Богдан Сушинский - Путь воина
– Ну что, гетман, – показался на склоне возвышенности полковник Кривонос, – после разведывательного натиска за этими стенами тайны для нас уже не существует? – осадил он коня в нескольких метрах от командующего. – Пора бросать в бой казачью гвардию.
Хмельницкий осматривал в подзорную трубу башни и валы крепости и молчал. Ему вдруг вспомнилось, как он впервые оказался в этой крепости. Это случилось еще в те дни, когда он появился под стенами Кодака в свите тогдашнего великого коронного гетмана Станислава Конецпольского, по поручению и под присмотром которого фортификатор де Боплан возводил сию крепость.
Вместе с французским инженером и еще несколькими казачьими офицерами реестра Хмельницкий почти час осматривал этот выстроенный из красноватого гранита в виде пятиугольной звезды укрепленный замок. Окаймленный мощными наружными башнями и артиллерийскими бастионами, грозно возвышавшимися над высокими каменистыми валами и широким рвом, он, наверное, казался тогда Конецпольскому совершенно неприступным.
Когда осмотр был завершен, гетман и де Боплан неожиданно подошли к стоявшему чуть в стороне от остальных офицеров Хмельницкому и, словно бы не замечая его, коронный гетман самодовольно сказал французу:
– Абсолютно уверен, господин де Боплан, что взять штурмом это ваше творение казаки так никогда и не смогут. Не говоря уже о татарах, которые вообще не решаются приближаться к подобным крепостям.
– Разве что прибегнут к длительной осаде, – скромно согласился фортификатор.
– Ну, слишком долго осаждать эту крепость мы им попросту не позволим. Запасы пороха и продовольствия в ней всегда будут таковыми, что их хватило до прибытия подкрепления.
– Это очень важно, – согласился де Боплан, пребывавший в прескверном настроении. Потом он признался Хмельницкому, что в подобной мрачности находился всегда, когда завершал строительство крепости или реконструкцию какого-либо замка. В очередной раз оказавшись не у дел, он начинал чувствовать себя никому не нужным. – Поскольку весь мой опыт подсказывает, что подкрепления, идущие к осажденным крепостям, в большинстве случаев опаздывают.
– Слушая ваши мрачные пророчества, можно подумать, что вы возвели не мощную крепость, а лагерь из казачьих повозок, – недовольно пробрюзжал Конецпольский, гордившийся крепостью так, словно это он начертил план и собственноручно возвел на днепровском берегу гранитное чудо, становившееся отныне самым южным форпостом Речи Посполитой.
– Иногда лагеря из повозок бывают не менее неприступными.
– Давайте лучше попытаемся взглянуть на этот замок глазами будущего казачьего гетмана, – напомнил Конецпольский французу о стоявшем рядом Хмельницком. – Что скажете, господин генеральный писарь, как вам эта крепость? Небось повнушительнее, чем Каменец? Рискнули бы взять ее штурмом?
– Не только бы рискнул, но и взял бы.
– С казачьей пехотой да против двадцати восьми крепостных орудий и нескольких тысяч ружей и фальконетов?
– Видите ли, господин коронный гетман, – ответил Хмельницкий, с пренебрежительной улыбкой перейдя на латынь. – Как говорили в таких случаях древние, «что руками сделано, то руками и будет разрушено».
Конецпольский подозрительно оглянулся на маявшихся в невостребованности казачьих офицеров, будто подозревал, что эти несколько человек ринутся на приступ замка сейчас же.
– Потому что не о защите этой твердыни государства польского думаете, – гневно изрек он. – Нет, господин Хмельницкий, существуют крепости, которые вечны так же, как вечны империи, их сотворившие. Символами вечности они остаются даже тогда, когда враги превращают их в руины.
– Красиво сказано, господин Конецпольский. Мудро. Только вряд ли это о Кодаке.
…И вот теперь штурмовые сотни отходили к гряде небольших холмов, а орудия Кодака победно палили им вслед. Однако на гребнях холмов уже появились передовые отряды трех полков, которым надлежало ринуться на настоящий штурм, причем сразу с трех сторон. В то же время десятки лодок и больших плотов начали блокировать Кодак со стороны Днепра. Их экипажи не только перекрывали путь подкреплению, которое могло прибыть по реке, но и готовились имитировать нападение на крепость, чтобы отвлечь на себя хоть какую-то часть гарнизона.
– Что, гетман, пора? – нетерпеливо привстал в стременах полковник Кривонос. – Нельзя давать полякам передышки, она смертельно вредна им.
Хмельницкий прислушался к очередному залпу крепостных орудий, ударивших в этот раз по плотам и лодкам. Осажденные поняли, какую опасность таят эти «речные казаки», и заметно занервничали.
– А мы не полякам, мы себе дадим передышку. Разошли вестовых и прикажи прекратить штурм.
– Но мы не должны застревать здесь. Дня через два-три поляки могут прислать сюда большой отряд, возможно, целый корпус.
Хмельницкий с философской грустью взглянул на возвышавшуюся перед ним мощную крепостную стену, на выдвигавшиеся к ней по луговой долине штурмовые отряды, тащившие огромные лестницы словно кресты, с которыми надлежало подниматься на Голгофу; прислушался к артиллерийской дуэли, в которой три казачьи пушчонки противостояли по крайней мере двадцати пяти польским.
– Не имея артиллерии, мы действительно увязнем в этих оврагах и в обмен на гору камня положим горы своих воинов. Тебе нужна такая победа, полковник?
– Но иного способа не существует, – пожал плечами Кривонос, не понимая, к чему клонит командующий. – Ведь штурмовал же этот замок гетман Сулыма. И ничего, взял, и крепость тогда почти полностью разрушил…
– Чем закончились эти его штурмы, тебе известно не хуже, чем мне, – в Варшаве на плахе.
– Это случилось уже после штурма.
– Пусть небольшие группы повстанцев еще несколько раз подойдут к валам, но лишь для того, чтобы поляки слегка обстреляли новобранцев. Только для этого. На штурм не идти, разить гарнизон из ружей и фальконетов. Остальным силам отступить за холмы и рассредоточиться.
– Начинать святое дело с поражения?! – все еще не верил Кривонос в то, что Хмельницкий вот так, запросто, возьмет и отрешится от штурма ненавистной для всех казаков польской крепости. – Нам нужна победа, гетман. Здесь, под этими стенами, – указывал он острием сабли на мощные башни Кодака, – нам нужна только победа, весть о которой наши тайные гонцы могли бы тотчас же разнести по всей Украине. Только тогда народ поверит, что мы не просто еще одна ватага, решившая поразмяться в легких баталиях, а настоящая повстанческая армия. Вспомнит Сулыму – и поверит.
– Все, что ты говоришь, полковник, верно. И все же мы оставим у крепости не более двухсот человек [13] , – настаивал на своем Хмельницкий. – Чтобы они мельтешили на виду у гарнизона, не подпуская к крепости никакие обозы. И запомни, полковник, мы начали эту войну не для того, чтобы перед нашими войсками пала какая-то затерянная в степях крепость, а чтобы под их натиском пала сама Польша. Это не одно и то же, полковник, не одно и то же.
20
На эту карету в Черкассах мало кто обратил бы внимания, если бы не украшавший ее передние и задние стенки королевский герб. Она появилась на улицах города, который вот уже несколько месяцев был ставкой коронного и польного гетманов, в сопровождении тридцати крылатых гусар и десяти закованных в броню литовских татар-лучников – но мало ли в то время прибывало в Черкассы карет и обозов!
Многие шляхтичи являлись на зов коронного гетмана не просто с личной охраной, но и с целыми хоругвями наемников, слуг и воинов дворянского ополчения своего края. Но вот королевский герб… Даже коронный гетман имел право только на герб своего рода да на усиленную охрану. В карете с королевским гербом в этой имперской глуши мог появиться только воин из королевского рода или же комиссар короля по особым поручениям, облеченный особой королевской властью.
Постовые и дозорные разъезды эту карету останавливать не решались. А если кому-то, по серости его душевной, и приходило такое в голову, то объяснялся с ним начальник конвоя ротмистр Колевский, предпочитавший вообще ни с кем не объясняться. Или же объясняться так, что у интересующегося мгновенно исчезал всякий интерес к карете и ее высокородному таинственному обитателю.
Время от времени карета останавливалась у одного из домов, в котором квартировал тот или иной офицер, и из нее выходил невысокий человек в черном дорожном плаще, черной шляпе и с длинной черной шалью вокруг шеи. Он никогда не входил в дом. Ротмистр Колевский вызывал офицера во двор и тут же представлял его тайному королевскому советнику господину Вуйцеховскому, прибывшему из Варшавы с особым поручением короля и коронного канцлера князя Оссолинского.
Офицер – как правило, высокородный шляхтич – с недоумением смотрел на черного человечка в гражданском, почти карлика, с трепетом ожидая услышать нечто такое, что объяснило бы интерес к нему тайного советника, а следовательно, канцлера и даже самого государя. Но Коронный Карлик стоял перед ним, запрокинув голову и спокойно, с невозмутимостью палача, всматривался в лицо. При этом Вуйцеховский не чувствовал себя неловко оттого, что выглядит карликом, что он гражданский и что ему, по существу, нечего сказать вызванным к нему полковнику, подполковнику или майору.
