Юрий Додолев - Мои погоны
— Сами как думаете? — Елена Викторовна внимательно посмотрела на Ячко.
— На фронт хочу! — твердо сказал он.
— Скоро поедете. — Елена Викторовна вздохнула.
— Скорей бы!
— Да? — Елена Викторовна стала печальной. — Разъедетесь вы скоро и забудете нас.
— Нет! — воскликнул Лешка и покраснел.
Елена Викторовна тоже смутилась. Спросила о чем-то и — вон.
— У тебя, Леш, есть шансы, — сказал Женька.
— Давай не будем, — ответил Лешка.
Женька походил по палате.
— Я бы на твоем месте ей все выложил.
Лешка промолчал.
— Может, намекнуть ей, — предложил я, — так, мол, и так?
— Я тебе намекну! — Лешка погрозил мне кулаком. — Давай подумаем лучше, где нам це дило достать? — он оттопырил мизинец, поднял вверх большой палец.
— Зачем?
— Для разгону. Чуешь?
— Чую, — ответил я, подлаживаясь под Лешкину речь. — Только, где це дило взять?
— Планчик есть.
Лешкин планчик мне понравился — он давал возможность отомстить Лидочке…
— Ни пуха тебе ни пера, — напутствовал меня Лешка, когда мы подошли к аптеке.
— К черту, к черту, — я потянул на себя дверь.
Войдя в аптеку — квадратную комнату, пропитанную запахом лекарств, я увидел Лидочку и оробел. Все наставления повыскакивали из головы.
Лидочка вопросительно взглянула на меня.
«Надо сказать что-нибудь», — подумал я, но не нашел подходящих слов. Я очень волновался, и это, наверное, обозначилось на моем лице. Лидочка улыбнулась. Ее улыбка вернула мне смелость, и я, как советовал Лешка, «выдал» комплимент.
Лидочка удивилась, а я сказал, стараясь говорить развязно:
— Шел мимо. Дай, думаю, зайду.
Лидочка взглянула на дверь с прорезанным в ней окошечком. За дверью стоял Лешка, ожидая «це дило». Морозова попыталась проскользнуть к двери, но я преградил путь, раскинув в стороны руки.
— Чего тебе надо? — спросила Лидочка. В ее голосе были слезы.
— Ничего, — ответил я.
Хоть мы и обговорили детали, я все же плохо представлял, как мне удастся стащить прямоугольный сосуд с надписью «спирт». Лешка посоветовал отвлечь Лидочкино внимание и… «Легко сказать — отвлечь», — думал я, стараясь не глядеть на спирт, к которому, как назло, прилипали глаза.
На мое счастье прогудел внутренний телефон.
— Алло? — проворковала Лидочка. — Сию минуту сделаю. — Она бросила трубку. — Ни минуты покоя нет! — Достала какие-то баночки, скляночки и, подойдя к столу, стала готовить лекарство. Воспользовавшись этим, я схватил спирт, сунул его в окошечко. Лешкина рука приняла сосуд.
Для приготовления лекарства Лидочке понадобился спирт. Она взглянула на полку и ахнула.
— Ты чего? — притворно удивился я.
Лидочка подозрительно посмотрел на меня:
— Где спирт?
— Какой спирт?
— Обыкновенный. В бутылке!
Я изобразил на лице непонимание.
— Может, ты взял?
— Я-а?
— Ох, и влетит же мне! — Лидочка всхлипнула.
Мне стало жаль Лидочку. И чтобы не признаться в своем грехе, я поспешил уйти.
18
Наступила ночь — одна из тех ночей, которые бывают в августе, на исходе лета, когда начинают опадать листья, предвещая осень — самую нелюбимую мной пору.
Сопровождаемые разноголосым брехом собак, мы шли по улицам погруженного в сон городка. Собачьи голоса передавали нас, как эстафетную палочку, от дома к дому, от улицы к улице. Женька волновался. Заглядывая Лешке в лицо, то и дело спрашивал:
— Красивые девчата, а?
— Увидишь, — лаконично отвечал Лешка.
Я молчал. Я думал о том, что поступаю мерзко по отношению к Зое, ибо каким же другим словом можно было назвать то, что собирался я совершить?
Остановившись возле калитки небольшого домика с палисадником, в котором застыли на тонких стеблях тяжелые георгины, Лешка сказал:
— Прибыли. К Любке, чур, славяне, не мыльтесь.
— Ладно, — прохрипел Женька.
Калитка висела на одной петле. Лешка открыл ее, прочертив деревянным основанием полукруг по земле. И сразу звякнула цепь, послышалось глухое ворчание.
— Свои, псина! — крикнул в темноту Лешка.
Я очень нервничал, чувствовал, как колотится сердце, предвкушая «то».
Ступенька… Вторая… Третья… Запахло огуречным рассолом. Я наткнулся в темноте на ведро, стоявшее на скамейке, чуть не опрокинул его. Но все же облился. Пижама стала липнуть к телу. Подумал: «Неприлично появляться перед девчатами с мокрым пятном». Хотел сказать об этом Лешке, но не успел — дверь распахнулась, и мы очутились в просторной комнате, разделенной на две половины огромной печью с лежанкой, на которой горбилось что-то, прикрытое тулупом. В комнате стоял продолговатый стол, накрытый старой клеенкой. Над столом свисал оранжевый абажур. Ткань плохо пропускала свет, в комнате было темновато. На середине стола теснились одна подле другой шесть рюмок на толстых, коротких ножках.
При нашем появлении сидевшие за столом девчата отложили карты и посмотрели на нас. Одна из них — черноволосая, с живыми, блестящими глазами — вышла, семеня короткими ногами, из-за стола и сказала, обратившись к Лешке:
— А мы думали — не придете. В подкидного вот играем.
— Знакомьтесь, — сказал Лешка.
Хозяйка дома еще не назвала себя, а я уже понял, что это — Любка. Лешкина симпатия и впрямь напоминала карася, поставленного на хвост.
— А это, ребята, подружки мои, — сказала Карасиха и подвела нас к девчатам.
Я глянул — девчата как девчата. Глаза потупили, ситцевые платья распушили — вот мы какие!
— Вера, — подала мне «селедочкой» руку одна и уперлась взглядом в тесовый, выскобленный пол.
— Надя, — сказала другая и воровато стрельнула в меня карим глазом.
— Правда, Леш, хорошо придумала — Вера, Надежда, Любовь? — Карасиха вопросительно посмотрела на Лешку.
Ячко кивнул и обнял Любку. Она улыбнулась, стала вдруг такой пригожей, что я подумал: «Понятно, почему Лешка сказал „не мыльтесь“».
Познакомившись, Вера и Надя отошли, стали шептаться, приглушенно смеясь. Я решил, что они увидели мокрое пятно на пижаме, и смутился.
— Леш, — Любка поманила нашего товарища пальцем.
Ячко подмигнул: не робейте, мол, и скрылся с Карасихой в соседней комнате.
Вера и Надя посмотрели на нас, а мы на них. Никто не начинал разговора, который должен был внести непринужденность в наши отношения. Я стоял боком к девчатам, скрывая от них мокрое пятно. Женька раздраженно шипел в спину:
— Скажи что-нибудь. Скажи!
Я бы сказал, если бы не пятно. Оно не выходило из головы, мешало сосредоточиться, стать самим собой.
Наша скованность Веру и Надю не удивляла. И, наверное, потому, что они еще не бывали в компаниях; эта вечеринка, должно быть, была для них первым «выездом в свет».
Женька косился на Веру, а мне нравилась Надя. Ее красиво изломленные губы трепетали от беззвучного смеха, когда она обращала на меня большие, широко расставленные глаза. Под платьем свободного покроя угадывалось сильное тело. Я почувствовал: Надя ждет от меня чего-то, и, несмотря на то что мы не сказали друг другу ни слова, между нами возник контакт.
Мы молчали до тех пор, пока не появился Лешка с графинчиком, наполненным украденным спиртом. Следом шла Любка, неся в одной руке блюдо с дымящейся картошкой, в другой — тарелку с малосольными, пупырчатыми огурцами.
— В молчанки, славяне, играете? — сказал Лешка. — Сейчас выпьем и…
— Садитесь, мальчики, — пригласила Любка. Голос у нее был густой, приятный. — И не стесняйтесь! В этом доме все запросто.
Надя села возле меня. Я тотчас пощупал пижаму — мокро. Скосил глаза. Встретился с Надиным взглядом и смутился.
Лешка разлил разбавленный водой спирт.
— Ну, чтоб не в последний раз в такой хорошей компании!
Вера и Надя поломались для приличия, но выпили.
— Молодцы! — похвалил их Лешка.
Я хрустел огурцом. Неловкость исчезла, словно ее и не было. Повернувшись к Наде, храбро сказал:
— А вы — красивая!
— Правда?
— Честное слово!
Девушка потупилась.
— А вы, оказывается, комплиментщик. Наверное, всем такое говорите?
— Только вам! — Я стал расточать комплименты.
За столом создалась непринужденная обстановка. Лешка сказал Любке:
— Покрути-ка любимую!
Карасиха подошла к патефону, стоявшему на тумбочке около окна. Раздался хрип, и мужской голос запел про утомленное солнце, которое нежно прощалось с морем.
Я попытался обнять Надю. Она увернулась:
— Потанцуем?
Я танцевать не умел. Так и объяснил Наде.
— Пустяки! — Она улыбнулась. — Мигом выучу.
Женька с томным выражением на лице выделывал с Верой разные «па». Лешка и Любка разговаривали. Я старался прижать Надю. Смеясь глазами, она упиралась ладошками в мою грудь.
