Владимир Порутчиков - Брестский квартет
За столом в показавшейся восхитительно жаркой с мороза комнате сидел капитан. Верхняя часть лица его была срезана тенью. И хотя в комнате были еще люди, Крутицын отметил их чисто механически, мельком. Что-то быстро печатал на машинке молодой прыщавый офицерик, а двое других стояли подле разостланной на грубом деревянном столе карты. Ох и дорого бы заплатил сейчас Сергей Евграфович, чтобы глянуть на нее! Лицо же сидящего за столом капитана мгновенно растревожило сознание поручика. Щурясь от света и боли в несколько туманной голове, Крутицын совершенно неприличным образом (хотя уместно ли говорить о приличиях в положении пленного) уставился на офицера, тщетно пытаясь вспомнить, где и когда мог видеть этого человека. Но последний сам пришел ему на помощь. Глянув на вошедших, он вдруг резко, с криком: «Ба! Не может быть! Сережа?!», вскочил и бросился к пленному. С грохотом полетел на пол опрокинутый стул, у присутствующих удивленно вытянулись лица. Но офицер, не обращая внимания на произведенный эффект, уже тряс смятенного поручика за плечи и восхищенно повторял:
— Черт бы меня побрал! Сережа?! Вот так встреча! Немедленно развяжите ему руки! Костоломы!.. Хотя, молодцы — быстро сработали. Ведь верно? И… — смеясь добавил он, — надо признать, что если бы не мои разведчики, мы с тобой, Сережа, точно бы не встретились…
В тот момент, когда немец выскочил из тени, Крутицын мгновенно узнал его и не поверил глазам: Питер Вальтер! Петя — белый офицер из обрусевших немцев, верный армейский товарищ, с которым они вместе служили в армии Врангеля.
Через минуту развязанный, с красными пятнами на щеках Крутицын уже сидел за столом рядом с Вальтером и его желудок приятно обжигала огненная водочная жидкость, только что поднятая и опрокинутая за встречу двух старых друзей. В комнате, кроме них, никого уже не было. Капитан попросил на некоторое время оставить его наедине со старинным приятелем, офицером. Он так и сказал: «старинным приятелем, офицером», и присутствующие в комнате с брезгливым удивлением посмотрели на пленного русского со старшинскими лычками вместо офицерских погон или, как там у Советов: кубиков, ромбиков, шпал.
На какое-то время они оба забыли о всей двусмысленности создавшегося положения: офицер немецкой армии пьет с пленным русским.
— Сейчас принесут бутерброды, а ты, если хочешь, кури пока. — Вальтер достал из кармана серебрянный портсигар, щелкнув крышкой, протянул Крутицыну.
— Спасибо, Петя, я не курю, если помнишь…
— А я, с твоего позволения…
Повисла длинная пауза. Поручик понимал, что долго так продолжаться не может. Рано или поздно Вальтер будет вынужден приступить к исполнению своих прямых обязанностей, но тот все чего-то ждал, оттягивал этот неприятный момент.
— Как жена? Маша, кажется, если мне не изменяет память?
— Да-да… Она сейчас в оккупации, под Брестом. У меня нет никаких вестей от нее.
Вальтер сочувственно кивнул головой, выпустил изо рта клуб белого дыма.
— Понимаю. Но это несложно выяснить. Я вполне смогу это устроить. Потом…
Он сделал неопределенный жест рукой. Принесли намазанные чем-то серым бутерброды и стакан чая. «Ему, ему», — показал Вальтер на Крутицына, и солдат, испуганно глянув на русского, поставил поднос перед ним.
Коньячного цвета чай в железном подстаканнике исходил тонким, ароматным дымком, несколько кусочков сахара на блюдце, весело поблескивали колотыми краями — милые атрибуты мирной жизни, приятной вечерней беседы. Поручик уже забыл, когда в последний раз сидел и пил вот так чай. Ну что ж, чаепитие с другом… или врагом? Он отломил кусочек бутерброда и положил в рот. Прожевал. Какой-то то ли жир, то ли паштет, но вкусно. Странно, но есть почему-то совсем не хотелось.
— Ты ешь, ешь, — подбодрил его Вальтер. — Выглядит, может быть, не очень, но зато питательно. Специально разработанная для вермахта высококалорийная смесь.
Вальтер вдруг закашлялся и посмотрел на дверь. Видно было, что он нервничает. Поручик решительно отодвинул в сторону поднос и первым начал разговор:
— Петя, я все понимаю. Не тяни. Я ничего не могу вам сказать. Как «язык» я вам бесполезен. Ты меня знаешь.
— Знаю, потому и не спрашиваю.
— Лучше уж сразу пусти в расход. По старой дружбе, так сказать…
Вальтер встал и нервно прошелся по комнате. Подошел к двери, закрыл поплотнее. Взял стул и сел напротив Крутицына.
— Ты что, с ума сошел, воюешь за большевиков?! Неужели забыл, как они нашего брата расстреливали, вешали, погоны на плечах резали? И ты теперь с ними? Опомнись, Сережа, пока не поздно, опомнись! А то давай к нам…
— Петя, я не за большевиков воюю, я за землю свою воюю…
— И я за землю, Сережа, и я! Я, быть может, все эти годы только о Родине и думал. Да, по крови я немец, но но духу-то — русский. И здесь был рожден! — Вальтер указал пальцем на пол под ногами. — Вот вы ругаете Гитлера, а он Германию с колен поднял, немцев заставил себя самих снова уважать. Да что самих — весь мир теперь уважает немцев! Мы теперь — сила. Здоровая, очищенная от всякой большевистко-жидовской ереси, сила. Глядишь, и России поможем с колен-то подняться.
— Гитлер и Великая Россия — смешно! — сказал Крутицын и васильковые глаза его стазу стали жесткими, недобрыми. — Ты сам-то в это веришь? Большевики хотя бы сохранили и восстановили империю. А что бы было, если бы пришли тогда мы? Растащили бы Россию-матушку на куски наши друзья из Антанты. Ведь они за доли свои воевали, за куски пирога, а не за нас с тобой, Петя, не за Россию! Ты вспомни, как дрались красные на Перекопе, как жертвовали собой, на колючую проволоку ложились, лишь бы до нас дотянуться, лишь бы в море скинуть… Что это было, Петя? Откуда такая жертвенность, откуда такая ненависть к нам? Ведь мы тоже русские, ведь мы тоже были за Россию, часть ее, плоть от плоти. А они нас…
— Фанатики… — глухо отозвался Вальтер и посмотрел на дверь.
Фанатики.
Крутицыну вдруг вспомнилась та кошмарная ночь на Перекопе. Близкие цепи красных, перекошенная пулеметная лента и испуганный крик раненного в ноги осколками гранаты Вальтера: «Да это же фанатики, Сережа! Фанатики!..» Как они тогда ушли — одному Богу известно…
Вспомнилось, как с наганом в руке пробивал дорогу на один из последних отплывающих в Константинополь пароходов для раненого Вальтера. Двое солдатиков несли его, желтовато-бледного, на носилках вслед за Крутицыным. Кому-то пришлось дать в зубы, кого-то столкнуть с трапа в грязную ледяную воду. Но прорвались. На верхней палубе нашлось место. Тут же быстро простились. «Не дури, Сережа, поплыли со мной, — горячо шептал, ворочая воспаленными белками, Вальтер. — Под Берлином у меня имение, куча родственников… Не пропадем, дружище!» — «Нет, Петр, еще раз повторяю, не могу! У меня в Москве Маша осталась… И вообще, что я там буду делать, Петя?» — «Эх, ты! С тобой бесполезно спорить… Дундук ты, Сережа, дундук…» — улыбнулся сквозь слезы Вальтер. Тогда казалось, что прощаются навсегда. Теперь розовощекий, по-немецки сухопарый и почти совсем не изменившийся Петр Вальтер сидел перед ним собственной персоной и нервно курил сигарету за сигаретой.
— Фанатики… — повторил он и нервно дернул шеей.
— Фанатики, говоришь? Пусть… Но придет Гитлер, — продолжал все более распаляясь Крутицын, мешая русские и немецкие слова, — и, поверь мне, не будет России. Все иссушит арийский дух. Гитлер — националист, ему не нужна Великая Россия, ему лишь нужна Великая Германия. А Сталин… Он хотя бы государственник. Он, как Петр, Россию на дыбы вздернул. Индустриализацию провел. Страну худо-бедно к войне подготовил. И вообще, Сталин — это проходящее…
— Бред, Сережа, какой бред ты сейчас говоришь! Все вы тут большевистской пропагандой оболванены. И вообще, ты даже не представляешь, какая мощь направлена против Советов. Уж поверь мне, что будущее лето будет пожарче прошлого.
— Это ты, Петя, не понимаешь! Вы не с Советами, не со Сталиным воюете. Вы с Россией воюете. И война эта — уже вовсю народная! Надорветесь вы, как многие в этой стране, на этих просторах, уже надорвались!
Вальтер промолчал, затянулся папироской. Тихо спросил:
— Что ж вы так бездарно-то воюете, Сережа? Людишек не жалеете, на пулеметы, как скот, гоните?
Крутицын зло сощурился, поморщился, как от зубной боли, ответил резко:
— Кадров грамотных не хватает, кадров.
— Не мудрено, когда русские боевые офицеры служат у Советов простыми старшинами, а недоучки ведут в бой полки. Отчего ж так невысоко у красных поднялся-то? Плохо служишь? — ядовитая усмешка на миг обезобразила лицо Вальтера.
— Служу, как могу! Да и ты, смотрю, тоже дальше капитана не пошел, — парировал заметно помрачневший Крутицын.
Вальтер как-то странно глянул и вдруг хохотнул весело:
