Владимир Рыбин - Взорванная тишина
«Сюда!» — хотел крикнуть Гаичка. И зажал крик в горле. Потому что голоса были злыми, чужими.
— …А кто божился, что успеем проскочить?
— Сам знаешь, шторм помешал.
— Ты впутал, ты и выпутывай. Что теперь делать?
— Уходить, пока не накрыли.
— Куда?
— На кудыкину гору.
— Ты, сволочь, не крути!
За камнями послышалось какое-то движение. Хрустнула галька под тяжелым ударом. Потом басовитый голос, который только что воинственно нападал, произнес задыхаясь:
— Сколько денег ухлопали! Машину раскурочили на эту идиотскую шхуну. Хавкин всю сберкнижку вложил. А ведь как было просто: двенадцать миль — и в нейтральных водах. Дальше пограничники нам только бы ручкой махали, как иностранцам. Привет и уважение.
— Не ной. Сам хотел бизнеса. А бизнес — всегда риск. Не вышло — все равно улыбайся.
— Ха-ха! — грустно сказал хриплый голос. — Теперь нам снова тюряга улыбается.
— Это еще не самое страшное.
— А чего? Вышка? Не, за это вышки не дают, читал.
— Грамотный. Ну вот и думай. На ту сторону уходить — все предусмотрел, а как возвращаться…
— Ты, гад, подбил.
За камнем снова послышался мягкий удар, вскрик и злой сдавленный голос:
— А под шхуну маскироваться — чья идея? Лучше заткнись, изобретатель. Мы тут все одинаковые. И запомни на всякий случай: встретились в ресторане, ударила блажь по пьянке, решили прогуляться на ту сторону. Выпивка там дешевая, понял? Расколешься в малом, до всего докопаются.
— Ладно, пусти!
Голоса смолкли. И Гаичка снова услышал море — рев водоворотов у камней там, в полукабельтове, и беспорядочные тяжелые вздохи пенных валов здесь, под боком, на прибрежной гальке.
— Хавкина-то куда девать? — снова послышался хриплый, уже успокоенный голос. — С собой не унесешь, а и оставлять нельзя. Найдут, скажут: раз один выплыл, то и другие могли. Весь берег перероют на сто верст.
— Камень на шею да в море.
— Живого-то?!
— Все равно уж ему.
Гаичка изогнулся, чтобы дотянуться до кобуры, и чуть не вскрикнул от боли. Пистолет был на месте. Он поставил его на боевой взвод и начал подтягиваться на локтях, отодвигаясь в тень. Он уже почти стоял, опираясь спиной об острые выступы, когда увидел перед собой невысокого крепкого человека в мокрой телогрейке и шапке-ушанке, съежившейся от воды, сидящей на самой макушке его большой головы. Человек изумленно уставился на пограничника и вдруг начал виновато улыбаться, растягивая черную щель рта, окаймленного густой рыжей щетиной.
— Руки вверх! — сказал Гаичка, стараясь придать голосу как можно больше твердости.
Человек начал поднимать руки, но вдруг, резво отпрыгнув в сторону, скрылся за камнем.
Гаичка оттолкнулся локтями, шагнул вперед, выставив перед собой пистолет. Две согнутые фигуры, стуча галькой, убегали по узкой каменистой отмели, лежавшей у подножия высоченной отвесной скалы.
— Стой, стрелять буду!
Вместо грозного окрика из груди вырвался хрип. Тогда Гаичка стал стрелять в воздух. Те двое побежали еще быстрее, скрылись за выступом скалы. Выстрелы звучали глухо, не раскатисто, как, бывало, на стрельбище: скала кидала звуки в пустоту моря и они не возвращались, тонули в сумятице волн.
Идти оказалось не так больно, как кричать. Он пошел вперед, стараясь ступать осторожно, чтобы не упасть. У подножия скалы увидел человека с окровавленной головой. Человек лежал на боку, остановившимися, круглыми от страха глазами смотрел на пограничника. Он был похож на подстреленную хищную птицу, в предсмертном страхе ненавидевшую все, что живет и движется. Гаичка попытался нагнуться к нему, но сразу понял, что это не удастся. Тогда он встал на колени, обшарил мокрую одежду, вынул из кармана большой складной нож.
Так он и шел по отмели, как по коридору, между мокрой полосой прибоя и гладкой, оглаженной ветрами скалой. Как ни было тошно Гаичке, он все же попытался представить себя со стороны — мокрого, встрепанного, ссутулившегося от боли, с пистолетом в одной руке, с ножом в другой — и усмехнулся представившемуся образу.
«Чем страшнее, тем лучше. Этих волков культурным видом не прошибешь».
Он увидел их уже через десять шагов — две раскорячившиеся на скале фигуры.
— Назад!
Гаичка выстрелил вверх, в черную грудь горы. Пуля цокнула о камень и, жалобно ойкая, унеслась в море. Маленький, коренастый нарушитель, в мокрой шапке-ушанке, сразу же сполз на отмель. Другой, худощавый, черный лицом, в блестящей нейлоновой куртке с «молниями», затравленно оглянулся и продолжал карабкаться вверх. Гаичка снова нажал на спуск, но затвор только сухо щелкнул. Перезарядив обойму, он прицелился и выстрелил в растопыренную на камне ладонь. И поразился выдержке этого черного: даже не вскрикнул, мешком свалился вниз и скорчился, зажав руку полой куртки.
— Лицом к стене! Не двигаться! — приказал Гаичка. И расслабленно опустился на камни.
Оглядевшись, он понял, что стрелял напрасно: бежать нарушителям было некуда. Постепенно сужая отмель, скала обрывала ее и отвесной стеной входила в воду. Плыть? Но в такую погоду на первом же метре волны трахнут головой о камни. Да и сколько надо плыть? Пытаться залезть на этот стометровый отвес можно было только сгоряча, обалдев от страха. Здесь нарушители были, как в мышеловке. А там, сзади?
И вдруг Гаичка вспомнил. Однажды, разглядывая карту на штурманском столе, он обратил внимание на странное название небольшого берегового мыса — Колодец. И старший лейтенант Росляков рассказал ему, что тут и в самом деле как колодец — ни на шлюпке с моря, ни пешком с суши нет подхода. Вспомнив это, Гаичка даже улыбнулся, решив, что ему здорово повезло, если их выбросило именно в этом месте.
— Эй ты, — сказал он. — Да нет, другой, в шапке. Как тебя?
— Понтий Пилат, — зло усмехнулся нарушитель.
— Понтий так Понтий. Возьми-ка нож у своего приятеля да кидай сюда. И свой тоже. Та-ак. Все? Ничего больше? Смотри: обманешь — пристрелю, не задумываясь.
— А мне все едино. Была бы пушка, тебя бы уж не было. Все повыкидывали еще в море.
— Не тре-пись! — глухо сказал другой нарушитель злым, придушенным болью голосом.
— Теперь иди, тащи сюда третьего. Иди, иди, — добавил Гаичка, заметив насторожившийся взгляд нарушителя. — Бежать тебе все равно некуда. Это — Колодец, выхода отсюда нет.
Он нарочно сказал это, хотя и сам толком не знал, где находится. Однако встал, проследил, чтобы нарушитель не кинулся в какую расщелину.
— Теперь сидеть, не разговаривать и не двигаться. Буду стрелять без предупреждения, — сказал Гаичка, когда все трое оказались у стены.
Тучи на западе совсем погасли. Горизонт пододвинулся до соседних рифов. Фигуры нарушителей быстро таяли, сливались с черным фоном камней.
Гаичка начал последовательно вспоминать свои действия и остался доволен собой. Ему понравился и жаргонный тон, невольно взятый в разговоре с нарушителями. Он даже удивился этой своей способности, ибо прежде, сколько помнил, никогда не умел разговаривать так вот зло и небрежно.
Ночь упала быстро, как волна. То было еще видно пену у камней, а то вдруг пропало все — и небо и скалы. Гаичка полулежал на каких-то острых выступах и слушал ночь. Бестолково носился ветер над берегом, шумел в неровностях скал. Гремело море у рифов, монотонно вздыхало на отмели и всхлипывало галькой, словно человек, мучимый во сне одышкой. Гаичке чудился то стук камней под ногами, то движущиеся тени. Несколько раз он готов был стрелять в темноту, но сдерживался, подолгу ждал, затаив дыхание. Ветер трепал давно просохшую куртку, забирался за шиворот, ознобливо щекотал спину. Непрерывно и остро болела грудь. Боль ползла по плечам и скулам, ударами отдавалась в висках.
«Только не спать!» — твердил себе Гаичка. И старался думать о приятном — о друзьях-матросах, о теплом кубрике на самой корме под закутанными в брезент глубинными бомбами.
Однажды к ним в кубрик пришел мичман Сотник, принес альбом с надписью на толстой коленкоровой обложке — «Боевой путь корабля». Гаичка листал его, читал подписи под снимками и все ждал, что вот сейчас, на следующей странице, пойдет речь о настоящих шпионах, о том, как перехватили вражескую подлодку, вторгшуюся в наши воды, или поймали живого диверсанта, или хотя бы спасли судно, разбитое штормом… Но в альбоме были только рассказы об отличниках боевой и политической подготовки, сфотографированных на своих боевых постах, у Знамени части или просто на палубе. И Полонский тоже был в этом альбоме, стоял на мостике с биноклем, приставленным к глазам. Подпись гласила, что благодаря его бдительности была обнаружена унесенная в море прогулочная лодка с двумя курортниками. И курортники были тут, на соседнем снимке, точнее, один курортник и одна курортница — веселая, радостно улыбающаяся молодая пара.
