Михаил Грулев - Записки генерала-еврея
Многие из нас впоследствии, уже в роли офицеров, старались всеми мерами применять вынесенную из училища педагогическую подготовку, внедряя грамотность в войсках. Сам я был в числе этих многих. К сожалению, эти благие увлечения не всегда поощрялись начальством, что я испытал на собственной шее. Но об этом речь впереди.
Отрадно вспомнить нашу училищную библиотеку, которая была обставлена роскошно и уютно. Конечно, преобладали книги военного содержания, большую часть которых я успел перечитать; в особенности увлекался многотомной историей военного искусства Голицына, несмотря на её крайнюю устарелость.
Находясь в старшем классе, я вздумал попытать свои силы в печати. Прочёл я где-то статью Венюкова, в которой приводилась фраза Скобелева: «дайте мне 100 тысяч верблюдов и я завоюю Индию». Вот эта фраза вдохновила меня написать статью в газету «Голос» о возможности похода русских войск в Индию. К моему немалому удивлению и безмерному блаженству я увидел мою статью напечатанной, как передовая, т.е. без подписи. Вероятно, редакция затруднялась поставить под статьёй подпись: юнкер Грулев. Моему блаженству не было предела, но всё же чего-то не хватало: не было моего имени под статьёй, о чём я так мечтал; да и товарищи упорно не верили, что это я писал, хотя я показывал рукопись и прочее.
Судьбе угодно было, чтобы эта первая моя экскурсия в печати по среднеазиатскому вопросу привела меня много лет спустя ко многим дальнейшим работам по этому вопросу, из которых некоторые переведены на английский и немецкий языки.
Состав юнкеров в окружных училищах заключал в себе преимущественно такие юношеские элементы, которые в общем потерпели кое-какой крах на учебном поприще: не выдержали переходного экзамена из класса в класс или просто не могли дотянуть до конца где-нибудь в гимназии, кадетском корпусе или в духовной семинарии. Поэтому военная дисциплина и строгий режим, учебный и житейский, в юнкерском училище являлись спасительными для этих, до некоторой степени, свихнувшихся элементов.
Жизнь протекала по барабану и сигналам, под неусыпным наблюдением отделенных офицеров - этих училищных классных дам, - которые обязаны были внедрять в юнкеров прежде всего автоматический навык к строжайшему порядку и дисциплине во всём, что касается не только общей училищной жизни, но и собственного обихода, даже в свободное от всяких занятий время. Даже во время сна требовалось, например, вполне разумно, согласно требованиям гигиены, что спать должно обязательно не на левом, а на правом боку. И вот, на обязанности дежурного юнкера ночью, если видит, что юнкер спит на левом боку (это затрудняет сердцебиение), разбудить и заставить перевернуться на правый бок. Платье перед сном должно быть тщательно сложено в определённом порядке у кровати на особой табуретке; заметил ночью дежурный юнкер или офицер, при обходе дортуара, что рукав шинели сложен не по правилам или сапоги не выровнены как следует, - прервут сладчайший храп, заставят встать и исправить всё по регламенту А если у иного юнкера такие неаккуратности повторялись, то - неугодно ли дежурить или дневалить не в очередь по ночам и замечать неисправности у других.
Как спасителен был такой режим, который должен был подтянуть и приструнить характеры расхлябанные и развинченные.
В течение всего дня с раннего утра до позднего вечера шла почти беспрерывная интенсивная работа, строевая и учебная, чередуясь между классом и манежем. Состав преподавателей по общеобразовательным предметам был очень удачный. Это всё были отборные преподаватели (потому что военное ведомство платило хорошо) местных среднеучебных заведений.
2 или 3 марта 1881 г., вечером, совсем в неурочный час, нам приказано было собраться в рекреационном зале. Вошёл начальник училища с каким-то таинственным, крайне сосредоточенным видом. Несколько минут длилось тревожное молчание. Наконец начальник училища вынул бумагу из кармана и прочел нам официальное оповещение об убийстве императора Александра II, о чём неопределённые слухи уже носились в городе, проникая и в училище. Перемена царствования у нас сказалась в мелочах совсем особого рода, характеризующих начальство того времени. Дело в том, что Александр II носил баки и брил бороду; преемник же его, Александр III, как известно, растительность на лице оставлял неприкосновенной. Вот у начальства народился вопрос: как быть с юнкерскими баками, усами и бородами, - что брить и что нельзя брить? Сначала приказано было брить бороды, а баки не трогать; потом - бороду подстригать только; наконец, летом получилось разъяснение: брить и стричь что угодно.
На лето училище выступало в лагерь под Новогеоргиевском. Здесь происходили усиленные полевые занятия, с 4-5 утра до позднего вечера.
В последний лагерный сбор перед выпуском из училища стряслась со мной катастрофа, при которой офицерские погоны должны были у меня «мимо носа пройти», как изрёк один начальник. Дело в том, что нашими топографическими съёмками в поле заведовал полковник Генерального штаба Соловьёв. Этот сибарит очень небрежно относился к своим обязанностям: в дождливую погоду совсем к нам не заглядывал, а в хорошую погоду постоянно запаздывал против им самим назначенного часа на сборные пункты. Для своих собственных удобств он сборным пунктом назначал нам всегда вокзал Новогеоргиевска. Пользуясь постоянным запаздыванием полковника Соловьёва, юнкера усердно прохлаждались в буфете; и многие, падкие к выпивке, к приезду начальства оказывались в состоянии изрядно подмоченном. Так это случилось в последний день поверочных занятий, - в последний приезд полковника Соловьёва, который на этот раз уж очень опоздал, и многие юнкера были уже «на втором взводе». К тому же, ввиду предшествовавших дождей, у большей части юнкеров работы не были выполнены вовсе.
Возмущённые несправедливым отношением полковника Соловьёва, его манкированием и продолжительными запаздываниями, способствовавшими слабым юнкерам напиваться в буфете, все юнкера - даже те, у которых работы были выполнены - сговорились подать ему голые планшеты и выдвинули меня изложить ему всё, в присутствии всех.
Когда полковник Соловьёв, наконец, явился, я прямодушно стал ему докладывать, что он сам был косвенной причиной наших неудачных занятий. Это привело его в ярость, и он мне, между прочим, изрёк эту фразу: «ручаюсь вам, что офицерские эполеты у вас мимо носа пройдут»...
Надо побывать в юнкерской шкуре, чтобы понять какое жгучее впечатление должна была произвести на меня такая фраза накануне выпуска в офицеры. Годы труда, испытаний и лишений! И вот, накануне осуществления взлелеянной мечты, у порога новой заманчивой жизни, и - всё прахом, мимо носа.
Поздно вечером мы вернулись в лагерь. Товарищи со всех сторон пытались утешить меня; но в этих утешениях сквозило похоронное отпевание.
Соловьёв, сразу по прибытии в лагерь, направился в палатку начальника училища, откуда скоро стал доноситься горячий разговор. Наблюдатели-юнкера донесли, что вестовой побежал за кем-то, направляясь в палатку командира роты, полковника Мартынова, который скоро показался из своей палатки и быстрыми шагами направился к палатке начальника училища. Оттуда доносился спор, который всё больше и больше оживлялся и разгорался. Там, в палатке, идёт теперь решение моей участи. Товарищи то и дело шмыгают всё мимо палатки начальника училища, пытаясь подслушать и уловить что-нибудь из этого судоговорения... в отсутствии подсудимого; мне передают обрывки слов, не то утешительных, не то как пригоршни земли на гроб покойника.
Вдруг мы видим, что Соловьёв, красный, как рак, вышел из палатки, хлопнув полой палатки, и ускоренным шагом направился вон из нашего лагеря.
Очевидно, начальство знало про манкирование этого преподавателя и не пожелало принести меня в жертву.
В августе 1881 г. я окончил училище портупей-юнкером с переводом в 65-й Московский наследника цесаревича полк, расположенный тогда в Межиречье Седлецкой губернии и в окрестных деревнях.
Началась новая жизнь, полная свободы и сладких перспектив. Ещё находясь в училище, после перехода в старший класс, я уже заглядывал далеко-далеко вперёд... ни больше ни меньше, как в Академию Генерального штаба, и обзавёлся даже программами для приёмных экзаменов в академию. Со стороны юнкера окружного училища это была, конечно, не то химера, не то неслыханная дерзость; но я затаил эту мысль про себя, с этими сладкими мечтами и розовыми перспективами начал новую жизнь в полку.
По прибытии в полк представился, конечно, командиру полка, о котором стоит сказать два слова, потому что сам он, своей персоной, и самый факт существования таких высших начальников в армии нашей является характерными для того времени.
Командиром полка был полковник Фишер фон Альбах - австрийский немец, который очень плохо говорил по-русски, несмотря на то, что он уже 30-40 лет был на русской службе. Говорили, что он когда-то бежал из Австрии от кредиторов и некоторое время после бегства отсиживался в Брест-Литовской крепости, впредь до выяснения. Когда впоследствии часть нашего полка расположена была в этой крепости, то старинный плац-адъютант, майор Музыченко, помнивший высидку нашего командира, рассказывал нам историю его бегства из Австрии. Впоследствии этот австрийский выходец женился на московской купчихе, с которой разошёлся очень скоро; и это обстоятельство давало повод командиру корпуса, генералу Верёвкину, большому цинику и балагуру, в присутствии многих офицеров, трунить над нашим командиром, - над его сочетанием австрийского с нижегородским. Как командир полка это был хороший хозяин, но плохой командир. И всё же он был на хорошем счету у начальства, которому нравилось его хозяйство, покорность характера и то, что он... плохо говорит по-русски: почему-то иностранцев особенно ценили в армии при Александре II. Говорили даже, что наш командир нарочно коверкает свою русскую речь, зная, что это, будто, нравится на верхах.
