Павел Голендухин - Ц-41. Из записок разведчика
Обзор книги Павел Голендухин - Ц-41. Из записок разведчика
Ц-41. Из записок разведчика
Едва автобус свернул направо, как лес сразу же расступился, и дорога побежала вниз, навстречу ослепительно яркой долине. Солнце пробилось сквозь плотные облака и вызолотило долину, сады и белоснежные украинские хаты. А дальше опять густая зелень карпатских лесов и до самых туч — горы.
— Дом отдыха? Нет, недалеко. А пока, добро пожаловать! — гостеприимно пригласила нас полногрудая хозяйка сельской закусочной.
Пришли местные селяне, и небольшой зальчик закусочной сразу ожил. Начались расспросы, знакомства.
— Вы из Вологды? Добре! У вас ведь тоже богатьски леса…
— Урал? Урал — дуже гарно!
— Що? Из Рязани? — удивился седой дед. — Ни, правда? Олесько, гей до Миколы, нехай ту писульку тащит… Да швидче…
Совершенно неожиданно мы, двое рязанцев, оказались в центре внимания. Все приставали к деду и к нам: в чем дело? Но дед только многозначительно отмалчивался да слегка косился на висевшую на его груди до неузнаваемости затертую медаль. А мы в недоумении пожимали плечами.
Но вот появился Микола, молодой парень лет девятнадцати, и протянул мне желтую, полуистлевшую бумажку с еле заметной карандашной записью. Мы не без труда прочитали:
«Уже объявлено, что завтра приговор приведут в исполнение. Видно наши близко, не до меня эсэсовцам. Умираю, но не сдаюсь, милая, дорогая Родина. Передаю эту записку с надежным человеком, у которого хранятся также и письма, написанные здесь, в одиночке. А под Коломыей, в лесу, там где была стоянка партизан, под пнем сожженного молнией дуба зарыты дневники. У этого человека есть план, где они лежат. Рязанец майор Блохин. 1944 г.»
Всего лишь минуту назад бурливший зал притих — куда делось оживление. Все опустили глаза, будто были виноваты перед неизвестным майором. А стенные часы-ходики тревожно отстукивали: «Вот так, вот так, вот так…»
— История! — нарушил, наконец, тишину кто-то.
И сразу все заговорили:
— Он погиб?
— Где же дневники?
— Интересно, жив ли тот, кто хранил все это?
А дед самодовольно улыбался в седые усы: «А, мол, какой новостью вас угостили! Не ждали!»
А в глазах лукавые искорки… Сразу видно — что-то еще знает.
Мы вдвоем не поехали в дом отдыха, на несколько дней остались в селе. История с Блохиным захватила нас. Решили искать.
Седоусый с Миколой повели нас в сельсовет. Там нас долго расспрашивали, кто и откуда, куда и зачем. А когда дед удостоверился, что мы «совсем свои» и один из нас журналист, он вскочил со стула и, увлекая за собой Миколу, по-военному строго приказал нам:
— Гей за мной, хлопцы!
Оказалось, что письма Блохина хранятся у деда…
Совсем недавно Микола, его сын, во время пожара в одинокой лесной сторожке обнаружил оцинкованный патронный ящик. В нем и оказались эти записи.
— Берите, хлопцы, и храните, — проговорил дед, строго глядя нам в лицо. — Бачьте, який был вояка… Гарный!
Голос деда дрогнул.
— Царствие ему небесное! А дневники… Схема, вот она, бачьте, сами ищите, где похованы.
Мы поехали в Коломыю и по схеме без особого труда разыскали дневники.
Весь отпуск прошел за разбором рукописей.
Когда была прочитана последняя страница, мы решили опубликовать дневники, нарушив несколько хронологию записей.
Голос из камеры узника
Я схвачен!
Неужели гитлеровцы напали на след нашей ловушки?
Эх, и почему не уничтожили эту гадину Хламовского! Наверняка все это дело его рук…
А с жизнью расставаться все-таки жаль, жаль!
Милая Оленька! Ты помнишь, как мы встретились с тобой впервые?
Я как сейчас помню.
Большая школа, занятая под госпиталь, на Советской площади в Рязани… Я на костылях стою у стены и наблюдаю, как молоденькие девушки роют бомбоубежище…
И вдруг в нескольких шагах от меня прошла неземной красоты девушка. Будто из сказки. Это была ты… Вместе с подругой вы несли на носилках песок. Я просто онемел от восхищения. И уже в следующий момент готов был бросить костыли и бежать за тобой…
У меня захватило дух, когда я увидел тебя и назавтра. Но тебя окликали со всех сторон такие же, как и я, раненые, только побойчее на язык, а «ходячие» даже пытались завести знакомство.
Ты сама заговорила со мной! Помнишь, я уронил из рук спички, а нагнуться за ними не мог, и беспомощно топтался, скользя на разъезжающихся костылях. Ты заметила это, опустила на землю носилки и подошла ко мне. С этого все и началось…
Сейчас ты, милая, ждешь меня, надеешься. А я вот в беде…
Наш человек, который работает здесь, приносит мне бумагу, карандаш. Он рискует жизнью, подставляет голову под пулю. И от этого еще больнее. Но не писать я не могу.
Я часто, Оленька, говорю с тобой во сне и наяву. Только ты голоса моего не слышишь. Он тонет здесь, в этой проклятой камере.
Стоп, милая, шаги в коридоре. Наверное, опять на допрос…
Снова били и пытали, где партизанские бригады.
Конечно, молчал.
Но меня мучает не это, другое: как это все случилось?
…По заданию нашей разведки я пробрался в шпионскую ставку фон Эгарда и «выдал» им данные о партизанах. Разумеется, эти данные были устаревшими или такими, которые не представляли особого секрета. А вскоре фон Эгард поручил мне вернуться в отряды под видом бежавшего из лагерей советского военнопленного и установить связь с немецкими агентами. Разведцентр уже давно не получал от них никаких сведений.
И вот я в партизанском краю. Постепенно устанавливаю связь и отбираю у разведчиков врага сведения, предназначенные для передачи в ставку Эгарда. Делалось это так. После обмена паролями я оставлял шпиону крохотный блокнотик, выданный мне немецкой разведкой, и просил записать мне на память его «любимую песенку», которая заключала в себе данные о партизанских отрядах, их командирах, вооружении. При этом разведчику не всегда удавалось зашифровать нужные данные: текст и размер песни стеснял, не давал простора. Тогда неподходящее слово заменялось другим. Затем блокнотик снова возвращался мне, и я давал шпиону инструкции из центра.
Вот этот «песенный сборник» я и должен был доставить в ставку Эгарда.
Все шло хорошо. Мне оставалось отобрать сведения только у одного агента — Хламовского. Он обосновался в самой дальней от главного партизанского штаба бригаде. И вот я пробрался туда. Разыскал склад боеприпасов, где пристроился Хламовский. Захожу в землянку командира, представляюсь:
— Артиллерийский техник Коршунов. Прибыл для оказания помощи, если в таковой нуждаетесь.
— Очень приятно! — поднялся мне навстречу бородатый, молодой еще человек.
Еще двое остались сидеть на нарах.
— Правда, пока был в плену, малость подзабыл свою специальность, но как-нибудь справлюсь, — добавил я, оглядываясь при этом по сторонам.
Эти слова были моим адресным паролем, на который в удобный момент должен был объявиться агент.
— Ничего, вспомнится, — протянул бородатый.
Один из сидящих на нарах беспокойно заерзал.
— Знакомьтесь, — взял меня бородач под руку. — Попов, начальник особого отдела.
Я отметил про себя отличную работу нашей разведки: уже успели сообщить из главного штаба.
— А это — Хламовский, старшина обоза, — указал командир на худощавого, пожилого человека.
Я похолодел. Передо мной сидел опытный провокатор немецкой разведки! Вот, где мы встретились с ним! Совсем не ожидал. А он — тем более.
Несколько лет назад, когда я находился во фронтовом тылу у немцев, меня не без основания заподозрили, что я — подставное лицо. Бросили в камеру, пытали. Я не сдавался и твердил, что душой и телом предан империи Гитлера. А этот тип, сидевший в одной со мной камере, напутствовал меня, чтобы я ничего не выдавал немцам, стойко держался перед палачами. И все твердил, что он тоже коммунист и умрет, но не предаст своих…
— Здравствуйте, товарищ Хламовский, — задержал я в своей руке его трясущуюся ладонь.
Он был бледен, как полотно, нижняя губа мелко дрожала. Горлом он делал глотательное движение, словно силясь проглотить подступающий комок. Но вот Хламовский овладел собой и даже улыбнулся:
— Очень приятно познакомиться!
…Вечером мы встретились. Он, конечно, понимал свое положение и откровенно сказал:
— К чему эта комедия с песнями? Лучше скажите: когда собираться на виселицу?
Я ответил, что это будет зависеть от него. Напишет песню — поживет, а откажется — может рыть себе могилу сейчас же.
И он трясущимися руками записал мне в блокнот слова популярной «Катюши».
Все эти «песни» мы по своему «обработали» в главном партизанском штабе. Осторожно извлекли из блокнота листочки, переписали их заново, удалили из них «неугодные» нам слова и тем исказили данные о партизанских отрядах. «Обработанные» таким образом песенки мы аккуратно пришпилили в блокнот — комар носа не подточит. И я отправился с зашитым в ватник «песенником» в шпионскую ставку фон Эгарда.
