Богдан Сушинский - Опаленные войной
— Значит, задача всем ясна, так я понял? — сконфуженно закончил комбат, поднимаясь с земли. Худощавое, небритое лицо его превратилось в пыльную маску, однако майор даже не протер его ладонью. А ведь лежать-то ему довелось буквально у ног Гордаша. — Выполнять!
— Оружие хоть дадите? — невозмутимо пробасил Гордаш.
— Ах да, оружие!.. — засуетился майор, успокоенный тем, что так легко, без какого-либо сопротивления, пополнил ряды своего «экспедиционного корпуса». — Да, конечно, тебе ведь нужно оружие.
— Пусть, вон, пулеметом вооружится, — подсказал старший сержант. — Михнюк его еле в руках удерживает. А карабин у Михнюка есть.
Михнюк, худой, с прыщевато-землистым лицом ефрейтор, тотчас же, демонстративно натужась, поднял лежащий у его ног пулемет и, действительно, с трудом удерживая его в руках, передал семинаристу-топографу.
— Диск полный, сам набивал. «Дегтярек» вроде как трофейный, брошенный, то есть был.
— Покажешь, как им… На ходу. Я разберусь. Где этот ваш дот? — проговорил Гордаш и, не ожидая команды, направился к кустарнику, за которым начинался первый ярус огромного склона днестровской поймы.
Он так и не узнал, к какому именно доту посылает их майор. Впрочем, все равно номер укрепления ничего не сказал бы ему. И теперь даже радовался, что речь все же идет не о 120‑м, в котором заточена Мария. Его Мария. Значит, она пока еще в безопасности.
Остановить его майор не решился. Об уставе на время было забыто. Он считал, что сама судьба послала старшему сержанту этого широкоплечего, с грубым кирпичным лицом громилу, непонятно как оказавшегося здесь.
— Ему бы еще с десяток гранат, — успел бросить комбат Резнюку на прощание. — Да только где их взять? Вы их там часок потесните, если сумеете.
— Часок потесним.
— Пойми, всем своим батальоном мы бы тоже не более часа подержались, — уже откровенно оправдывался он.
— Так ведь нельзя батальоном — что ж я, не понимаю, что ли? — успокоил его старший сержант. — У батальона — приказ. Но у гарнизона тоже приказ — удерживать дот. Вот вас судьба и распяла: между двумя приказами, как между двумя крестами.
— Но ты скажи им, пусть попытаются. Может, и не было приказа, чтобы, значит, держать дот после ухода войск! — крикнул майор уже издали, когда старший сержант вот-вот должен был скрыться из виду, ступив вслед за своей группой за излом равнины.
— Сказать-то я скажу, товарищ майор! Чего ж не сказать!!
— И еще скажи: я бы сам, если бы мог! Сам прорвался бы к ним, понял?!
— Что ж тут не понять? — негромко, уже исключительно для самого себя, ответил старший сержант, инстинктивно стараясь держаться поближе к Гордашу.
Съехав по насыпи, он и на ногах удержался только потому, что врезался головой Оресту в спину.
Гордаш оглянулся. Оба остановились. Однако старший сержант не извинился, а лишь виновато посмотрел на гиганта, высоко задрав плоскую, облысевшую голову, неуверенно державшуюся на тонкой, безжалостно изрезанной глубокими морщинами шее.
— Нет, ты только посмотри, солдат, в какое пекло мы возвращаемся, — тихо проговорил он, обходя новоиспеченного пулеметчика.
— Возвращаемся, а что делать?
— И ты дойдешь с нами, не сбежишь?
— Может, и сбежал бы…
— По тебе видел, что на лес настроился. Потому и спрашиваю.
— Говорю: может, и сбежал бы. Но ведь там, в этом чертовом доте, люди ждут нашего прихода, как чуда. Им уже не верится, что в этом месиве отступающих и бегущих есть кто-то, кто еще помнит о них, и есть солдаты, которые решатся вернуться к фронту и пробиться к ним. Представляешь, как они обрадуются нашему появлению?!
Произнося это, Гордаш повернулся лицом к старшему сержанту, и взгляды их встретились.
— Так ты вот, значит, как размышляешь! — искренне удивился тот. — Даже я почему-то об этом не подумал. Просто решил: «Приказ есть приказ. Надо выполнять». Только ты действительно не оставляй нас, — притишил он голос. — Я очень обрадовался, когда майор приписал тебя к нам. А теперь понимаю, что без тебя нам не справиться.
23
Артиллеристы успели выпустить по территории завода семь снарядов, прежде чем Громов окончательно убедился, что выдалбливать немцев из заводских подвалов и подсобок снарядами 76‑миллиметровок — дело безнадежное, и велел прекратить огонь. Но именно тогда, когда он отдал этот приказ, позвонил Родован и сообщил, что атака не удалась, сбросить немцев в воду они так и не сумели, зато благодаря поддержке из дота «Беркут» бойцы все же пробились к главному корпусу завода и еще застали там четверых оборонявшихся. И спасли их.
— Теперь пусть эти четверо выпьют за моих артиллеристов, — сказал Громов. — Извини, лейтенант, это все, чем я могу тебе помочь. Орудий у меня всего два.
— Береги снаряды, «Беркут», они нам еще пригодятся. — А немного помолчав, посоветовал: — Готовься к ночному бою. По суете их вижу: в темноте опять попрут на этот берег.
— Что им еще остается? — невозмутимо ответил Громов. — Сунутся — будем выкашивать.
А пока приказал Крамарчуку закрыть заслонки, почистить и смазать орудия и дать людям два часа отдыха. Хотя бы два.
Вот только немцы такого отдыха им не обещали. Обстрел обеих линий обороны продолжался почти непрерывно. Снаряды рвались бессистемно, особого вреда они не приносили, однако постоянно держали обороняющихся в нервном напряжении. А еще через три часа берег буквально взорвался от мин и снарядов, не оставляя сомнения в том, что после такого шквала последует еще одна мощная попытка форсировать реку.
По привычке Крамарчук вновь начал было засекать огневые точки врага, стремясь вступить в дуэль с немецкими артиллеристами, но и на сей раз комендант остановил его.
— Давай менять тактику, сержант, — твердо сказал он, входя в артиллерийский отсек. — Причем основательно. Силы неравные, всех дуэлей нам все равно не выиграть, а на подавление каждого орудия будет уходить масса времени и снарядов.
— Тоже верно. Сам вижу, что всех их гаубиц не передушу.
— А посему тактика наша будет таковой: на артиллерию немцев пока внимания не обращать. Уничтожать любое скопление живой силы противника, прощупывать остров и места переправ. Дорога у тебя тоже пристреляна. Теперь у нас в цене не их металл, а их души. И дух.
— Охота вольных стрелков… Мне и самому это больше по душе, комендант, — спокойно ответил Крамарчук. Казалось, в мире не существует ничего такого, что бы могло вывести этого человека из себя или омрачить его настроение. — Они пришли сюда, чтобы гибнуть — так пусть гибнут.
— Вот и считай это приказом.
Однако шквал огня вскоре затих, а на реке не появилось ни одной лодки, ни одного плота. Солнце уже зашло за горизонт, в долине быстро темнело, и Днестр, еще полчаса тому назад казавшийся таким невинно радужным и спокойным, начал наливаться стальной свинцовой серостью, словно растворял в медлительном течении весь вобравший в свои воды и берега смертоносный свинец, спасая от него людей и все живое. Сама река уподобилась теперь одной огромной, наполненной свинцом и телами погибших траншее.
Не выдержав, Громов вышел из дота и принялся внимательно обшаривать биноклем противоположный берег, пытаясь разглядеть в сумерках нечто такое, что не смог уловить окулярами перископа. Он понимал: немцы что-то задумали. Что этот шквал был отвлекающим маневром. Но от чего? Что за ним скрывается? Ответа он пока найти не мог.
— Товарищ лейтенант, — появилась в проходе Мария. — Раненый Коренко отказывается уезжать в медсанбат. И вообще выходить из дота.
— Скажи: приказано.
— Сказала. Отказывается. Придется выводить силой. Машина ведь ждать не станет. И другой тоже не будет. Не до нас там.
— Другой может не быть — это предположить нетрудно.
Громов пропустил мимо себя двух бойцов, которые выносили потерявшего сознание Сомова, и бросился к отсекам санчасти.
— Что случилось, Коренко? — резко спросил он. — На гребне — машина. Быстро на носилки!
Кравчук и Лободинский из расчета Назаренко, держа под мышками сложенные носилки, безучастно стояли рядом и ждали, чем все это кончится.
— Куда же мне ехать? — жалобно проговорил Коренко, будто его отправляют не в медсанбат, а, лишая последнего убежища, выдают врагу. — Меня же только в ногу. Легко. Я же вам еще пригожусь. Снаряды не поднесу, так с ружьем к амбразуре стану.
— Прекратить разговоры! На носилки его!
— Так он же не пойдет, — невозмутимо объяснил Лободинский, не тронувшись с места. — Мы уже пробовали. — И, глядя, как лежавший на низеньких нарах Коренко судорожно ухватился руками за крайние доски, Громов понял, что они действительно пробовали и раненого нужно отрывать силой.
— Выйдите все, — попросил Громов.
Кравчук и Лободинский повиновались. Мария чуть задержалась, сомневаясь, что ее это требование тоже касается, но потом все же последовала за бойцами.
