Джурица Лабович - Грозные годы
— А в чем дело, товарищ комиссар?
— Эта девушка не для тебя! Она не революционерка. Смотри, как бы с тобой не случилось то же, что и с Воей... Судя по всему, помощник комиссара батальона узнал о каком-то его неприглядном поступке, совершенном еще в студенческие годы, и воспользовался этим предлогом, чтобы подчеркнуть лишний раз, что партия требует от своих членов кристальной моральной чистоты.
— Я тебя не понимаю, — качает головой Гаврош.
— Ты еще мальчишка, вот и не понимаешь... Но когда начнут копаться в твоей биографии, когда вытащат на свет то, что ты и сам давно забыл, тогда поймешь... И потому...
— Что — потому?
— И потому Хайка — не для тебя! — отвечает Рита. — Она тебя окрутила, и если ты вовремя не опомнишься, то вся жизнь у тебя пойдет наперекосяк. Она ведь тебя не любит...
— Ну это уж слишком! — кричит Хайка.
— Не шуми, красавица! Когда-нибудь, когда перестанут рваться бомбы, когда люди прекратят убивать друг друга и иностранцы будут приезжать к нам только в качестве туристов, ты тоже полюбишь, полюбишь так же сильно, как я люблю сейчас...
— Не слушай ее, Гаврош! — снова кричит Хайка.
— Да, да, ты ошибся в ней! Конечно, она смазлива и ластиться умеет, как кошка, но все это обман, ложь! В душе у нее пустота, пустота, пустота!..
У Гавроша голова идет кругом. Он хватает Хайку за руку а бросается бежать, не разбирая дороги, туда, где между черными громадами домов виднеется небо, усыпанное множеством звезд. А вслед ему несется: «Пустота, пустота, пустота!..» Мелькают дома, улицы, и вдруг все исчезает, проваливается в черную бездонную пропасть. И сам Гаврош с головокружительной скоростью падает в эту пропасть...
Хайка проснулась, поднялась и подошла к Гаврошу. Поправив на нем одеяло, присела возле него. «Отважный партизан Гавро Гаврич! — улыбнувшись, прошептала она и тихонько погладила его по волосам. — Мой любимый, единственный, самый лучший!» Его худое мальчишеское лицо, с незнакомыми суровыми складками возле уголков рта, освещенное неровным, дрожащим светом догорающих в печи поленьев, казалось ей в эту минуту необыкновенно красивым. Гаврош был именно таким, каким она в своих девичьих мечтах представляла себе будущего избранника. Еще там, на берегу Дуная, во время их первого свидания, в день, который казался ей теперь таким далеким, она почувствовала, что это он, тот единственный дорогой человек, которого она ждала...
Самые тяжелые дни наступили для, нее, когда Гаврош ушел в партизаны. Она никогда не забудет, как они прощались ночью. Долго-долго, обнявшись, стояли они на берегу Дуная, молча глядя друг на друга, и Хайка вдруг увидела на щеках Гавроша слезы. Она вернулась домой будто в полусне. Ей казалось, что черная ночь давит, душит ее. До самого утра она просидела без сна, думая о Гавроше, и именно тогда решила разыскать его, где бы он ни был, чтобы уже не разлучаться никогда.
Сейчас, глядя на него, она спрашивала себя, почему он в последнее время словно охладел к ней, почему он тогда не захотел, чтобы она осталась вместе с ним и Шилей на холме в охранении, почему он как-то по-особенному, не так, как с другими, разговаривает с Ритой и почему Рита тоже явно выделяет его из остальных бойцов роты, охотнее беседует с ним, чем с кем бы то ни было еще?..
Неожиданно Хайка почувствовала на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, увидела, что Шиля, спавший на полу рядом с Гаврошем, проснулся и пристально смотрит на нее.
— Ты что на меня так уставился? — шепотом спросила она.
— Я уже несколько дней за тобой наблюдаю и думаю: до чего же красивая девушка досталась Гаврошу! — тоже шепотом ответил тот.
Она смущенно опустила глаза. Разбуженный их разговором, проснулся и Гаврош.
— Шиля, кончай трепаться! — бросил он и сказал, обращаясь к Хайке: — Ты бы легла, отдохнула немного, завтра ведь снова в путь.
Шиля поворочался и затих. Как-то само собой получилось, что он стал для Гавроша и Хайки своего рода опекуном и покровителем их любви, о которой в батальоне знали все и за которую многие их осуждали, считая, что война и любовь — вещи несовместимые.
Гаврош больше не мог заснуть. Он встал и подложил в печь дров. Когда огонь разгорелся, Гаврош подошел к спящей Хайке, поплотнее укрыл ее одеялом и сел рядом с ней точно так же, как она чуть раньше — около него. Он с нежностью смотрел на ее загорелое лицо, черные густые волосы, упавшие на чистый лоб. Эта девушка, которую он так любил, с удивительным мужеством переносила все трудности партизанской жизни, на которые обрекла себя во имя своей любви. Конечно, при этом большую роль играл и ее твердый характер, не позволявший ей ни при каких обстоятельствах выказывать слабость. Из-за ее характера у них с Гаврошем раньше нередко случались размолвки, никогда, впрочем, не длившиеся больше нескольких минут. И Хайка, и Гаврош знали, что не смогли бы прожить друг без друга и что любовь — великое счастье, которое нужно беречь. Давно известно, что любовь делает человека лучше, добрее, благороднее, и сейчас Гаврош спрашивал себя, не это ли чувство к Хайке руководило им, когда он в свое время отпустил двух пленных итальянцев, показавших ему фотографии детей. Присутствие девушки оказывало благотворное воздействие на Гавроша, но в то же время его снова стали одолевать новые, тревожные мысли. Вот и сейчас воспоминание о том бое вызвало в его памяти картину трагической гибели дяди Мичо и Драгослава Ратинацев, и Гаврошу пришло в голову, что то же самое может произойти с ним и его Хайкой.
Он снова подумал об отце. Утром, когда они с Шилей узнали, что Верховный главнокомандующий со штабом должен переправиться через реку Прачу, всего в нескольких километрах отсюда, и что вместе с ними пойдет белградский батальон, усиленный ужицкой ротой и прачанским отрядом, Гаврош вновь попросил Риту разрешить ему наведаться в белградский батальон, чтобы там хоть что-нибудь узнать о Горчине и отце. Ему неожиданно вспомнился Ритин взгляд — хмурый, исподлобья. Раньше она никогда так не смотрела на него.
— А что обо всем этом думает Хайка? — спросила тогда она.
— Не знаю.
— Тебе, видимо, хочется всю семью собрать в роте!
— Но ведь я могу никогда больше не увидеть их!
— В штабе батальона мне уже сделали замечание из-за тебя.
Гаврош изумленно поднял брови.
— Что, тебя это удивляет?
— Кажется, я не совершил ничего предосудительного...
— В штабе мне сказали, что я слишком снисходительна к тебе... что ты — «моя слабость».
— Мы с Хайкой относимся к тебе как к сестре... Что же касается нашей любви, то это дело только мое и Хайки! — резко ответил Гаврош.
После утреннего разговора с Ритой Гаврош пошел в белградский батальон. С ним отправился и Шиля. В батальоне Гаврош узнал, что Горчин находится на высоком холме за селом, где оборудован наблюдательный пункт; с той стороны ожидалась атака немецких лыжников.
Гаврош и Шиля долго, с трудом поднимались на холм по обледеневшей тропинке. Наблюдательный пункт оказался утоптанной в снегу площадкой, незаметной снизу из-за нагромождения больших валунов. Горчин лежал за одним из камней на подстилке из еловых веток, рядом стоял трофейный немецкий пулемет. Гаврош негромко окликнул брата. Они бросились друг другу в объятия.
— Откуда ты здесь взялся? — воскликнул Горчин.
— Я все время искал тебя и вот наконец нашел!
— А мне кто-то говорил, что тебя видели в Рудо, — сказал Горчин, радостно улыбаясь.
— Так ты что же — один тут решил с немцами воевать? — кивнув на пулемет, пошутил Гаврош.
— Мне приказано прикрыть батальон в случае неожиданного нападения немцев. Впрочем, я думаю, мы скоро двинемся дальше.
Они все еще стояли обнявшись. Гаврош рассказал брату о встрече с Хайкой и о том, что теперь они в одной роте. В эту минуту у подножия холма разорвались три снаряда, один из них попал в старую высокую ель, и она с треском рухнула, взметнув снежную пыль.
— Значит, вы с Хайкой здесь, — медленно произнес Горчин. — Теперь бы узнать что-нибудь об отце...
Гаврош печально покачал головой.
— Остается надеяться, — проговорил он, — что отец примкнул к космайскому отряду или к Испанцу — Лекичу, который со своей группой все никак не догонит бригаду... Хотя нет, вряд ли он у Лекича, — добавил он, подумав, — В то время, когда отец уходил из Земуна, Испанец был далеко. Если только позже они встретились...
Вглядываясь в лицо брата, Гаврош подумал, что они так давно не виделись. За это время Горчин похудел, осунулся, на лбу и возле уголков глаз появились морщинки, лицо загорело и обветрилось. На Горчине была хорошо знакомая Гаврошу офицерская шинель отца, немецкие сапоги, на голове кепка с приколотой к ней звездой. Гаврош улыбнулся, увидев выглядывавший из кармана шинели уголок ученической тетради; он вспомнил, как они с отцом подшучивали над Горчином, который тайком писал стихи.
