Павел Голендухин - Ц-41. Из записок разведчика
В ставке меня принял какой-то майор. Передал блокнотик для расшифровки и принялся расспрашивать о моих впечатлениях, о боевой жизни партизан в Карпатах. Внезапно зазвонил телефон. Майор взял трубку и помрачнел. Не успел он положить ее, как двое дюжих молодчиков завернули мне руки и поволокли в подвал…
Ах, как жаль, что мы не взяли сразу же Хламовского!
Несомненно, это он успел предупредить. А наши проморгали, плохо следили за ним.
А может я ошибаюсь?
Нет, не должно быть!
…Опять шаги. Кончаю, на сегодня хватит…
Петля в сарае…
…1943…
Недавно немного поцарапало. Лежу в партизанском лазарете.
Времени свободного уйма. Пользуюсь случаем и возобновляю свой дневник. Многое, очень многое припоминаю с трудом — некоторые детали память уже растеряла. Правда, не обо всем из моей новой профессии и писать можно. Я расстался с музыкой, оставил дирижерство и сделался… разведчиком.
Сейчас становится смешно, когда вспомнишь, как это случилось…
Зима. Полк выдохся на марше. Ребята едва добрались до теплых хат, как тут же свалились замертво. Изморились. Командир полка вызвал меня и приказал с двумя музыкантами нести дозор у перелеска, что в километре от деревни.
Заняли мы пост, сидим. Кругом тишина. Дремлют деревья. Месяц будто запутался в ветках сухой березы, висит над головой, подсматривает…
Вдруг слышу: справа снег поскрипывает. Толкаю бойца. Тот недоуменно пожимает плечами: мол, никого, как будто, нет. Прислушиваюсь снова — кто-то идет. Поднялся и осторожно направляюсь в сторону подозрительного шороха. И вдруг вижу: из кустов вышел человек и торопится в сторону деревни.
— Руки вверх! — кричу ему.
— Ты что, с ума спятил? — спокойно отвечает он мне по-русски. — «Руки вверх…» Так свои своих перестреляем, немцам никого не оставим…
— Руки вверх! — уже не так уверенно повторил я.
— Вот болван попался! — выругался он и смело направился прямо на меня. — Я те вот вмажу промеж глаз, будешь у меня знать!
Я оробел. Стою и не знаю, что делать. Не успел опомниться, как он метнулся на меня и одним ударом свалил в снег. С ужасом почувствовал я железные пальцы на своем горле.
Отчаянность положения мигом отрезвила меня. Я изо всей силы ударил ему коленом в низ живота. Он на секунду выпустил меня… И мы закружились в снегу.
Тем временем подбежали свои.
За поимку крупного шпиона командование объявило нам благодарность.
Спустя несколько недель мне удалось привести еще одного «языка» — немецкого офицера, — и я был награжден орденом Красной Звезды. С тех пор меня уже никто в полку не окликал шутливым «капельдудка», а все почтительно величали «специалистом по языкам».
Вскоре мне предложили принять взвод пешей разведки.
В 1942 году, когда я был уже начальником разведки полка, меня вызвали в штадив.
— Вы знаете нашу Спортсменку? — спросил меня человек в штатском.
Я утвердительно кивнул.
Это была сотрудница разведотдела штаба дивизии. Звали ее почему-то Спортсменкой. Мне дважды пришлось переводить ее через передний край. Вот и все, что, собственно, я знал о ней. Да, пожалуй, и едва ли кто другой знал о ней больше. Даже у всегда сдержанных разведчиков она слыла молчуньей.
— Понимаете, товарищ Блохин, нас интересуют данные о немецких частях, стоящих поблизости. Не найдется у вас человека из Кургановки. Ее бы там пристроить…
Я ответил, что такого разведчика у нас нет. Но есть один мальчик Саша, позавчера пришел с той стороны. Принес нам полевую сумку немецкого офицера. Говорит, русский военнопленный послал. А в медсанбате лежит раненый солдат нашего полка, как раз из Кургановки. Сразу опознал мальчишку. Так что нет никаких сомнений в надежности маленького проводника.
— То, что у вас таких сомнений нет, нас еще не убеждает, товарищ Блохин, — иронически заметил человек в штатском. — В таком деле надо действовать наверняка, не доверяться первому попавшемуся.
Мое предложение было отвергнуто.
Но у меня закралось сомнение…
«В последнее время противник безошибочно накрывает огнем наши батареи, постоянно обстреливает командные и наблюдательные пункты. И из каких? — из дальнобойных орудий. Прямо «в яблочко» кладет. Не успеем сменить позицию — уже засек… Не Спортсменка ли этому виной?»
…Темной дождливой ночью мы сидели в блиндаже — Спортсменка, старшина Моргунов, человек в штатском и я. Еще раз уточнили маршрут, сверили часы. Пора.
Впереди Моргунов, за ним Спортсменка, я — последним. Человек в штатском остался в блиндаже. Миновали проволочные заграждения, прикрывавшие подход к обороне со стороны болота, начался низкорослый кустарник, а дальше — топь…
Через два часа на небольшой полянке сделали привал. Спрашиваю спутницу, не устала ли.
— Что вы! — шепчет она мне на ухо. — В таком деле не устают.
Продолжаем путь.
…Вот мы и на той стороне. Впереди еле различимы силуэты домов спящей Кургановки. Спортсменка точным движением скинула плащ-палатку, передала ее мне и, не по-женски крепко пожав руку, свернула с тропы вправо, к огородам. Мы провожали ее глазами.
От ближайшего куста вдруг отделилась тень и направилась в нашу сторону. Моргунов вскинул автомат.
Спортсменка удалялась от нас, тень приближалась… Вот она совсем рядом. Это был Саша. Я обхватил его обеими руками, отпустил и легонько подтолкнул в спину.
Он пошел по следу Спортсменки.
Прошло десять дней. Настал срок возвращения разведчицы. Мы опять сидели с Моргуновым на болотной поляне и ждали.
Но она не пришла.
Не вернулась она и на следующий день. Не было и Саши.
И только спустя неделю Спортсменка перешла наш передний край без предупреждения.
А несколькими часами позже, запыхавшийся, возбужденный, прибежал Саша.
— Спортсменка пришла не одна, — заикаясь от волнения, проговорил он. И зачастил, как из пулемета, видно боясь, что его перебьют: — Кого-то привела с собой… По дороге целовались…
Саша рассказал и многое другое. В Кургановке у Спортсменки оказались знакомые.
«А человек в штатском требовал проводника?..» — невольно подумал я.
Разведчица уверенно пересекла огороды и постучалась в дом… к полицаю Хлыстову. Из-за дверей ее окликнули. Она назвала какую-то цифру, и дверь отворилась.
У меня похолодела спина. «Вот оно что!»
В доме ее уже ждал какой-то человек в военном, но без погон. С ним они в ту же ночь уехали. Куда — он, Саша, не знает. Появилась Спортсменка только через две недели.
Оказалось, что как раз в этом-то доме и жил тот военнопленный, от которого принес полевую сумку Саша. Как я понял из его рассказа, это был не военнопленный, а наш солдат, тяжело раненный в сорок первом при отступлении. Ему разворотило нижнюю челюсть и перебило язык, а иногда, как выразился Саша, и «падучая болезнь» нападала. Он остался в селе. «Из сердобольства» этого калеку «приютил» у себя бывший крепенький середняк, а ныне полицай Хлыстов, нарек его Митряем и сделал из него рабочую скотину.
Никто в доме Хлыстова Митряя и за человека не считал. При нем говорили обо всем не таясь, а посторонние даже и не знали, что он слышит их. На него просто не обращали внимания — быдло, да и все. Митряй смирился со своим положением, но только внешне. В душе он остался человеком. И никто не подозревал, что за маской тупого безразличия к безжалостным ударам судьбы тлеет выстраданный, вымученный огонь.
В тот день, когда Спортсменка вернулась после двухнедельного отсутствия в дом Хлыстова, к ней пришло трое незнакомых людей. Между ними произошел интересный разговор. Митряй в это время был занят на кухне засолкой мяса и все слышал.
А потом, встревоженный, забежал к Саше и давай размахивать кулаками, грозить в сторону дома Хлыстова. Намычавшись вдоволь, Митряй стал водить ногтем по столу, послюнявил палец и сделал вид, что перелистывает книгу.
— Письмо! — догадался мальчик.
Митряй с улыбкой закивал ему и указал рукой на восток.
— Нашим. Письмо нашим! Понятно, — засуетился Сашка в поисках бумаги и карандаша.
Митряй погнал к болоту хозяйскую корову. Туда пробрался и мальчик. Там, на болоте, Митряй начертил на бумаге своим корявым почерком:
«Все энтие сволочи. Через неделю пойдут шпионить. Михайлов какой высокий, рыжий, будет паскудить в Калиновке. Поищите, там еще есть дедушка Максим, помогать будет. Другие двое в Калугу путь держат. А какая баба, она сегодня пойдет. Не одна. Говорит ровно через месяц Блюминг придет. Энтот, видно, у них за главного. Смотрите в оба, мой хозяин… смерть врагу…»
Дальше в записке ничего разобрать было нельзя — бессвязные слова, причудливые каракули.
— На Митряя опять падучка напала, — пояснил мне Саша и, отвернувшись, смахнул с ресницы слезу.
