Евгений Анников - Гильзы на скалах
Когда закончили знакомиться, прапорщик объявил отбой и потушил свет. Через полчаса раздался первый храп. Казарма понемногу успокоилась. Стояла тишина, нарушаемая тихим скрипом кроватей, храпом, приглушенной работой телевизора и звоном стаканов. Офицеры в канцелярии пили чай. Прохаживался дневальный, вытирая шваброй пол. Вернулся с молитвы Дакшев. Разобрав постель, он подошел к кроватям погибших и зажег погасшую лампаду. Прошептал слова молитвы. Разгладил смятый уголок одеяла. С кровати Ершова донесся удивленный шепот: «Ты же мусульманин».
— Бог един, — ответил, ложась в постель Ринат.
— Выпить хочешь?
— Нет. Я не пью.
— Блин, что за контрактники? Не пьют, — рассердился Ершов.
— Слышишь, Дима. Дай поспать. Угомонись. И убей «тигра», — намекая на храпящего рядом с Ершовым бойца, сказал Зброжек, — уснуть не дает.
Ершов, взял подушку, посмотрел на храпящего. И, с радостным выражением лица, треснул спящего подушкой по голове. Тот спросонья подпрыгнул: «Что? Где?»
— Спи моя радость усни… — пропел, гладя солдата по голове, Дмитрий. Проснувшийся, снова лег, но больше не храпел.
— О, Ершов, молодец, — прошептал Ян, сдерживая смех.
Спустя час, снова раздался богатырский храп. Но тигра больше не убивали. Все погрузились в сон.
«Рота подъем!» — раздался крик дневального. Серега сел на кровати, взглянул на часы. Блин. Пять утра. Встал, надел брюки, всунул ноги в тапочки, взял полотенце и, достав из тумбочки «мыльно-рыльные» принадлежности, поплелся в умывальник. Проклиная нелегкую солдатскую судьбу, которую он выбрал сам, открыл кран умывальника. Холодная вода взбодрила, прогоняя остатки сна. Казарма, просыпаясь, загудела как улей.
— Нас утро встречает прохладой… — раздался веселый голос Сброжека. Играя мускулами, голый по пояс, он бодро зашел в умывальную комнату.
— Ну, товарищ прапорщик, — раздался возмущенный голос солдата, блестевшего лысиной около крайнего умывальника.
— Кудрявая, что ж ты не рада?.. — корча рожи и смешно выпучивая глаза, ответил Ян. Вокруг раздались смешки. Встав около освободившейся раковины, Ян начал умываться. Слышалось его довольное фырканье и плеск льющейся воды. Со стороны казалось, что в санузле поселилось стадо моржей. Сергей закончил свой туалет и освободил место для следующего. Проходя мимо мокрого Зброжека, наклонившегося над раковиной, посмотрел на его худую, жилистую спину, под правой лопаткой которой темнело две входных пулевых отметины. С улыбкой втянул вдоль хребта мокрым полотенцем. Ян заорал и плеснул холодной водой на голую грудь Сергея. Так, с криками и выскочили из умывальника, едва не сбив с ног старшего лейтенанта Киселева.
— Вот придурки! Вам уже почти по тридцать. А ведете себя, как мальчишки, — крикнул Киселев вслед Яну и Сергею, которые бегая друг за другом по коридору, дрались полотенцами, оставляя розовые полосы на спинах. Проснулись!
— Серега, надевай свой парадный лапсердак, — запыхавшись, говорил Ян.
— Зачем? — часто дыша и улыбаясь, спросил Сергей.
— Сегодня торжественное построение бригады. Награждать будут.
— А-а-а. Понятно.
Начали неспешно одеваться.
— Ого! — раздался удивленный возглас Соловьева.
— А ты думал… — Ян застегнул последнюю пуговицу.
На его кителе висели два ордена и четыре медали. Приднестровье, Балканы и Чечня. За каждой наградой чья-то жизнь и очередная, не предусмотренная Богом, дырка на теле.
Кроме Сергея и Яна награды были у Дакшева. За Афганистан. Красная Звезда, медали «За Отвагу», «За Боевые заслуги» и «От благодарного афганского народа».
Сергей, надраивая ботинки, ловил на себе восхищенные взгляды новеньких. А Ершов, так вообще, смотрел с завистью.
«Эх, мужики. Да лучше бы их не было. И воспоминаний в голове тоже» — думал Серега, работая суконкой. Вскоре, в носках ботинок, он увидел свое отражение. Сойдет.
Когда после завтрака шли на построение, Ян говорил Сереге.
— Сегодня, наверное, ни куда не поедем. Если только в парк после обеда. Хорошо.
— Что хорошего? — спросил Серега.
— Да понимаешь, Серега. Дело в том, что копаться в моторе, лучше, чем совместное с «духами» патрулирование, езда на разминирование, где можно запросто схлопотать гранату в борт, от непримиримых и сопровождение колонн.
— А что за совместное патрулирование?
— Не знаешь? В принципе этим пехота и менты занимаются, но по их рассказам. опа еще та. Частенько оттуда не возвращаются вообще, или если возвращаются, то без головы. Продали нас начальники «духам» за американские тугрики. Суки.
— Да, а мы, что без оружия, что ли?
— А мы должны соблюдать условия Хасавюрта. Чуть что — трибунал и тюрьма. В лучшем случае. Солдаты сейчас злые как собаки. Если бы эту злость повернуть куда надо…
— То что?
— То наша «молодая дерьмократия» рухнет. Но вот некому поднять и направить. Генералам подачек надавали.
— Ты что Ян! Это же гражданская война!
— А она уже идет. Ты смотри, что в стране делается. Эх, а я бы жахнул по Кремлю из нашего «панцера». А потом бы под гусеницы, сучар, что там сидит, положил. Кстати я не один так думаю. Многие офицеры об этом подумывают. Знаешь, почему Белого сняли, боевых офицеров по отпускам разогнали. Боятся. А ты, Серега, пошел бы Кремль брать. А?
— С тобой, хоть Вашингтон с Белым домом.
— Нет, Серега, это далеко. Нам нужно сначала у себя разобраться. А потом уж и Вашингтон. А этих, черножопых, я бы снова депортировал. На Новую землю. А потом бы там испытал бы чего-нибудь. Ха-ха. Не смешно? Мне тоже. Если бы ты знал, как у меня внутри все кипит. Столько пацанов положить. И что? Как я теперь их мамкам в глаза смотреть буду? А? Все зря выходит? Ответь Серега. Ладно, не парься. Все равно ничего не будет. Народ наш — гавно. Сколько его лупить надо, пока до него дойдет, — Ян замолчал, плюнул и посмотрел куда-то злыми невидящими глазами. Серега вздохнул и задумался, переваривая слова командира. А ведь он, пожалуй, прав. Надо, что-то менять. Но как сделать это без крови? Если мы рухнем в пучину братоубийства, тогда все. Страна больше не поднимется. Но делать что- то надо. А может плюнуть на все. На Родину, на ее тысячелетнюю историю, на тысячи погибших. Жить, как живут многие, думая только о деньгах. Продавать всех и вся. Жить только для себя. Надо подумать.
«Бригада смирно! Равнение на середину!» — скомандовал зычный голос замполита бригады.
Пока замполит отдавал рапорт, и комбриг, дав команду «Вольно», зачитывал, соответствующую моменту, торжественную речь. За Сброжеком, раздался голос Ершова.
— Ну да. Все русские гавно, одни Вы поляки молодцы, — он слышал разговор Яна и Сергея.
— Я русский, — слегка повернув голову, сказал прапорщик.
— Как так? У тебя мама с папой кто?
— Поляки. Добавлю, и дед с бабкой тоже поляки.
— О! Какой же ты тогда русский?
— Дурак ты, Дима! Хоть и из Подмосковья, — ответил Ершову Серега.
— Ну, я тоже русский, — прищуривая узкие глаза, влез в разговор Кожудетов.
— Будь ты хоть австралийским аборигеном, но когда тебе «духи» будут горло резать, они будут при этом кричать «русская свинья» — закончил Семен, сердито поглядывая на Ершова.
— Разговорчики в строю, — прервал беседу Киселев, бывший за ротного…
…Вагон дернулся и медленно покатился вдоль перрона. Серега прошел в свое купе, где уже сидели ребята взвода. Положив автомат на верхнюю полку, сел и посмотрел в окно. За стеклом бежали чеченские мальчишки, улюлюкали и показывали средний палец. Взрослые улыбались. Костик, рванув окно, открыл его и, высунувшись по пояс, заорал.
— Мы еще вернемся, суки черножопые!
Потом тоже сел и тихо добавил: «Я точно вернусь» Серега отвернулся от окна. Неужели вот так, с позором, оплеванные торжествующим врагом и своими соотечественниками, они вернутся домой? Он вспомнил разлетевшийся на части танк Егора Артемова. Пылающую БМП из которой выпрыгивали горящие люди. Лицо мертвого командира Кости. Хрип наводчика Андрюхи. Антона. Сгоревшего, но не побежденного. Испачканную мордашку девчонки медсестры. Неужели это все, было зря? Комок подступил к горлу, хотелось заплакать. Он взглянул на лица друзей. В глазах Яна он увидел слезы. Уловив на себе взгляд, Ян отвернулся и прижался лицом к стеклу, за которым мелькали растущие вдоль железки деревья. Тогда Серега встал и достал гитару. Подумал. И со злостью ударив по струнам, запел.
«С покоренных однажды небесных вершин,
По ступеням, обугленным, на землю сходим.
Под прицельные залпы наветов и лжи.
Мы уходим, уходим, уходим, уходим!
Прощайте горы! Вам видней
Кем были мы в краю далеком
Пускай не судит однобоко,
Нас кабинетный грамотей»
Песня была афганской, но сейчас в мозгу Сергея мгновенно возникали новые слова к ней.
