Анатолий Недбайло - В гвардейской семье
Искусные руки медиков сделали все возможное и даже невозможное, чтобы как можно скорее поставить
меня на ноги, а значит — вернуть в боевой строй. Одно беспокоило — багрово-красные рубцы на лице.
Взглянул в зеркало — и отпрянул: я это или не я? Лоб, нос, подбородок — в шрамах. Только глаза мои. А
все остальное какое-то чужое. Как отнесется к этому — другому, изуродованному человеку та, которая
сказала, что любит и ждет?
...Какое это безмерное счастье — снова оказаться на «своем» аэродроме! Я вновь ощутил в себе силу, несущую солдата в бой, и готов был сейчас, сию же минуту сесть за штурвал крылатой машины и воевать
еще упорнее, бить врага еще сильнее.
Иные утверждают, что после сложных боевых ситуаций появляется страх. У меня же появилась какая-то
неукротимая жажда летать. Впрочем, в глубине души притаилось что-то похожее на страх. Но это было
совсем другое чувство: я спешил, я очень хотел поскорее увидеть Катюшу — и вместе с тем опасался
этой встречи.
...Первым, кто повстречался мне на пути, был мой дорогой друг и боевой товарищ Антон Малюк. Мы
обнялись, [109] расцеловались. Он, оказывается, ждал меня с утра.
— Как же ты узнал, что я должен приехать? Я ведь никому об этом не сообщал...
— Я все знаю, — сиял Антон. — У меня особое чутье!
Нас окружили товарищи. Жали мне руку, поздравляли с выздоровлением, сообщали наиболее важные
новости. Их оказалось много. Были хорошие, были и нерадостные. То, что полк наносил удары по
вражеским группировкам, откатывавшимся в глубь Крыма, — это, разумеется, было хорошей вестью. А
вот услышать, что погибли такие прекрасные летчики, как Толмачев, Сачивко, Егорышев, было больно и
тяжко.
— Командиру полка присвоено звание подполковника! — сообщал один.
— Новички прибыли, всех в третью эскадрилью определили, — дополнял другой. — Может, знакомы
тебе такие фамилии — Карпеев, Обозный, Масленцев, Киреев, Кожушкин?
Нет, я этих ребят не знал, но мне предстояло пройти с ними большой фронтовой путь.
— А про Береснева тебе еще не рассказывали? Послушай...
И товарищи поведали мне о подвиге младшего лейтенанта Анатолия Береснева.
...Вторая эскадрилья во главе со старшим лейтенантом Леонидом Бедой штурмовала вражеский аэродром.
Прямым попаданием зенитного снаряда был поврежден самолет командира, и Леонид Беда вынужден
был сесть на занятой противником территории. Группу возглавил заместитель Беды — лейтенант
Брандыс. Он перестроил эскадрилью и передал по радио приказание Бересневу сесть и взять на борт
комэска и его воздушного стрелка Семена Романова.
Легко сказать — взять на борт! Сверху Береснев хорошо видел, как отовсюду к штурмовику бегут
гитлеровцы. Он прошел почти над головами фашистов, обстрелял их и сел рядом с командирской
машиной. Комэск поджег ее — чтобы не досталась врагу, быстро вскочил на крыло бересневского
самолета и втиснулся в кабину воздушного стрелка. Стрелок Романов устроился в гондоле шасси. [110]
А в это время четверка штурмовиков во главе с Брандысом буквально поливала гитлеровцев огнем.
Береснев дал газ, мотор взревел, и с четырьмя отважными авиаторами на борту штурмовик взлетел над
головами фашистов и вернулся на свой аэродром. Какие молодцы! — искренне восторгался я Бересневым
и другими однополчанами, для которых мужество, отвага, героизм стали привычным, будничным делом.
— Товарищ командир, вас вызывают! — шепнул Малюк.
— Извините, друзья: начальству надо доложить! — сказал я. Ребята расступились, и мы с Малюком
пошли дальше.
— Кто вызывает, командир полка? — спросил я Антона.
Малюк загадочно улыбнулся.
О, этот хитрец Малюк! Я догадался и тут же ощутил страх перед встречей с Катюшей.
Она увидела меня издали. Быстро мелькнули русые кудри в окне. И вот уже Катя птицей слетела с
крылечка, мчится навстречу. Остановился в нескольких шагах от нее. Остановился потому, что на таком
расстоянии не должны быть видны кровавые отметины на моем лице.
— Здравствуй, Катюша!
Чувствую, что слова эти произношу каким-то чужим глухим голосом. «Я это — или не я?» — стучит
сердце. А она уже обхватила мою шею руками, приникла губами к моим рубцам. Нос мой щекочут русые
кудряшки, и я начинаю улыбаться. Вижу мокрые веки, вижу на щеке Катюши крупную слезу и смеюсь.
— Спасибо тебе, моя дорогая, за твое письмо! Оно ускорило мое выздоровление. Оно помогло мне
выжить.
Катя зарделась:
— Правда?
— Да...
Я смотрел в ее глаза — и не мог наглядеться: так мечтательно и долго когда-то смотрел в бездонную
глубину неба, предавшись мечтам о будущем. Теперь снова загадывал судьбу.
— Спасибо тебе за подарок! — спохватилась Катя.
— Какой подарок? — не понял я.
— Ну, тот, что ты с Малюком переслал. [111]
Мне оставалось только ответить «пожалуйста». И тут Малюк отличился!.. Дело в том, что слышал он
однажды, как я просил нашего интенданта купить где-нибудь за любую цену набор ниток «мулинэ».
Догадался Малюк, для кого они предназначались. И вот, возвращаясь из госпиталя и желая хоть как-то
успокоить Катюшу, заглянул он к интенданту, взял у него покупку и вручил девушке, сказав, что подарок
этот посылаю я. И снова я почувствовал, сколько такта, сколько благородства в щедрой душе Малюка!
— А я тебе тоже подарочек приготовила! — продолжала Катюша. — Идем к нам — увидишь.
Мы зашли в общежитие. У подружек сразу же нашлись неотложные дела, Малюк исчез — и мы остались
вдвоем. Катя взяла искусно расшитую небольшую подушечку и протянула мне:
— Это тебе. Твоими нитками вышила. Чтобы хорошо отдыхалось.
— Спасибо тебе, дорогая! От всего сердца — спасибо!
2.
Мое появление в полку было для комэска приятной неожиданностью. Встретившись, мы беседовали до
глубокой ночи. Разговорам, казалось, не будет конца. Кривошлык интересовался подробностями моего
последнего боевого вылета, спрашивал, как лечили меня в госпитале, как чувствую себя теперь.
В свою очередь, я интересовался делами эскадрильи — какие виды боевого применения больше всего
используются сейчас, как входят в строй молодые летчики, все ли самолеты исправны, как работает
технический состав. Рассказал мне Кривошлык и о полковых новостях.
О многом вели мы речь. Одно лишь «приберег» я на завтра: чувствовал, что комэск, как бы он ни был
добр и отзывчив, вопрос этот будет решать без скидок на приятельские отношения.
Утром зашел я к командиру эскадрильи и попросил дать мне контрольные полеты, включить меня в
боевой расчет.
Майор Кривошлык пристально смотрел на меня и молчал. Долго молчал. Но вот он встал, улыбнулся
[112] своей доброй улыбкой, подошел ко мне, положил руку на плечо:
— Как можно, Анатолий? У тебя ведь рука еще в гипсе! Вот поправишься, подлечишься — все, что надо, получишь: и контрольные полеты, и право летать на боевые задания...
Конечно же, комэск был прав. Но я не мог ждать: сердце истосковалось по боевым полетам, рвалось в
бой.
...Уже три дня хожу по аэродрому, обшарил все закоулки. Мои боевые товарищи вылетают на штурмовки, а я провожаю и встречаю друзей. Нервничаю, как никогда раньше.
«Нет, не могу больше оставаться без дела!» — решил наконец я. И направился к командиру полка.
— А, Недбайло! — приветливо встретил меня Ляховский.
— Товарищ гвардии подполковник! — с досадой и надеждой обращаюсь я. — Все летают, бьют врага, а
мне сидеть без дела...
— Ценю порыв. Однако рука-то еще не в порядке? Я заранее подготовил себя к такому повороту и перед
тем, как зайти к командиру в кабинет, затолкал подальше в рукав гипсовую «трубку». Теперь же, вытянув
левую руку, стал демонстрировать Ляховскому, как прекрасно «работает» кисть.
— Ну, коли так — дело другое, — согласился Ляховский. — Разыщите Филимонова и полетайте с ним.
— Есть! — вытянулся я, молодцевато щелкнув каблуками. В этот момент мне хотелось расцеловать
командира, но, к сожалению, уставом такие нежности не предусмотрены.
...Контрольные полеты прошли без замечаний. Заместитель командира полка майор Филимонов,
«вывозивший» меня, остался доволен техникой пилотирования и дал «добро» на самостоятельный вылет.
Все шло хорошо. Мне бы радоваться. Но я испытывал недовольство самим собой. После перерыва
чувствовал скованность, не стало прежней уверенности, машина не была мне полностью подвластна.
«Что это — утрачены навыки, запаздывание реакции?» — тревожился я. Но вместе с тем ясно понимал: сказывается перерыв в полетах. Надо «влетаться», слетать на боевое задание раз-другой — и все станет
