Хануш Бургер - «1212» передает
Я стал заверять ее, что мы не собираемся оставлять Люксембург, напротив… Но успокоить Маргариту было не так-то легко. Она ничего не хотела слышать. Утонув в кресле, она рыдала.
Вверху, на лестничной клетке, показалась мама Ивердонж, одетая в светло-голубой лыжный костюм. Узнав меня (Сильвио несколько раз представлял меня ей), она, приторно-любезно улыбаясь, протянула мне обе руки:
— О, адъютант Градец! Я знала, что господин майор не оставит нас. Он прислал за нами машину! Маргарита, быстро одевайся! Нельзя терять время!…
В этот момент в наружную дверь застучали. Маргарита молниеносно взлетела вверх по лестнице. На улице стоял югослав и рукой подзывал меня к себе. Оказалось, только что вернулся Шонесси и требует меня к себе.
Я пошел к выходу, но мама Ивердонж решила не отпускать меня. Широко раскинув руки, она бросилась к двери.
Маргарита сердито крикнула сверху:
— Оставь его, мама… Это такие типы…
Теперь очередь дошла до мамы. Зарыдав, она упала в свое кресло:
— Вальтер никогда бы так не поступил… — услышал я, когда был уже внизу.
Только никакой паники!
Шонесси смерил меня взглядом, который, казалось, говорил, что судьба моя решена и меня ждет по крайней мере военный трибунал. Майор стоял перед картой и неопытной рукой чертил желтые линии на целлофане. Вальтер Шель, тоже сильно возбужденный, бросил на меня взгляд, полный презрения. Полковник сидел на ящике, который, видимо, предназначался для наших секретных бумаг.
Нарисованная Шонесси картина была ужасной. На севере желтые линии доходили почти до Намюра, на юге — до Меца и Нанси. Освобожденные французскими вооруженными силами районы Эльзаса и Лотарингии оказались за линией фронта. Неужели немцы за одну ночь успели захватить их? Люксембург лежал как бы на полуострове.
Шонесси обратился к полковнику:
— То, что вы здесь видите, пока еще не случилось. Это лишь возможные траурные перспективы на будущее. На севере немцы находятся тридцатью километрами южнее Лютгиха. Если они форсируют Маас, их уже нельзя будет удержать. Нам остается рассчитывать на самое худшее. Значит, двадцать первая группа армий должна отойти назад, так как второго Дюнкерка мы допустить не можем. Итак, нам нужно сократить линию фронта, то есть линию обороны: Намюр — Монс — Роубанкс. Жаль Брюсселя…
Я машинально вытащил свой блокнот. Заметив мое движение, Шонесси вдруг рявкнул:
— Уберите свой чертов блокнот! Все это совершенно секретно! Вальтер, после нашего разговора сотрите все карты немедленно! Я позвал вас, сержант, чтобы вы почувствовали, насколько серьезно наше положение. В любой момент может прийти приказ ликвидировать этот хаос. И вы несете за это ответственность, понятно? И как старший по званию вы не должны болтаться где-то по городу! Итак, — он снова повернулся к карте. — Северное крыло двенадцатой группы армий, которая отрезана от нас, отходит во Францию. Все преимущества осенней кампании летят ко всем чертям! Главное сейчас, чтобы наши парни жертвовали собой как можно дольше! Что же касается юга, то там дела еще хуже.
«Значит, положение на севере он не считает таким уж плохим», — подумал я.
— Тут сыграли свою роль проклятые политические мотивы. Эти «лягушатники» хотят удержать Эльзас. Во что бы то ни стало! По соображениям престижа! Сюда прибыл старик, чтобы отговорить их от этого. Последнее слово еще не сказано, но они уже у нас в руках. Иначе мы не дадим им больше ни одного патрона! Какой из всего этого вывод? Как только они начнут отходить, мы сразу же окажемся в ловушке. И это решится сегодня ночью! Нужно быть готовыми закрыть нашу лавочку, сжечь все, что может пролить свет на нашу операцию, и как можно быстрее выехать в Верден, а если потребуется, то в Шалон или Версаль. Главное — никакой паники! — закончил Шонесси.
Значит, наши войска, находящиеся севернее Арденн, во избежание больших потерь должны отойти к югу! Судьба Бельгии никого не интересовала. Гитлеровцы вернутся обратно, гестаповцы и бельгийские коллаборационисты вылезут из нор и сотворят страшный суд над своими соотечественниками, которые помогали союзникам. Бельгийцы уже трижды попадали под германский сапог! Они, конечно, будут стараться избежать беды. И снова дороги будут забиты беженцами.
Положение дел на юге оказалось гораздо хуже, чем объяснил Шонесси. Но главное — никакой паники! Раздумывать было некогда. Каждый знал, что должен делать. В саду стояли наши машины с полными баками горючего. Водители в своем вагончике попивали грог и играли в покер. В кухне мадам Бишет рассказывала полицейскому Жерару, что Шонесси обещал взять ее с собой, так как она превосходно умеет готовить, и что ей до слез жаль обоих югославов, которые должны были здесь остаться: оба парня так полюбились ей.
Чтобы как-то развеяться, я вышел на улицу. Было уже поздно, но спать не хотелось, так как я уже привык ложиться далеко за полночь.
Стояла тишина. С северо-запада отчетливо доносился приглушенный шум фронта. Танкам Рундштедта сопутствовал успех. В последних донесениях говорилось о тяжелых боях за узел дорог в Бастонье, где части и подразделения Десятой американской танковой дивизии должны были держаться до тех пор, пока Сто первая воздушно-десантная дивизия не деблокирует город и не укрепится в нем.
Если быть откровенным, то отнюдь не бессонница и не желание выйти на свежий воздух были истинными причинами моей ночной прогулки. Мне не давало покоя поражение в Арденнах и наше внезапное отступление в эту ночь на 18 декабря.
Долгожданный мир, который все мы связывали с поражением гитлеровского рейха, отодвигался в далекую неизвестность.
С удивлением я думал о русских. Откуда они берут силы, если могут не только устоять перед таким натиском, но еще и наносить контрудары?
Какова же тогда цена нашей моральной стойкости?
Сильвио перед отъездом запасся зубной пастой, бумагой для писем и табаком. После обеда в столовой царило подавленное настроение. Отдельные взрывы смеха воспринимались как юмор отчаяния. Все говорили о случаях дезертирства в последние дни. Называлось такое число дезертиров, что просто не верилось. Правда, не всегда речь шла о настоящем дезертирстве. Иногда это были всего лишь легкомысленные отлучки из части, например, с целью продать похищенный бензин. Однако как бы там ни было, называли цифру восемнадцать тысяч человек.
Что это? Трусость? Во многих случаях — да. Но это была и непостижимая безответственность перед товарищами, которые лежали в заснеженных Арденнах, сдерживая натиск Шестой танковой армии СС, Пятой танковой и Седьмой гитлеровских армий.
Что же, собственно, случилось? Во время высадки в Нормандии наши солдаты проявляли большое мужество. Я сам тому свидетель. Теперь же этого мужества не было и в помине.
Видимо, тогда перед солдатами стояла ясная цель. Они знали, за что сражаются.
Теперь же, находясь на Западном фронте, солдаты этой цели не видели. И никто не пытался объяснить им сущность германского фашизма! Никто не пытался объяснить, что в случае победы Гитлера их жизни тоже будет угрожать опасность! Гитлер был для них почти комической фигурой. Никто из наших солдат не мог сказать, как же будет выглядеть послевоенная Германия. Они понимали, что нужно восстановить электростанции, транспорт и распустить нацистскую партию. Все это хорошо. А что будет потом? Пример Аахена, крупного немецкого города, управляемого американскими военными властями, не предвещал ничего хорошего. Слухи о коррупции и назначении бывших нацистов на крупные административные посты уже давно просочились в наши ряды.
Занятый такими грустными мыслями, я незаметно удалился от нашей виллы. Неожиданно до меня донесся какой-то шум, и я увидел в темноте две фигуры, которые тоже испугались меня. Это были Фридмен и Бинго.
Они тоже находились под впечатлением последних событий, но только смотрели на них с несколько иной точки зрения. Я невольно подумал, что, сидя в вилле на улице Брассер, мы все же много знали — Фридмен и Бинго, например, были хорошо информированы о боях за Бостонью. Там упорно сражались солдаты Сто первой авиадесантной дивизии и, конечно, не догадывались о намерении высшего командования оставить Бельгию, Эльзас и Саар.
Мимо нас на джипе проехал патруль. Двое патрульных, вооруженные автоматами, соскочили на землю и потребовали предъявить документы.
Возможно, все окончилось бы благополучно, если бы не сильный немецкий акцент Бинго. Оба патрульных немедленно среагировали на это. Они щелкнули затворами автоматов, и нам пришлось поднять руки вверх. Патрульные ловко обыскали нас, стараясь найти спрятанные кинжалы или пистолеты, а затем безо всяких разговоров сунули в джип и повезли в штаб.
Штаб располагался где-то за городом, на автобусной станции. Нас допрашивал лейтенант, по говору — уроженец юга. Он сразу же заявил нам, что его принцип — сначала стрелять, а потом спрашивать — еще никогда не подводил его. По его виду можно было понять, что и на этот раз он не собирается отступать от своего принципа. Наше положение было слишком серьезным.
