Евгений Анников - Гильзы на скалах
Тут, мы совсем обиделись. Саня снова пушку буханкой зарядил, я дал по газам и в погоню.
Вот и гонялись мы за ними на «панцере» по всей Ханкале. Весь наш «БК» по ним высадили. Они свернули на танкодром и в ров противотанковый, мы за ними. Сашка пушку не успел отвернуть, мы на полном газу кэ-э-к…залетим в ров! Пушка, как плуг, по скату склона прошлась. Полный ствол земли, почти до казенника, набрали. Ну и перевернулись, вдобавок. Вылезли через десантный люк, привалились к днищу, обнялись и запели. Во, Серега, правильно; «Нас извлекут из-под обломков..» Потом Шульц приехал. Бегал вокруг нас, орал, досыльником размахивал. Обещал его нам кое-куда засунуть, но не засунул. Все бы ничего, но мы пару раз промазали. И один «снаряд» в какой-то вагончик связи попал. А там генерал со связисткой кувыркался. Вот так. Во всем, конечно, москвичи виноваты. И что вы ржете?
По казарме стоял приступ густого сочного хохота. Скрипел Иваныч, басил Гриша. Икая, заливался Семен. Серега, отложив инструмент, держался за живот.
— А про генерала ты загнул, брехло, — выдавил Иваныч.
— Рота, выходи строиться! — раздался крик дневального.
Перед ужином пришел борт с пополнением. Уставший командир взвода старший лейтенант Киселев тепло поздоровался с Сергеем. С ним вернулись Ринат Дакшев и единственный в роте солдат срочной службы «дедушка» Костя Федоров. Также прибыло семнадцать новых контрактников. Сначала Шульц, построив вновь прибывших, прочел им зажигательную речь, поздравив с прибытием. Потом немного напугал, пообещав нарушителям дисциплины возможность увидеть звезды днем, глядя в небо с пятиметровой глубины «зиндана». После ужина разношерстная толпа нового «пушечного мяса», как сразу окрестил их Зброжек, отправилась в каптерку получать обмундирование.
После возвращения пополнение раскидали по ротам. В третью роту определили семерых.
Объявили отбой. Командование покинуло расположение. Офицеры жили в переделанной под общежитие многоэтажке. В роте остались только Кононенко и Киселев. Закрывшись в канцелярии, они смотрели новости по телевизору. В роте стоял приглушенный гул. Многие, несмотря на отбой, не ложились.
Серега, расстегнув китель под которым виднелась тельняшка, лежал на кровати с гитарой в руках. На соседней койке, привалившись головой к Сергею, расположился Сброжек.
Рядом стояло несколько табуретов. На одном был накрыт стол с бутылкой водки. На остальных расселись солдаты. В подаренной Сергею папахе, в бурке накинутой прямо на накачанное голое тело, сидел Кожудетов. В таком виде он был похож на туркменского басмача. В одной тельняшке, на кровати клевал носом Иваныч, он успел порядочно набраться. Семен чистил яблоко, периодически шлепая «дедушку» Костю по рукам, когда последний пытался плеснуть себе водки. Дакшев, уйдя в соседний, пустой кубрик, совершал намаз, по компасу определив нужное направление. Пополнение скромно сидело на своих кроватях, поглядывая в сторону импровизированного стола. Слышался только гитарный перебор. Сергей и Ян пели самую любимую песню всех танкистов, самоходчиков и экипажей БМП.
«…Машина пламенем объята,
Вот-вот рванет боекомплект.
А жить так хочется, ребята!
А вылезать уж мочи нет…»
Только что выпили третий за тех, над чьими кроватями сейчас теплились лампады.
За наводчика Толика, и сгоревший девятого августа экипаж Женьки Шабалкина.
Слова навевали тихую добрую грусть в души солдат. Сергей считал эту песню настоящим шедевром, наряду с музыкой Чайковского и «Священной войной».
«… И полетят тут телеграммы.
Родных и близких известить,
Что сын их больше не вернется
И не приедет погостить…»
Сергей пел с таким чувством, что на глазах пьяненького Иваныча и Кожудетова появились слезы. Песня цепляла тончайшие струны в сердцах немолодых и всякого повидавших мужиков. Последние куплеты пели уже все присутствующие.
«…И будет карточка пылиться,
На полке пожелтевших книг.
В военной форме, при погонах,
Но ей он больше не жених»
Слова закончились, но Сергей продолжал играть, заставляя плакать гитару.
— Семен, ну пятнадцать капель, — просил Костик.
— Нет, я сказал, — отвечал Семен, который следил за пацаном, так похожего на его сына, оставшегося дома.
— Блин, я ведь твой командир танка. Приказываю, налить сто грамм, — командирским голосом, с нотками обиды, говорил Костя.
— Вот в танке и приказывай. А тут я главный.
— Тогда я сам, — и Костя снова потянулся к бутылке.
— Осади! Сейчас не посмотрю, что ты «дедушка» загну промеж ног и выдеру. Ты меня знаешь, — Семен снова стукнул Федорова по рукам.
— Ну «батя» — уже подхалимски запел Костя, зная чувства Семена к нему.
— Все. Разговор на эту тему окончен, — Семен вылил остатки водки в стакан и отдал его Иванычу. Костя надулся и стал грызть яблоко, сердито сопя.
— Сурово тут у Вас, — сказал один из новеньких, вставая и доставая из своего рюкзака еще одну бутылку водки, — ну, что еще не хотите? Давайте знакомится. Дмитрий Ершов, тридцать два года, Электросталь, Подмосковье.
Ершов был невысок, грузен, широк в плечах и животе. Ян сел на кровати.
— Нет. Хватит. Мы выпили за встречу, ребят помянули. Больше не надо.
— А за знакомство?
— Если, парни добро дадут, то пейте. В принципе никто не запрещает, — Ян окинул взглядом всех присутствующих.
— Оно конечно можно, но завтра Шульц нюхать будет. Если учует, в яму. А сейчас ночи прохладные, — добавил со скрипом Иваныч, — Серега сыграй мою.
— Нет, нет Иваныч. Серега не надо. Иначе до утра концерт не закончится, — запротестовал Семен. Вокруг хохотнули.
— А этот, ну Ринат, что немного того? Ха-ха. Сидит там, бормочет. Поклоны бьет, — убирая водку, спросил Ершов.
— Нет, он нормальный. Просто у человека есть вера, — Серега отложил гитару. И задумчиво добавил, — это хорошо, когда есть во что верить.
— Ладно, — хлопнул по коленям Сброжек, — давай знакомится. Подходим, представляемся и говорим за каким чертом сюда поперся. Давай, говори, Дима из Подмосковья.
— Ну, я это, а скучно стало, вот и поехал.
— Женат?
— Да.
— Все ясно. От жены удрал. Но я тебе так скажу. Дурак ты, Дима. Какой бы ни была плохой баба, но она все лучше, чем война. Следующий. Вот ты с красной мордой.
— Андрей Соловьев, Кинешма, наводчик, — ощерив беззубый рот, начал отвечать невысокий мужичок крестьянской внешности.
— За деньгами, наверное, поехал? — прищурившись, спросил Ян.
— Ага, — простодушно ответил Соловьев.
— Иваныч, Сема, это ваш клиент. Как и вы, за длинным рублем.
— Слушай, а как ты угадал, что я вот от жены, а Андрюха за деньгами? — удивился Ершов.
— Э, брат, тут тонкая психология, — смеясь, ответил за Яна Сергей.
— Я даже больше скажу. Вон те молодые люди, да Вы трое. Романтика в. опе заиграла. Да? — обращаясь к парням лет двадцати с небольшим, Ян показал на них пальцем.
— Ну, допустим, — один из парней, вызывающе, смотрел на прапорщика.
— Судя по реакции, я угадал, — улыбнулся Ян.
— Не совсем, я Родину защищать приехал, — продолжил отвечавший парень.
Ершов попытался засмеяться. Ян махнул на него рукой.
— Цыц! Нельзя смеяться над верой и убеждениями человека. Понял? Серега, это наш. Так, а кто ты по должности?
— Наводчик. Николай меня звать.
— То, что надо. С этого дня ты в моем экипаже. Перебирайся вот на эту кровать.
— Ха, а если я не соглашусь?
— Согласишься. Идейные здесь только я и Серега. Так что тебе только к нам, — весело закончил Ян.
Когда закончили знакомиться, прапорщик объявил отбой и потушил свет. Через полчаса раздался первый храп. Казарма понемногу успокоилась. Стояла тишина, нарушаемая тихим скрипом кроватей, храпом, приглушенной работой телевизора и звоном стаканов. Офицеры в канцелярии пили чай. Прохаживался дневальный, вытирая шваброй пол. Вернулся с молитвы Дакшев. Разобрав постель, он подошел к кроватям погибших и зажег погасшую лампаду. Прошептал слова молитвы. Разгладил смятый уголок одеяла. С кровати Ершова донесся удивленный шепот: «Ты же мусульманин».
— Бог един, — ответил, ложась в постель Ринат.
— Выпить хочешь?
— Нет. Я не пью.
— Блин, что за контрактники? Не пьют, — рассердился Ершов.
— Слышишь, Дима. Дай поспать. Угомонись. И убей «тигра», — намекая на храпящего рядом с Ершовым бойца, сказал Зброжек, — уснуть не дает.
Ершов, взял подушку, посмотрел на храпящего. И, с радостным выражением лица, треснул спящего подушкой по голове. Тот спросонья подпрыгнул: «Что? Где?»
— Спи моя радость усни… — пропел, гладя солдата по голове, Дмитрий. Проснувшийся, снова лег, но больше не храпел.
