Иван Шамякин - Торговка и поэт
Когда вернулся домой, подмывало спросить у Ольги, где живут Боровские, но просто так спросить не отважился, подступил издалека:
— Почему-то Лена не заходит…
— Заскучал? — спросила Ольга иронически и настороженно, потом сурово разъяснила: — Не до гулянок ей, на хлеб нужно зарабатывать, семья голодает.
Но ему повезло. В третий свой выход он встретил Лену на улице. Мороз в тот день крепчал, небо очистилось и горело на западе зловещей краснотой, под ногами звонко скрипел снег. Лена искренне обрадовалась, что он гуляет:
— Уже выходишь? Ой, как хорошо!
Раньше они разговаривали как давние друзья, у которых было что сказать друг другу, теперь же от неожиданности встречи растерялись, не знали, с чего начать. Разговор пошел нормально, когда Лена спросила, что он думает теперь делать, где работать, какая у него специальность. Погрустнела, услышав, что специальности у него никакой нет, не успел приобрести, с третьего курса пединститута забрали в армию. Но, узнав, что в армии он работал в редакции, повеселела. Предложила:
— Приходи к нам в типографию. Я поговорю с начальником. Он добрый, наш Ганс.
— Ваш Ганс? Добрый? — насторожился и усомнился Олесь.
Лена поняла его, усмехнулась.
— Мы зовем его Иваном Ивановичем. Ему нравится. Правда, он добрый и… доверчивый. Хорошо, что доверчивый.
Зная, что такое типография, Олесь мог представить, как можно использовать доверчивость немца-начальника.
Наверное, он вообразил себе даже больше, чем могли сделать Лена и ее друзья в то время.
— Как там наши? — спросил шепотом, оглянувшись.
Лена вздохнула.
— Целую неделю не имеем сводок.
Олесь понял, — что-то случилось с приемником, — и неожиданно для самого себя сказал:
— У одного человека есть приемник.
— У Ольги? — сразу догадалась Лена, ибо о ком еще мог знать этот паренек, возможно впервые вышедший на улицу после болезни. В глазах у Лены появилось не просто любопытство. — Вы слушаете?
— Чтобы Ольга отважилась слушать…
— О, от Ольги можно ожидать чего хочешь!
— Но не героизма.
Олесь рассказал, после чего Ольга призналась, что у нее есть приемник. О пистолете смолчал.
Руководитель группы предупреждал, что далее с таким пленным нужно быть крайне осторожной — слишком легко его отдали из лагеря. Но согласиться с этим Лена не могла, ведь знала, как парень болел, слышала, что, едва очнувшись, он слабым голосом вот так же спросил: «Как там наши?» А как обрадовался октябрьскому поздравлению и Ольгиному предложению отметить праздник! Потому без всякой конспиративной хитрости сказала:
— Нужно забрать у нее приемник.
— Как?
— Подумай. Это твое первое боевое задание.
Трудно представить, как взволновали Олеся слова «боевое задание». От своего имени Лена так бы не говорила. Когда-то она сказала ему, больному, что в городе есть люди, коммунисты, готовые подняться на борьбу. Значит, теперь она говорит от имени тех людей, они и дают ему боевое задание! И он обязательно должен выполнить это задание! Сначала оно не казалось сложным. Если хорошо попросить Ольгу… Но Лена предупредила, что Ольге не следует говорить, от кого просьба, да и про их встречу лучше промолчать; за приемником, когда они договорятся, придет кто-то другой. Теперь он понял, как все это не просто.
С Леной ему было хорошо, просто, по-свойски как-то, как с сестрой. Но они быстро распрощались.
— Не надо, чтобы обратили на нас внимание. Комаровские сплетницы тут же разнесут, как сороки. А Ольга ревнивая. Никому не позволит зариться на то, что она считает своим. — Лена улыбнулась не очень весело, давая понять, что говорит серьезно.
Олесь смутился, как девушка; ему показалось, что Лена знает о разговоре между ним и Ольгой после обыска.
Он намеревался поговорить с Ольгой в тот же вечер. Но она вернулась из какого-то своего торгового похода не в настроении, злая. Раньше он попробовал бы отвлечь ее стихами, возней со Светкой. Но теперь отношения их еще более усложнились. После ее признания появилась какая-то особая настороженность и боязнь. Да, он боялся ее силы и своей слабости, а потому волновался и конфузился больше, чем тогда, когда лежал больной. Как же сказать о приемнике? Для такого разговора необходим какой-то иной, душевный, контакт. Но как его наладить?
Вечером следующего дня Ольга казалась погрустневшей, но более доброй и мягкой. Да и он сам убедил себя за день, что откладывать нельзя, не для забавы необходимо это — для борьбы, в таком деле не только день, каждый час дорог.
За столом, когда ужинали, Ольга всмотрелась в его лицо, спросила:
— Почему ты слабо поправляешься? Одни глаза блестят. Плохо я тебя кормлю, что ли? Ешь больше.
— Спасибо. Ем. Больше некуда.
— Сушат тебя мысли.
— Сушат, — согласился он, сразу сообразив, что от такого разговора можно перекинуть мосток к другому.
Ольга вздохнула, догадалась, наверное, какие у него мысли. Это уже что-то…
— Мыслей много… Но теперь я все думаю о твоих вещах…
— О каких?
Он оглянулся на темное окно, без слов давая понять, о каких вещах пойдет разговор.
— Зачем ты их прячешь? Налетят опять фашисты, перевернут все и найдут. Знаешь же немецкие постановления на этот счет. Пощады не жди. А у тебя ребенок… Загубить себя из жадности…
О жадности не стоило говорить. Ольга откинулась на спинку стула, глубоко вздохнула, и ноздри у нее хищно раздулись. Но спросила пока что спокойно:
— Куда же мне их деть?
Олесь предвидел этот вопрос и готовил на него ответ. Был вариант предложить ей продать приемник. Лена прислала бы покупателя. Но вдруг понял, что любая хитрость тут не к месту. Только искренность, только полное доверие могут подействовать на эту женщину, покорить ее. Так ему показалось.
— Есть люди, которым очень нужен приемник.
Ольгино лицо сделалось некрасивым, в странном оскале — хотела улыбнуться и… не смогла, не получилась улыбка, застыла, омертвела. Поднялась со стула осторожно, будто у нее что-то заболело, и спросила сначала тихо:
— Кому… кому нужен? Лене?
— Не одной ей. Не музыку слушать.
Улыбка наконец пробилась через тяжелую маску, но недобрая, злая. Ольга зашипела:
— Быстро же вы снюхались! Два раза вышел погулять — и уже встретились, договорились… Или она бегает к тебе, когда меня нет? Застану — ноги поломаю! — Это уже был крик, она сорвалась, закричала во весь голос, показала фигу в темное окно с большей злостью, чем показывала ее немцам. — Вот ей, а не приемник! Сломаю! Сожгу! Закопаю! А ей не дам! Скрутит она голову и без моего приемника! Ишь ты, борец! Теперь я знаю, за кого она борется!
Олесь подскочил к ней, схватил за плечи, потряс, гневно зашептал:
— Замолчи! Сейчас же замолчи! На кого ты кричишь? Почему ты кричишь? Люди жизни не жалеют… Люди хотят знать правду, чтобы народу рассказать. Хотят помочь Красной Армии. У тебя там муж, брат. А ты… ты о чем думаешь? О богатстве? Об утробе своей? Мещанка!
Сказал это и… оторопел, понял, что перебрал, умолк, ожидая, что в ответ Ольга сейчас такое понесет… Но она молчала. Смотрела на него широко раскрытыми глазами, и светилась в них не злость, не возмущение, а скорей удивление. Ему стало тяжело дышать. Вспышка отняла те немногие силы, которые он накопил. Понурясь, Олесь тихо сказал:
— Не нужен нам твой приемник. Без него обойдемся.
И пошел из кухни в свою темную комнату. Сел на кровать. Кружилась голова. Снова, как после обыска, когда она оглушила «большевистским ублюдком», подумал, что если у него есть хотя бы капля гордости, он должен тут же оставить этот дом. Но опять был вечер, хотя и не такой поздний, как тогда, как раз в такое время патрули проявляют свою бдительность. Без пропуска не пройдешь. Да и одежда… Он вынужден будет просить у нее… Чтобы перебежать к Боровским, пожалуй, не нужно ни пропуска, ни теплой одежды. Но где их дом? Где-то в соседнем переулке, однако ни названия переулка, ни номера дома он не знает, у Лены не успел спросить, у Ольги — не отважился. Безусловно, не все люди ходят с пропусками. Но нужно знать город и иметь определенную цель, определенный адрес, куда идти. Он же города не знает, и, кроме Лены Боровской, у него нет ни одного знакомого, который мог бы приютить в зимнюю ночь.
Мучился не только от безысходности своего положения, от унизительной зависимости, но и оттого, что сказал Ольге обидное слово. Несмотря ни на что он не может не быть благодарен ей. Мечтал совсем не так проститься. Мечтал низко поклониться ей, поцеловать руки и слова сказать особенные. А сказал вон как! О том, что жестокие и гневные слова его не обидели Ольгу, не мог даже подумать.
А между тем это было так. Привыкнув в своем базарном окружении и не к таким словам, Ольга совсем не обиделась за «мещанку» и за все упреки, брошенные им. Об утробе думает? А кто не думает? Сколько их таких, как он, святых? Короткая у них жизнь в такое суровое время. Как у мотыльков. Только под крылом ее мещанским он может прожить дольше, Вот о чем она думала все время. А вспышка его даже обрадовала. Как он схватил ее за плечо, как встряхнул! Может, впервые она почувствовала в нем мужчину.
