Канта Ибрагимов - Прошедшие войны
Кесирт думала, что кончится «медовый» месяц или хотя бы квартал и ее супруг успокоится, однако произошло обратное. Его желание стало еще более сильным и развратным, он желал разнообразия и требовал от жены взаимной ласки. В постели он приходил в бешенство, страстно кричал.
Не вытерпела всего этого Кесирт и ушла от него, ушла вопреки нравам гор, ушла прямо ночью из постели, пока муж в забытье храпел.
По-разному судили ее люди, и только женщины хором назвали ее дурой.
Долго мучилась Кесирт — от безделья и горестных мыслей изводила себя, пока однажды не пошла вместе с матерью на базар в Мехкеты — продавать корову и буйволицу.
Увидела Кесирт базар и удивилась. В то время в Мехкеты шла бойкая торговля. Расположился базар прямо под селом в просторном ущелье реки Басс. Кого только не было на этом базаре. Горцы свозили сюда всю свою продукцию — в основном животноводческую, с равнин чеченцы и казаки везли муку, рис, ячмень. Из Грозного поставляли соль, сахар, который был значительно дороже меда, керосин. Из Дагестана даргинцы привозили изумительные ковры, металлическую посуду, кинжалы. Цыгане продавали скобяные изделия. Армяне и горные евреи предлагали золото и серебро. Отдельно, в сторонке, прямо в пойме реки размещался скотный базар, тут же продавались лошади и ослы. Как и во все времена в Чечне, был и оружейный рынок. А самым престижными, самым роскошными считались тканевые ряды. Вокруг этих рядов происходили все важные события базара. Купить отрез материала было и дорого, и почетно, и очень многим недоступно. В основном производили обмен. Царские деньги ушли из обихода, а советских было мало и доверия к ним народ еще не имел. Общей мерой стоимости был килограмм мяса — как основной продукт питания.
Весь день Кесирт толкалась по базарным рядам, с трудом смогла все осмотреть и обойти. Вечером еле живая приползла домой, с ноющими от усталости ногами повалилась на нары и с удивлением подумала, что во время хождения по этому грязному, шумному, непроходимому от тесноты базару она ни разу не вспомнила о своем горе, ей там было легко и спокойно. А здесь, дома, на нее снова свалился весь этот груз тяжелых жизненных переживаний.
К вечеру следующего дня она почему-то с надеждой на облегчение вспомнила базарную толкотню, и ей почему-то очень захотелось быть там — среди людей, среди этого гомона и пыли, среди этих споров и восхвалений, среди этих босоногих чумазых детей и важных, богатых персон, среди этого ослиного крика и бродячих собак под ногами. Оказывается, в этой толпе, среди чужого, равнодушного к твоему горю народа, печали и скука становятся невостребованными — у всех свои дела, свои бесконечные нужды и потребности. На базаре все думают не как умереть, а как выжить, самим горевать некогда и на чужое горе времени нет. Надо дешево купить — дорого продать.
Через день Кесирт вновь ходила по базару, и к своему удивлению отметила, что когда она спрашивала цену даже за самый залежалый товар — ей неохотно отвечали. Она поняла, что на базаре ее траурный вид не вызывает воодушевления у продавцов — базару ближе мирские заботы, а не небесные.
Тогда в следующий раз Кесирт сняла весь траур, помыла и уложила, как и раньше, свои смоляные густые, с курчавостью волосы, повязала поверх них небольшую зеленую косынку, одела давно позабытое расписное платье… Преобразилась девушка. Хаза смотрела на дочь, плакала. Даже в дни траура держалась она стойко, пытаясь хоть как-то взбодрить разбитое сердце дитя, а тут не вытерпела, сидела, ссутулившись, на крыльце, сжимала на груди свои огромные, грубые от тяжелой жизни руки, качала головой и обливала слезами впалые, испещренные многими морщинами щеки. Это были первые следы радости и надежды — дочь стала следить за собой, значит ожила ее душа. А сердце молодо…
Недельки две походила Кесирт по базару — освоилась. Вначале стала помогать в торговле одной старенькой односельчанке, а потом развернула свое дело, стала получать доходы, появились свои деньги.
Нельзя сказать, что Кесирт была торгашкой и умела торговать или торговаться. Нельзя сказать, что она полюбила это дело и получала удовольствие. Однако она знала, что только здесь, среди этого бардака, невежества и обмана, она могла с одной стороны полностью забыться, а с другой заработать на жизнь. Других способов не было, и не от хорошей жизни приняла она эту базарную жизнь.
Правда, дела у нее шли хорошо. Если стояли в ряд несколько продавцов с одним и тем же товаром, то покупали в основном только у Кесирт. У нее образовался свой круг покупателей, это были в основном люди обеспеченные, им нравилось, когда их обслуживала молодая красивая жеро, ведь состоятельный покупатель никогда не смотрит на цену товара, а смотрит на обаятельность продавца.
Каждодневные мирские заботы оттеснили на задний план горе Кесирт, стала она за собой ухаживать, красиво одеваться. Отъелась, округлилась, розовый румянец вновь заиграл на ее смуглом лице, алые губки завлекающе опухли, вновь потянулись вверх, к маленьким ямочкам на щеках. А самое главное — глаза ожили, заискрились. Вначале пыталась она напустить на себя веселье, а потом действительно стало весело, азартно. Конечно, труд это был неимоверно тяжелый, порой даже изнуряющий и унизительный, но Кесирт все делала с душой, с охоткой. Заново ожившая — она захотела жить, искать свое счастье, строить судьбу.
Молодые и немолодые мужчины вились вокруг нее, как трутни возле цветка. Никого она не отталкивала, никого не притягивала, однако в душе искала опоры в жизни. Надеялась на свое счастье.
Все время Кесирт находилась рядом со старухами из Дуц-Хоте и окрестных сел, никогда не отзывалась на приглашения других молодух и жеро пойти на водопой, вечеринку или другое веселье. Закрепилась за ней молва порядочной женщины. Дорожила она этим мнением.
Окружавшие Кесирт старухи сами искали для нее жениха, сами пытались выступать свахами. Однако Кесирт с сожалением в душе отмечала, что не милы ей эти ухажеры, нутром никого не принимала, хотя желала любви, желала ласки, хотела замуж.
Торговое сообщество — Кесирт плюс старухи, стало очень эффективным. Бабки, зная всю округу, до конца торгуясь, брали по дешевке, даже без оплаты вперед, товар, а Кесирт его выгодно продавала. Дела достигли такого размаха, что базар Махкеты стал узок для их деятельности, и тогда они решились закупать здесь дешевый товар (в основном продовольствие) и везти его в Грозный. На обратном пути везли они в горы всякую промышленную утварь, соль, керосин.
Дела так хорошо шли, что Кесирт как-то, прийдя домой, заявила матери, что скоро она купит дом в Грозном и они переедут.
— Ты что, с ума сошла, сдурела в конец! — возмутилась Хаза. — Никуда я отсюда не уеду. Здесь всю жизнь жила, здесь и умру… Только города мне не хватало.
— Ой, нана, что с тобой, — смеясь, говорила дочь, — что ты нашла в этой дыре? Всю жизнь здесь мучилась. Да разве это была жизнь — горе одно.
— Жизнь не жизнь, а моя. Другого не было, а на старости лет и не мечтаю… И вообще, бросай ты этот базар. Не твое это дело. Тебе замуж надо.
— Вот переедем в город — а там женихов достаточно будет. Может, и тебе кого сыщем.
— Да, шути-шути. Никуда я не поеду, и пока я жива и тебя не пущу. По базарам ходит, и в кого ты такая?
— А в кого? Скажи.
Хаза резко замолчала. Кесирт поздно поняла грубость вопроса. Весь день она всячески пыталась ублажать молчаливо-печальную мать, и на следующее утро с тяжелым сердцем, ласково целуя и обнимая единственно родное существо, плача, ушла на заработки, на свой вонючий базар.
Хотя и рвалась Кесирт к базару, как к единственному источнику жизни и спасения, но рвение это было через безысходность, через горе, одиночество и нищету. Жизнь на базаре — это жизнь бродяги под открытым небом. Летом — жара и пыль, зимой — холод и ветер, это дожди и солнцепек. Это каждодневное поднимание тяжестей. Это более семидесяти километров напрямик от Махкеты до Грозного, через горы и перевалы, вброд через большую реку Аргун, по пустынным местам, кишащим всякими бандитами и их отродьями, с многочисленными милицейскими заставами, с их вымогательствами и оскорблениями. Плюс ко всему всякий мужик пытался не только пошутить с Кесирт, но дотронуться до ее стройного тела. А стала она действительно красавицей, была в самом расцвете, в поре женского очарования, вбирала в себя манящий сок и притягательность. Редкий мужчина мог не обратить на нее внимание, даже женщины ею любовались, завидовали.
Словом, нелегок был этот жалкий кусок хлеба. Всякие непредвиденные трудности возникали перед молодой женщиной почти каждый день.
Как раз в тот день, когда Баки-Хаджи и Цанка уходили в Нуй-Чо, Кесирт со своими напарницами направлялась в Грозный, на базар.
Наняли они телегу с извозчиком, нагрузили на нее закупленный товар. Везли в город сыр из бараньего молока, козлиное молоко, говяжье масло и сметану, творог, высушенные бараньи курдюки, мешок белой и мешок красной фасоли, четыре мешка кукурузной муки, полмешка цу[59], бочонок меда и вета [60], прошлогодние яблоки и дикие груши, мешок грецких орехов, а сверху всего этого добра со связанными ногами восседали штук тридцать кур, пять важных индеек и дурная, недовольная всем происходящим, длинношеяя гусыня. Сами торговки шли рядом с телегой пешком, неся на плечах по корзине с сотней яиц в каждой.
