения на марше. Арьергардные бои, как мне сказали, вели части дивизии, сражавшейся за Одессу. Черноморская и армейская авиация, как могла, прикрывала колонну на марше.
Мы влились в колонну приморцев. Теперь, в непосредственном общении со стойкими регулярными войсками, мы морально окрепли. Здесь все знали свои места – бойцы, командиры, политические работники. На привалах проводились летучие собрания коммунистов и комсомольцев, распространялись сводки Советского информбюро, газеты, – была даже своя армейская; парторги и комсорги принимали членские взносы. К Севастопольской крепости двигалась (регулярная, закаленная в боях армия.
Лелюкова мы передали в полевой госпиталь на попечение хирургов. Госпиталь имел медикаменты, инструменты и даже собственный полевой движок для освещения операционной. Милые, услужливые медицинские сестры, бывшие студентки Одесского медицинского института, проворно и умело делали свое дело. Они по всей форме составили историю болезни капитана Лелюкова. В этой формальности не было ничего бюрократического, она умиляла нас, и мы обретали спокойствие и веру в то, что в будущем все будет хорошо, все обойдется, если только придерживаться установленного и освященного десятилетиями порядка.
Такое же чувство уверенности внушали мне и расклеенные на улицах Севастополя обращения городского комитета обороны и Военного совета Черноморского флота.
Существовали и действовали люди, полные сил и решимости. Сохранились учреждения Советов, партии и военного ведомства, ответственные за страну. Силе врага противостоял огромный, действенный организм советского государства.
Мы подходили к Севастополю по Ялтинскому шоссе. Армейские радиостанции принимали Севастополь, и мы еще на марше знали, что немцы уже подошли вплотную к внешним укреплениям крепости и завязали с ходу сильные бои.
С немцами дрались армейские части, морская пехота и ополченцы. Вели огонь корабли Черноморского флота и береговая артиллерия Матушенко, Александера, Заики, Драпушко. На передовую линию выходил бронепоезд «Железняков» под командованием храброго Гургена Саакяна. Возле Дуванкоя пали смертью храбрых пятеро бесстрашных черноморцев.
Имена героев были названы позже: политрук Николай Дмитриевич Фильченков, краснофлотцы Цибулько Василий Григорьевич, Паршин Юрий Константинович, Красносельский Иван Михайлович и Одинцов Даниил Сидорович.
Они долго держали шоссе у Дуванкоя. А потом, когда иссякли патроны, обвязались гранатами и один за другим бросились под танки. Это был первый крылатый подеиг защитников крепости.
Подвиг у Дуванкоя называли бессмертным. Но кто узнает о шестидесяти моих товарищах, павших в Карашайской долине?
Приморцы сбили части противника, осадившие крепость, на этом участке перевалили Сапун-гору, находившуюся в наших руках, и появились на улицах города. Появление Приморской армии на улицах осажденной крепости было огромным событием. Приморцы, прославленные обороной Одессы, знаменовали собой высокий авторитет всей Красной Армии.
Население восторженно встречало приморцев. Моряки, сцепившие было зубы для борьбы почти один на один, теперь увидели своих будущих соратников и приветственно размахивали бескозырками. Мальчишки усыпали деревья бульваров и орали от переполнившей их детские сердца отчаянной радости. Кто-кто, а они давно знали пленительную легенду об этих бойцах, шагающих сейчас по пыльным камням, мимо изуродованных домов.
