KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » О войне » Джеймс Джонс - Тонкая красная линия

Джеймс Джонс - Тонкая красная линия

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Джеймс Джонс, "Тонкая красная линия" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

В конце концов Стейн помог Файфу написать заявление, завизировал его и направил по команде. Однако Стейн считал, что не имеет морального права молчать о своих сомнениях и в характеристике на Файфа честно изложил свое мнение о том, что из того не выйдет хороший пехотный офицер.

Заявление сразу вернулось обратно. К нему была приложена записка начальника отделения личного состава штаба полка, которая гласила: «К чему мне все эти дурацкие «за» и «против», Джим? Если ты считаешь, что из солдата не выйдет хороший офицер, на кой черт посылать мне его заявление? Я и без того не успеваю разбирать бумаги». Стейн рассердился. Если этот сукин сын, с которым он был хорошо знаком по попойкам в клубе, не знает, что каждый солдат имеет законное право подавать заявление, то он дурак, а если знает, то поступает недостойно. Стейн опять попал в такое положение, из которого не видел выхода. Он подшил заявление, ничего не сказав Файфу, и опять попытался уговорить его подать заявление в школу административной службы. Файф отказался. Он сказал, что предпочитает подождать, пока придет ответ на первое заявление, и этим опять рассердил Стейна.

Хуже всего было то, что Файф нашел свое заявление с характеристикой Стейна и запиской начальника отделения личного состава. За две недели до отправки они разбирали все бумаги. Файф, приводя в порядок личные папки Стейна, обнаружил заявление среди других бумаг. Стейн, сидя за письменным столом, протянул руку и схватил заявление, сказав, что это его личная бумага, и запер в ящик. Однако он был уверен, что Файф успел все увидеть, потому что тот посмотрел на него с очень странным выражением. При этом присутствовал Уэлш, как обычно, усмехаясь и все замечая. Файф ничего не сказал и продолжал работать, но лицо его по-прежнему выдавало какую-то сдерживаемую, трагическую взволнованность.

Файф так ничего и не сказал до сегодняшнего дня. Он никогда об этом не упоминал, но, разумеется, не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что именно этот инцидент лежал в основе его сегодняшней вспышки. Солдатская точка зрения! Такая несправедливость приводила Стейна в ярость.

Теперь, однако, он был просто подавлен. Стараешься забыть, как тебя ненавидят солдаты, но всякий раз неприятно, когда напоминают об этом. А ведь завтра он поведет их в бой. Он почувствовал себя совсем не готовым к этому, особенно когда вспомнил, как плохо прошел сегодняшний марш. Случившееся испугало и потрясло его. Никто из офицеров и взводных сержантов не отстал — они понимали свою ответственность. Но, когда Стейн вспоминал здоровенных, крепких солдат, которые не выдержали трудностей марша и даже падали в обморок, его охватывали мрачные предчувствия и тревога за будущее. Если такой слабосильный, даже тщедушный человек, как он, смог продолжать идти, а эти парни не смогли, это говорило о плохой подготовке его роты, физической и моральной. Видит бог, он старался подготовить их как можно лучше. Боже правый, что же сделает с ними жара, усталость и напряженность боя! Он, конечно, ничего не сказал об этом, когда докладывал командиру батальона, а после доклада с удивлением обнаружил, что сорок пять процентов отставших — это фактически лучший показатель в батальоне. Но от этого ему легче не стало. Он принял довольно кислое поздравление командира батальона с усталой гримасой и отправился в обратный путь по темнеющей дороге, медленно и внимательно разглядывая высокие деревья и жирную листву кустарника джунглей.

Перед своей маленькой спальной палаткой при свете карманного фонарика Стейн ознакомил с задачей офицеров и взводных сержантов. При этом он чувствовал какое-то непонятное недомогание. Первый батальон в течение большей части утра будет в резерве. Во второй половине дня продвинется вперед и займет позиции на холмах, которые к тому времени должен захватить второй батальон. В отраженном свете фонаря, направленного на карту, Стейн изучал их лица. Уэлш, конечно, тоже был здесь, но писаря Файфа, которому полагалось быть под рукой на случай, если он понадобится Стейну, нигде не было видно. Вероятно, тому было стыдно.

Файф отсутствовал на инструктаже у Стейна, потому что пошел прогуляться в джунгли. Он не испытывал ничего похожего на стыд и не только не был смущен своей сегодняшней вспышкой, но, скорее, гордился ею. Он не думал, что окажется таким храбрым. Файф отправился в одиночку в джунгли, довольный и удивленный своей смелостью, но потом сделал открытие, что все это не имеет значения.

По сравнению с тем, что завтра в это время он вполне может быть убит, не имеет значения, был ли он сегодня смелым или не был. Все бессмысленно по сравнению с тем, что завтра он может быть убит. Жизнь бессмысленна. Смотрит ли он на это дерево или не смотрит, не имеет смысла. Это совершенно безразлично. Безразлично для этого дерева, безразлично для каждого солдата подразделения, безразлично для всех людей на свете. Кому какое дело? Небезразлично только ему, а когда он умрет, когда перестанет существовать, безразлично будет и для него. Еще важнее была та мысль, что жизнь не только стала бессмысленной, но все время была такой.

Эта неясная и трудная для понимания мысль то появлялась, то исчезала, задевая лишь краешек сознания. В те моменты, когда Файф понимал ее, у него появлялось чувство полной пустоты.

Скрытая где-то в самой глубине сознания, росла определенная уверенность, что завтра или в крайнем случае через несколько дней он будет мертв. Эта уверенность наполнила Файфа такой глубокой печалью, что он забыл про инструктаж и пошел один в джунгли посмотреть на все, что останется после того, как он перестанет существовать. Оставалось очень много. Файф рассматривал все, но ничто не менялось под его проницательным взглядом.

В сущности, безразлично, что он делает и вообще делает ли что-нибудь. Файф не верил в бога. Не верил и в то, что бога нет. Этот вопрос просто не интересовал его. Не верил и в то, что воюет за свободу, или демократию, или за достоинство человечества. Когда он пытался анализировать свои мысли, как сейчас, то мог найти только одну причину своего пребывания здесь: ему было стыдно, что его сочтут трусом, и он боялся попасть в тюрьму. В этом была правда. Почему в этом была правда, раз он уже доказал себе, что безразлично, что он делает и делает ли что-либо вообще, он сказать не мог. Но факт оставался фактом.

Выйдя из лагеря, Файф снял с плеча винтовку, потому что их предупреждали, что вблизи фронта к лагерю могли просочиться японцы. Он не замечал, чтобы что-нибудь где-нибудь двигалось, но, когда в джунглях сгустились сумерки, стал немного тревожиться. Файф знал, что эта местность завоевана только неделю назад, но, глядя на нее, можно было подумать, что он первый ступивший на нее человек. Однако на этом самом месте, где он стоит, мог быть убит какой-то человек, другой американец. Файф пытался представить себе эту картину. Он сильнее сжал винтовку. По мере того как угасал день, вокруг воцарялась жуткая тишина джунглей. Файф вдруг вспомнил, что вечером вокруг лагеря должны выставить часовых и его может пристрелить какой-нибудь испуганный парень. Не раздумывая больше и позабыв о своих мыслях, что он скоро умрет и поэтому ничто не имеет значения, он повернулся и бросился бежать в лагерь, радуясь, что возвращается к своим.

Часовых еще не выставили. Сержант, начальник караула, еще только собирал их. Файф с минуту дико глядел на них, словно на что-то нереальное, думая, как чуть-чуть не был убит одним из них из-за своей глупой чувствительности, потом пошел к спальной палатке Стейна. Уэлш, готовившийся поблизости: ко сну, велел ему убираться ко всем чертям, идти спать.

На миг, на один только миг у Файфа мелькнуло желание попросить его о чем-то, что внушило бы ему уверенность, но он тотчас понял, что не знает, о чем просить или как выразить то, что хотел сказать. В конце концов, какую уверенность можно внушить? Он не хотел, чтобы его посчитали маменькиным сынком или трусом. Поэтому, не сказав ни слова, пожал плечами и, чувствуя, что на его лице написан испуг, повернулся и пошел прочь.

Уэлш, который сидел перед своей палаткой, скрестив ноги и держа на коленях винтовку, смотрел ему вслед прищуренными глазами, пока парень не скрылся из виду за деревьями. Его глаза сверкали из-под черных бровей. Итак, малыш наконец понял, как он важен для мира. Уэлш фыркнул. Немало ему понадобилось времени. Всякий разумный ребенок должен легко усвоить эту истину. Только эти не хотят. Поэтому теперь приходится усваивать истину на своем горьком опыте. Больно, не правда ли? Малость перепугался, вредно для здоровья? Уэлш по-своему сочувствовал Файфу, но ничем не мог помочь. Да и никто другой не мог. Разве что посоветовать ему вернуться назад и родиться немым. Собственность, малыш, все ради собственности. Все умирают, ну и что такого? В конце концов, не все ли равно? Что остается? Собственность. Уэлш продолжал чистить и осматривать винтовку. Он уже покончил с новым автоматом и пистолетом, полученным раньше со склада Мактея. Если бы выдавали обрезы, он взял бы себе и обрез. Надо поторапливаться с винтовкой — уже почти стемнело. Наконец удовлетворенный сделанным, он поднял винтовку обеими рукам и прицелился. Дайте ему винтовку Гаранда. Пусть романтически юнцы носят «спрингфилды» и сварные обоймы к автоматическим винтовкам Браунинга. Морской пехоте приходится их носить. Дай то ему огневую мощь, а сами можете придерживаться своей комариной точности. Наступает век огневой мощи, а не точности. Уэлш положил винтовку обратно на колени и опустил руки. Скрестив ноги, с винтовкой поперек бедер, Уэлш сидел и вглядывался в темные деревья.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*