Иван Поздняков - Пока бьется сердце
Женщина смеется и плачет.
Девочка стоит по-прежнему бледная, с расширенными, сухими глазами. Затем осторожно отталкивает в сторону материнские руки, порывисто кидается к матери, целует ее полные, влажные от слез щеки.
И только теперь Марта заплакала. Плечики ее трясутся, слезы капают на колени женщины.
— Не надо, Марта… Не плачь…
Женщина не встает с колен. Берет сбился на затылок, густые русые волосы разметались по плечам.
— Мама, а дедушку убили, — вполголоса говорит девочка.
— Знаю, доченька. Не вспоминай то время. Забудь…
В палатку входят все новые люди. Среди них вижу Василия Блинова. Мой друг прячется за спины вошедших, почему-то жалко, виновато улыбается, и эта улыбка портит его лицо, делает его некрасивым. Чувствую, что Василий не знает, как себя вести сейчас, что делать.
Но вот женщина приподнимается.
— Марта, где же товарищ Блинов, который подобрал тебя на дороге. Его здесь нет?
Девочка обводит взглядом собравшихся и, заметив Василия, бросается вперед. Марта тянет моего друга на середину палатки. Василий слегка упирается, краснеет.
Несколько минут женщина и Блинов стоят друг против друга молча.
— Так вот вы какой! — первой нарушает молчание гостья. — Таким я и представляла вас…
Она протягивает к Блинову обе руки, кладет их на плечи разведчика.
— Разрешите поцеловать вас за все. За все, что вы сделали для моей дочери и для меня…
Она обнимает его и целует прямо в губы.
Возле гостьи и Блинова суетится фотокорреспондент армейской газеты. Режут глаза магниевые вспышки.
— Уважаемая гражданочка, — просит фотокорреспондент, — поцелуйте еще раз старшего лейтенанта Блинова. Уважьте меня. Первый поцелуй не мог запечатлеть на кадре, положение надо выправлять.
Женщина зарделась. Она выжидательно смотрит на Блинова. Глаза по-прежнему светятся большим счастьем.
— Гражданочка, умоляю вас, — не унимается фотокорреспондент.
Анна смеется и снова целует Блинова в губы.
Здесь, в палатке, Анна вкратце рассказала о своих мытарствах в первые дни войны, о том, как выхлопотала разрешение для поездки на фронт, чтобы забрать дочь.
— Оставайтесь у нас, — предложила Анне старший врач медсанбата. — Мы привыкли к вашей девочке, полюбили ее. Тяжело будет с ней расставаться. Работа для вас найдется.
Анна просияла.
— Я давно мечтаю, — призналась она, — попасть на фронт. Я согласна. Но ведь это нужно как-то оформить. Придется съездить в Казань, привезти кое-какие вещи, уплатить хозяйке за комнату.
— Стоит ли предпринимать такое путешествие? — заметила старший врач. — Напишите хозяйке, где вы снимали комнату, чтобы все сберегли, вышлите ей деньги. А мы оформим официальные документы и пошлем их в казанский госпиталь, чтобы не считали вас без вести пропавшей. По рукам что ли, товарищ Анна?
Так и порешили: Анна остается в дивизии.
Возвращаюсь в редакцию. Рядам со мной шагает Василий Блинов. Хмурится, молчит.
— Дай папиросу, — наконец прерывает молчание Василий.
— Ты же бросил курить…
— Ничего, одна не повредит.
Закуривает. Жадно, несколько раз подряд затягивается дымом.
— Ты что-то невесел, — говорю своему другу.
— Сам должен обо всем догадываться. Привык я к Марте, уже считал ее совсем своей…
— Значит, Василий, не радуешься приезду Анны?
— Радуюсь и очень даже радуюсь. Но на сердце все-таки муторно. Все мы люди и часто не всегда безупречные…
Снова жадно затянулся табачным дымом, потом сердито отбросил недокуренную папиросу и спросил:
— Как ты думаешь, забудет теперь меня Марта или нет? Ведь рядом с ней мать…
— Не говори глупости, Василий. Сам должен знать, что люди, а дети тем более, никогда не забывают добро и на любовь всегда отвечают любовью.
Уже совсем темно. На западе вспыхивают не то зарницы, не то далекие вспышки артиллерийских батарей.
Лицо врага
Дивизия с боями пробивается к Днепру. После тяжелого поражения на Курской дуге враг не может стабилизовать фронт, укрепиться на каком-либо рубеже. Все свои надежды он возлагает теперь на Днепр, где думает остановить стремительное наступление наших войск. Отступая под натиском наших войск, немцы жгут города и села, оставляя после себя мертвые пустыни. Горят нескошенные хлеба, горит степная трава, полыхают железнодорожные станции, взлетают на воздух железнодорожные мосты. Больше вреда нанести русским, стереть с лица земли все, что называется русским, осквернить их леса и реки, испоганить русские поля, зачадить трупным смрадом русское небо — вот чего хотят отступающие гитлеровские войска.
День и ночь над украинскими степями не умолкает гул артиллерийской канонады. Дрожит земля, как в малярийном ознобе.
Дороги усеяны немецкой техникой, брошенной при поспешном отступлении. Целехонькие танки и самоходные артиллерийские установки чередуются с разбитыми «оппель-кадетами», принадлежащими мелкой офицерской сошке, и «оппель-адмиралами», кожаные сиденья которых потерты жирными задами немецких генералов. В кюветах полулежат огромные штабные автобусы, валяются мотоциклы.
Повсюду разбросаны узлы, чемоданы, баулы, до отказа набитые награбленным тряпьем. Почти в каждом чемодане увидишь порнографические открытки, фляги с французским коньяком, банки португальских сардин, запечатанный порошок эрзац-лимонада. Тут же — парадные френчи с железными крестами, вшивое нательное белье, истоптанные носки, заношенные до черноты портянки. О, немцы бережливы, они не выбросят ни одну тряпку.
Эта рвань издает отвратительный запах, и даже воронье шарахается в сторону от всего, что оставил враг на дорогах отступления. Мой знакомый командир похоронной команды, служба которого и так была сопряжена с довольно-таки неприятным делом, ругался, проклинал судьбу за то, что ему приходится очищать дороги, закатывать всю эту дрянь в глубокие ямы или просто жечь на огромных кострах.
Войска быстрым маршем идут на запад. Тесно на дорогах. В воздухе висит многоголосый гомон, гул танковых моторов и артиллерийских тягачей, грохот походных кухонь, скрип армейских двуколок. В безоблачном небе одна за другой проходят эскадрильи наших штурмовиков, бомбардировщиков, истребителей.
Вот оно, большое наступление! Ликует душа солдата. Хотя изнурительны марши, кровопролитны бои, адски тяжела работа солдата, полна неудобств и лишений походно-боевая обстановка, но в наших рядах не найдешь человека с постным и скучным лицом, не услышишь брюзжания, которое порой встречалось в дни обороны. Не подвезли обед — можно потуже стянуть ремень; не мылись в бане целый месяц — можно искупаться в какой-нибудь тихой украинской речушке; опаздывает с письмами полевая почта — не беда: в тылу и так знают, что мы наступаем.
Уже под вечер входим в сгоревшее село. Отсюда немцы были выбиты сегодня утром. По бокам дороги тянутся в ряд печки — все, что уцелело от хат. Из степи возвращаются к пепелищам жители.
В центре села, на площади, возле чудом уцелевшего здания правления колхоза видим пленных немцев. Бойцы-конвоиры с трудом сдерживают напор местных жителей, рвущихся к пленным. Немцы боязливо жмутся друг к другу.
— Ироды! Нашлась и на вас управа! — кричит беззубым ртом сухонькая, с трясущейся головой старуха.
Толпа неистовствует.
— Каты скаженни, смерть им!
— Смерть подлюкам!
— Дайте их нам, мы зробымо то, що воны з нами робылы!
Крики внезапно обрываются, на площади наступает тишина. Люди смотрят в одну сторону. К уцелевшему дому приближается несколько местных жителей. Они несут полуобнаженную мертвую женщину. Голова ее запрокинута, и две косы тянутся по дороге, оставляя в пыли неглубокие бороздки. Толпа расступается. Женщину кладут возле крыльца. Прекрасное, молодое, здоровое тело погибшей осквернено. На грудях, по-девичьи упругих, застыли черные сгустки крови, на теле — кровоподтеки и синяки.
— Ой, бабоньки, що ж воны зробылы с Оксаной?! — разрезало тишину женское причитание.
— Воны всим гуртом, як скоты знущались з ней, — пояснял солдатам-конвоирам высокий, худой, как скелет, дед. — Я в коноплях сидив, все бачив. Як скоты… А потим убылы.
Толпа снова волнуется, бросает в лицо пленным страшные проклятия.
Мы сделали для Оксаны гроб, обили красной материей и установили его в уцелевшем здании правления колхоза.
А вечером рядом с гробом, в котором лежала красавица Оксана, появился второй. В нем вечным сном уснула любимица дивизии смелая разведчица Люба Шведова.
…В канун этого дня Люба Шведова с тремя разведчиками углубилась далеко из тыл отступающего врага. Засекли на карту немецкие батареи, установленные на новых оборонительных рубежах, обнаружили свежую танковую дивизию врага, прибывшую на подкрепление отступающим частям. Эти ценные сведения нужно было срочно передать в штаб дивизии.
