Гюнтер Бломертц - Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945
Машина врезалась в землю, взорвалась и разлетелась на тысячи раскаленных добела осколков. Огромное облако дыма и огня в форме гриба поднялось высоко в небе прямо в центре нашего строя. Мое сердце билось с дикой частотой. Наступающая волна тошноты стиснула горло. Но я должен был справиться со своей болью, а вместе с ней и с чувством, что отчасти виновен в случившемся. Я должен был оставаться хладнокровным и спокойным, смотреть вперед, а не оглядываться туда, где несколько секунд назад разорвало в клочья Ульриха.
Секунды означали километры, а минуты – дюжины километров. Время и расстояние уносили нас все дальше от моего друга, от разорванных останков его тела.
Несколько самолетов летели у меня на хвосте. Пилоты не видели причину катастрофы. Один спросил, не началась ли атака вражеских истребителей. Я должен был короткой фразой успокоить его и сказал в микрофон, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал ровно: «Ничего».
Я завел самолет в ангар, словно во сне, и с трудом выбрался из кабины. Даниэль ждала возле ангара Ульриха, и я медленно направился к ней. Должно быть, она прекрасно поняла, что я собирался сказать. Мы долго смотрели друг на друга, а потом девушка задрожала. Ее горе обрушилось на меня из ее широко раскрытых глаз. Я больше не мог выносить взгляда Даниэль и посмотрел на землю.
– Это моя вина, – произнес я.
– Нет, – отозвалась она, стремительно повернулась и побежала.
– Даниэль! – крикнул я ей вслед, старясь вернуть ее. Но она не услышала, а только побежала еще быстрее через поле, где садились возвращавшиеся самолеты. Ослепшая и оглохшая от горя, девушка скрылась в зарослях на противоположной стороне.
Вернувшись в казарму, я обнаружил комнату Даниэль пустой. Ее красный платок лежал на том месте, где она оставила его, и я взял его себе. На память об Ульрихе.
От нашего друга мало что осталось. Одна голая желтоватая кость с порванными клочками плоти – вот все, что мы смогли найти среди обгоревших обломков и обожженной земли.
Только это мы должны были хоронить.
Слова священника были нам хорошо знакомы, так как мы слышали их довольно часто. Они не тревожили нас в наших мыслях об ушедшем товарище, в чьей печальной гибели я был отчасти виновен. Я знал, что Ульрих не согласился бы с этим, если бы мог. Он, скиталец из другого мира, с улыбкой продолжал сейчас свой путь к иным звездам.
Я пытался представить себе лицо погибшего друга и черты характера, которые вспоминались, когда звучало его имя. Я старался вспомнить присущие только ему движения, интонации голоса или смех. Но все было напрасно. В этот момент, когда мне больше всего хотелось быть преданным ему, ни желание, ни память не могли представить четкую картину. В конце концов, подумал я, если бы мне можно было увидеть лицо Ульриха, я, наверное, смог бы восстановить в памяти его голос, услышать его смех.
Когда гроб опустили в землю, а я так и не смог представить себе образ своего друга, смятение и горе нахлынули на меня с ужасающей силой.
Залп винтовок выдернул меня из моих мыслей. Кто-то впереди снова повторял слова, которые произносились на каждых похоронах, когда земля с глухим звуком падала на крышку гроба. Почему через это надо проходить? Через молитвы за усопших, слова о бренности нашей жизни, похоронную музыку и финальный глухой стук земли? Все это лишь для того, чтобы усилить боль, углубить понимание того, что больше ты этого человека никогда не увидишь! Никогда! Почему бы посторонним людям не похоронить Ульриха, а я обманывал бы себя, будто мой друг еще жив? Почему нет? Почему вместо того чтобы приходить к могиле, к месту упокоения разлагающегося трупа, который не имел ничего общего с тем Ульрихом, которого я знал, не отказаться принять факт его смерти? Нет, пока я был жив, Ульрих был жив тоже.
Я надеялся увидеть у могилы Даниэль, но ее нигде нет было. Даже когда последние шаги траурной процессии стихли на посыпанной гравием дорожке кладбища. Я прекрасно мог понять ее. Возможно, хорошо, что мне не пришлось увидеться с ней снова.
Мы с Вернером прошли в скромный серый домик рядом с городской церковью. Старый органист хорошо знал нас, поэтому ему не пришлось объяснять, чего мы хотим. Мы слушали Баха. Если Бог существовал, то он был в этой музыке.
Глава 18
Прошло несколько недель после гибели Ульриха. Из-за плачевного состояния нашего боевого духа вся обстановка вокруг казалась еще мрачнее. Многим из нас хотелось, чтобы осень положила всему конец.
Линия фронта еще держалась за пределами границ рейха, но все больше резервных частей разбивал там наступающий неприятель.
День ото дня наши военные операции становились тяжелее. Превосходство врага достигло огромных размеров, наши формирования редко возвращались домой без потерь. Редко кто-то из нас вылезал теперь из кабины с улыбкой. Механики, как всегда, прекрасно выполняли свою работу, изо всех сил борясь с недоделками авиационных заводов и с постоянной нехваткой запчастей. Вера ребят в черных комбинезонах в победу, их надежда на чудо-оружие, способное повернуть ход войны в нашу пользу, придавали им силы. Самые молодые всеми средствами старались помочь фронту. Я тоже был нужен здесь, как и эти механики, но ничего не мог поделать с чувством жалости к ним. Ведь парни были убеждены, что они лишены непосредственной возможности участвовать в спасении родины, национал-социалистической партии, бессильны противостоять врагу, который намеревался разрушить все вокруг, уничтожить женщин и детей, кастрировать мужчин и стереть с лица земли германскую культуру.
В то время как бомбардировщики союзников летали в количествах, достигавших численности авиационной техники на торжественных парадах, и бесчисленные эскадрильи американцев проносились над нашими головами, мы – сотня немецких пилотов – могли только стоять возле своих самолетов с пустыми баками.
Однако на Северном фронте в течение нескольких недель все же готовилась объединенная операция истребителей. Рейхсмаршал Геринг намеревался показать, что мы еще способны за несколько минут уничтожать в воздухе целые формирования бомбардировщиков.
Мы с Вернером шли по бетонированной полосе. Я часто думал об Ульрихе и Даниэль, о моем обещании присмотреть за девушкой. Но о ней ничего не было слышно, и это сильно меня огорчало. Почему она, понимая, что обратной дороги во Францию для нее нет, не осталась? Я часто мечтал о ее возвращении и уже понимал: эти мечты были продиктованы не только воспоминанием о моем обещании.
– Куда могла отправиться Даниэль? – Я не мог удержаться и проговорил это вслух из желания еще раз услышать, как звучит имя девушки.
Вернер удивленно взглянул на меня:
– Почему ты о ней вспомнил? Красотка была с довольно тяжелым характером.
– И все равно они очень любили друг друга. Он хотел на ней жениться.
– Откуда ты знаешь?
– Однажды я случайно подслушал их разговор.
– Даниэль ненавидела нас, немцев.
– Она ненавидела гитлеровцев, – поправил я друга. – У Ульриха не было времени стать им на сто пятьдесят процентов.
Вернер закусил губу, как делал всегда, когда смущался или злился. Я положил руку ему на плечо:
– Послушай меня, старик! Ты, преданный угодник фюрера, можешь говорить что хочешь. Но Ульрих был против войны и Гитлера.
– Зачем ты болтаешь глупости? За что же тогда он погиб?
– За что-то другое, Вернер. Конечно, не такое важное, как «фюрер, нация и родина». Просто за «народ и родину».
– Нельзя это разделять, – ответил Вернер. – Фюрер – олицетворение нашей философии жизни, к которой все мы присоединились.
– Ты принял это слишком близко к сердцу, дружище. Ульрих сказал мне однажды, что в имени Гитлера есть что-то совсем не связанное с именем германского народа.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что я собираюсь сказать, следовало бы говорить только за запертой дверью. В Польше и даже в Германии орудовали массовые убийцы в форме, которую дал им Гитлер. И выполняли они задачи, поставленные Гитлером.
Вернер начал становиться агрессивным.
– Пустая болтовня! Ты же ничего не слышал и точно не знаешь. Послушай, приятель, ты болтаешь полную чушь. Кажется, ты просто ничего не понимаешь. Сейчас совсем другая проблема – вопрос жизни и смерти для целого народа, нашего народа!
– И все-таки Ульрих прав!
– Чушь. Ты больше не один из нас.
Мы дошли до своих самолетов. Десять или двадцать моторов уже были заведены, а когда взлетели и мы, рядом поднялись в воздух сотни истребителей.
«Курс на север, высота семь тысяч», – пришел приказ с земли, и командир повернул эскадрилью в новом направлении.
Вскоре высотомер показывал четыре тысячи метров. Вернер летел близко от меня, надев кислородную маску. Я обычно натягивал свою, когда при достижении нужной высоты автоматически включался компрессор наддува двигателя. Самолет начинал трястись и напоминал мне, что пора надевать кислородную маску. Забыть сделать это было опасно. Ведь при подъеме содержание кислорода в воздухе с каждой секундой становилось все меньше. В конце концов тебя одолевала приятная дремота, ты начинал смеяться и петь, не осознавая угрозы гибели. К этому времени способность мыслить логически пропадала напрочь, и ты либо засыпал, либо падал на штурвал, словно от сильного удара. Многие ребята погибали из-за этого. Они не просыпались вообще или просыпались в последнее мгновение перед тем, как врезаться в землю – оцепеневшие и бессильные.
