Александр Скутин - Самые страшные войска
Сам я не козырял никому. За два года службы я «прикладывал руку к головному убору» только новобранцем в карантине. Нам один раз показали, как это делается, потом мы все повторили. И больше не делали этого никогда. В нашей стройбатовской части честь не отдавали никому и никогда, даже полковнику — командиру отряда. И сам он страшно удивился, когда ему однажды козырнул только что прибывший к нам из «учебки» дневальный.
— Это что еще за чучело? — поморщившись, спросил комбат ротного.
— Новенький, из другой части, — разъяснил ситуацию старлей.
— А-а, понятно. Службы еще не знает. У нас производственный план — закон! — сказал он солдату. — А все уставные штучки-дрючки тут до лампочки.
В стройбате тоже есть свои традиции и неписаные законы.
Так вот, иду я, значит, в магазин, поглядываю, нет ли патруля поблизости, как вдруг… Прямо навстречу идет какой-то полковник с красными погонами и общевойсковыми эмблемами. Такие опознавательные знаки имеют мотострелки и еще комендатура — самый страшный враг праздношатающихся солдат. Хорошо бы мне заранее перейти на другую сторону улицы, там можно было сделать вид, что не заметил полковника, а он сам, возможно, и связываться не захочет. Но поздно уже, полковник смотрит мне прямо в глаза, как удав на кролика, и переход на другую сторону улицы теперь уже будет явным бегством, а это еще хуже. Мать честная! Сейчас остановит, спросит документы, узнает, что я должен быть в госпитале, а не болтаться по улицам, — и пошло-поехало! Губа обеспечена, остались одни формальности. А самое главное — ему же честь надо отдать, это тебе не в стройбате, это армия! Ой, братцы, пропадаю, горит военный строитель синим пламенем! Ну не могу я этого сделать, рука не поднимается. Даже зная, что мне это грозит тяжелыми последствиями, я не поднял бы руку. Ну не принято это у нас было ни у солдат, ни у командиров. Западло, не по понятиям. Проклинаю себя на чем свет стоит, но рука, словно онемевшая, прижалась к бедру. А полковник уже грозно насупил брови, остановился в двух шагах от меня, приоткрыл рот…
И тут я его опередил — вдохновение меня озарило.
— Товарищ полковник! — спрашиваю буднично, как ни в чем не бывало, по-свойски, как военный военного. — Скажите, пожалуйста, когда вы проходили мимо магазина, он был еще открыт?
Как же, мимо! Полковник сам из магазина вышел, и портфель его издавал подозрительный хрустальный звон.
— Да, он еще работает.
— А когда он закроется, вы не знаете?
— Через двадцать минут, так что вы еще можете успеть, если поспешите.
— Большое спасибо, — искренне говорю ему.
— Пожалуйста, — доброжелательно ответил он и пошел дальше. А про отдание чести забыл! Вот что значит перехватить инициативу! И даже на ВЫ ко мне, солдату, обратился, что тоже неслыханно. Верно сказал один классик: ничто не дается нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость.
Солдаты развлекаются
Май 1981 года. Военный госпиталь в г. Кандалакша. Отделение нейрохирургии
Первый час ночи, давно был отбой, и свет в палате выключен. А нам-то что! Белая ночь или полярный день, нюансы не различаем. Сидим, играем в подкидного дурака. Компания игроков в нашей палате «нервнобольных» подобралась подходящая.
Я играл в паре с Яшей из такого же военно-строительного отряда, что и у нас, только размещенного в поселке Аллакурти, что на Мурманщине. Против нас играли пехотинец Леша и еще один парень из военизированной пожарной части.
На щелбаны играть надоело, и тогда я предложил такое наказание — проигравшие лезли под койку и должны были громко крикнуть три раза: «Ссыте на меня, я еще живой!»
На дикие вопли прибежала дежурная медсестра с обалдевшим видом. Нашумела на нас и ушла к себе. Через какое-то время мы осторожно высунули носы в коридор. Медсестры на месте не было. Ходили слухи, что у нее роман с дежурным врачом. Я же думаю, что она ходила смотреть телевизор в другом отделении.
Стали играть снова. Теперь проигравшие должны были забраться на тумбочку и маршируя исполнить строевую песню. Мы с Яшей, взгромоздившись на хлипкие больничные тумбочки, вопили «Не плачь, девчонка», а вальяжно развалившиеся на койках Леша с пожарником лениво цедили:
— Выше ногу! Отмашки рук не вижу! Вас что, не учили в стройбате ходить? Так мы научим!
После строевого дуэта стали играть дальше. Теперь проигравший должен был прокрасться к телефону дежурной медсестры и послать матом (по телефону) дежурного по госпиталю.
Выпало Леше. Медсестры на месте по-прежнему не было. На листочке бумаги под стеклом стола были все нужные телефоны. Леша набрал номер дежурного.
— Майор Пупкин слушает.
— Мудак ты, а не майор!
— Кто это говорит?
— Да все говорят! — И бросил Леша трубку.
Заржали мы, довольные. Старая армейская хохма, но с успехом исполняется вновь и вновь.
Пошли играть дальше. Игра, видимо, уже надоела, потому что стали жульничать и спорить. Спор перешел в легкую потасовку на подушках. Сильным броском Леша метнул подушку в Яшу, попав тому в поясницу. На ветхих от многократных стирок больничных кальсонах оторвалась пуговица на поясе, и кальсоны свалились. Не обратив на это внимание в пылу борьбы, Яша схватил упавшую подушку и широко замахнулся ею, чтобы метнуть ее обратно. В этот момент открылась дверь, и в палату вошла дежурная медсестра. Мы все прыгнули на свои койки, Яша, прикрыв ладонями пах, мелкой рысцой потрусил к своей кровати и нырнул под одеяло.
— Кто сейчас звонил дежурному? — завопила медсестра.
— Не знаем, — говорим мы с честными глазами.
— Не звездите, с коммутатора сказали, что звонок был из нашего отделения. Ну завтра вам главврач отделения выдаст!
А назавтра нас всех устроили на хозработы. Трудотерапия, понимаешь. Но мы и тут хорошо устроились. Я попал с Лешей на продсклад, оборзели настолько, что обедали прямо на кухне. Продукты у нас всегда водились. Яша с пожарным попали на подсобное хозяйство госпиталя. Поясняю: они имели свободный выход в город, а значит, и в винно-водочный магазин. От така фигня, малята.
Как слово наше отзовется
Май 1981 года. Военный госпиталь в г. Кандалакша
Как известно, в армии матом не ругаются, в армии матом разговаривают. Я безошибочно узнаю уволившихся из армии по их специфическому лексикону, где цензурные — только предлоги.
Итак, я лежал в госпитале в Кандалакше, в отделении нейрохирургии. Врач сказал мне, чтобы я сходил в рентгеновскую лабораторию, сделал снимок. Пошел по указанному адресу. В дверях лаборатории стояли две молоденькие медсестры и о чем-то увлеченно болтали. Я подошел к ним и хотел вежливо попросить, чтобы дали мне пройти. Вот с этим-то, с вежливостью, и вышла заминка. Как же это разговаривать нужно с девушками? Ясно, матом нельзя. А как? Мысленно я построил несколько безматерных языковых конструкций, но самая пристойная фраза звучала так: «Вы че, обалдели, в атаке?» Не годится. Главное, матом нельзя, твердил я себе. Девушки наконец заметили, что перед ними стоит боец в госпитальной пижаме и смущенно переминается.
— Ну что ты уставился на меня, родной? — сказала та из них, что побойчей. — Влюбился, что ли?
И тут я сразу, без задержки, одним духом выпалил:
— Что ты мне улыбки валишь, сушина, они мне ни в подсаде, ни в завале не нужны! Чахни тут из-за вас, как умирающий лебедь. Продерни, а то щас твои сучки зачокерую!
Девушки так обалдели, что расступились предо мной.
Одна из них спросила другую:
— Это он по-каковски?
— Не знаю, вроде феня, но не блатная, это точно.
Я прошел мимо них с чувством глубокого удовлетворения и, обернувшись, добавил:
— Раскинули тут комля на волоке, честному грабарю протрелевать негде!
«Главное, без мата обошелся», — подумал я и, довольный собой, пошел дальше.
О субординации, или «западло!»
Лето 1981 года, военный госпиталь в г. Кандалакша
Как-то наш начальник отделения, главврач-майор, попросил меня и еще одного бойца отнести на носилках прапорщика из офицерской палаты (он не вставал) на физиопроцедуры. Ну и обратно в палату после процедур, само собой.
Мы взяли у сестры-хозяйки носилки и вошли в офицерскую палату за прапорщиком. Он был бортмехаником вертолета, их вертолет горел, падал, этот прапор был обожжен, повредил позвоночник, потому и не вставал.
Когда я вошел в офицерскую палату, в нос мне ударил резкий запах мочи и говна. Может, почудилось мне? Смотрю, второй солдат, что со мной пришел, тоже нос наморщил. Значит, не почудилось. А в той же палате находились и другие офицеры как ни в чем не бывало, словно не замечали. Некоторые при этом спокойно жрали домашние харчи, что им жены принесли. У них что, носы позакладывало? Как можно находиться в такой палате, да еще есть при этом?
