Вячеслав Кондратьев - День Победы в Чернове
— Откройте, пожалуйста, — А кто это? Кого вам?
— Мне нужно… нужно кого-нибудь, кто жил здесь в сорок втором году, — не сразу нашёлся я.
— А кого именно?
— Всё равно кого. Откройте.
— Так я не открою. Кого вам надо?
— Скажите, пожалуйста, ваш телефон до войны был К-О-85-52?
— Я не помню. Я чертыхнулся про себя.
— Ну а вы сами жили в то время здесь?
— Жила. Кого же вам надо?
Я ничего не ответил — не повторять же сказку про белого бычка, а за дверью опять зашаркали шаги — уже от нее. Я нажал другую кнопку, вскоре послышались другие шаги, на каблучке, быстрые и чёткие и дверь сразу отворилась.
— Кого вам? — строго спросила накрашенная девица в кокетливом халатике.
— Я не знаю кого.
— Чего тогда рвётесь?
— Я не рвусь. Мне. нужно кого-нибудь, кто жил здесь в сорок втором году.
— В сорок втором? — протянула девица.
— Да. Вас, конечно, тогда ещё не было. Кто-нибудь остался из старых жильцов?
— Да. Проходите, ладно. Сейчас я позову.
Я вошёл в длинный полутёмный коридор и остановился. Вскоре появилась та же девица в сопровождении старушки, видать, той самой, которая побоялась мне открыть.
— Вот — побеседуйте! — Девушка круто повернулась и затопав каблучками, виляющей походкой отошла от нас.
— Так кого же вам нужно? _ — спросила старушка, оглядев меня.
— В сорок втором году весной мне кто-то дал ваш телефон и попросил позвонить по нему. Я не помню, кто и кому я должен был позвонить. И звонил ли я? Кто из вашей квартиры мог воевать в том году подо Ржевом? Может быть, вы помните?
Старушка задумалась.
— Володя у нас воевал. Женя воевал. Но вот где не знаю.
— Они живы?
— Да. Только здесь уже не живут. У Лидочки был жених на фронте. Погиб.
У Лидочки… Я напрягаю память и думаю, что раз я не записал, кому мне надо позвонить, то, вероятно, сказали мне. очень. простое и лёгкое имя, без отчества… А Лида… Лида — немудрено запомнить…
— Сколько было Володе и Жене? — спросил я.
— Мальчики совсем… Одного в сорок первом взяли, а Женю, по-моему, только в сорок втором.
— А где сейчас эта Лида?
— Она давно переехала. А телефон, знаете ли, у нас отключили, в первые дни войны.
— Куда переехала?
— Не знаю.
— Вы не скажете её фамилию и отчество?
— Скажу. Фамилия — Крашенникова. А отчество… убей бог не помню. Мы её всё Лидочка да Лидочка звали. Студенткой она была и жила у тетки. Сама она не москвичка, с Урала вроде… А в институте здесь училась.
— А какого года рождения она?
— Молоденькая была. Девочка совсем. В сорок первом
только поступила…
— Ну, хорошо, спасибо. А как жениха её звали — не помните?
— Нет.
Ну что ж, попытаюсь разыскать эту Лидочку. Я поблагодарил старушку, распрощался и вышел. Тут же, у Сретенских ворот, подошёл к справочному бюро. Вначале принимать заказ у меня не захотели. Без отчества не принимаем. Пришлось сказать, что я разыскиваю невесту погибшего фронтового друга, — смилостивились и приняли. Сказали зайти минут через двадцать.
Прошёл по Сретенке… Было начало апреля, снега уже не было, но было грязно, мокро, и продувал неприятный влажный ветер. Дойдя до кафе, я почти машинально открыл дверь и вошёл — гомон разговоров, дымно и шумно. Заказал стакан портвейна и присел за столик.
3а моим столом сидели парень с девицей. Потягивали вино и молчали. Потом наконец, вздохнув, она сказала: «Какие мокасины вчера в Щербаковском давали…» — «Да? — немного оживился парень. — Сколько?» — «Тридцать пять рэ». И опять замолчали. Причём надолго.
Я допил стакан… В голову малостъ ударило, и я стал думать, что есть всё же причина, почему меня тянет так подо Ржев. Было там, наверно, самое важное и главное. Первая встреча со смертью, первые бои, к тому же оказавшиеся безудачными, очень тяжёлыми. Конечно, и в сорок третьем, и в сорок четвёртом, и в сорок пятом бои не были легки, но они шли по-другому и заканчивались чаще всего победами, успехом…
В справочном мне дали четыре адреса четырех Крашенниковых. Одна была двадцать второго года рождения, другая двадцать четвертого, третья девятнадцатого, а последняя двадцать пятого. Придя домой я написал им всем открытки с просьбой ответить мне если кто из них проживал в сорок втором году на Сретенке и имел телефон К-0-85-52.
В середине апреля состоялся Выставком, мой плакат «зарезали». «Вот если бы фигуру дали пореалистичней, тогда…» — сказали мне. Ладно… Погрузил подрамник на крышу своего «Москвича» и увез домой — пусть лежит до лучших времён.
Вечерами достаю карту. Тех памятных деревень нет на ней. Но село Бахмутово есть. От него и танцую. До него можно доехать на машине, но это же не туристическая поездка. Надо пешком, пешком пройти до этих мест. И я решил ехать поездом до станции Чертолино, что в двадцати километрах ото Ржева, а оттуда уже пройти к моим деревням. Прикинул по масштабу — тоже километров восемнадцать-двадцать.
Помня весеннюю дорогу обратно, представляю, что в полуботиночках её не пройти — надо покупать сапоги. Синие диагоналевые галифе у меня чудом сохранились — валяются где-то в чулане. Достал, померил, вроде впору, брюшка я себе не отрастил. Приготовил я и этюдник, нарезал грунтового картона — наверно, захочется пописать. Пришлось купить и рюкзак. Избалованный машиной, я таких вещей не имел. В общем, я почти готов. Наметил срок — День Победы. Пришлось сбегать на Рижский вокзал и узнать, останавливается ли поезд на станции Чертолино, — останавливается. Все эти приготовления я делаю с трепетным чувством ожидания чего-то большого и важного, что даст мне эта поездка.
Эти деревни, которые мы брали и не смогли взять, снились мне почти десять лет, снятся и сейчас, только редко… Пройти по той земле — значит погрузиться в прошлое, пережить снова необычайно трудное, но великое. Да, пожалуй, великое, потому как это было преодолеванием себя ради главного… Может быть, потом, в мирной жизни, мне и не хватало вот такого главного стержня, а жизнь стала крутиться по маленьким орбитам, без взлетов и парений, а так — день за днём в повседневности мелких дел и забот.
От четырёх Лид никакого ответа я пока не получил, да и, сказать по правде, не особенно о них думал.
Огромному подрамнику, на котором плакат, места в комнате, конечно, нету. Отношу его на чердак. Там пылится многое из того, что задумано, сделано, порой недоделано, и которое не нашло признания и применения, Иногда захожу туда, расставлю всё и смотрю.
Смотрю с грустью, потому как не сумел я, не смог выразить то, что хотелось… Может быть, сам жанр плаката не даёт возможности. Для отражения войны, наверно, нужна живопись, а я не живописец. Сколько раз пытался я написать солдатские глаза перед боем — сколько в них всего! — не получилось… Ухожу с чердака всегда каким-то разбитым, в тоске тянет промочить горло, что и делаю. Плетусь на Сретенку…
В первые годы войны на этой узкой, но многолюдной улице довольно часто встречались однополчане по кадровой. Призывались мы Дзержинским военкоматом, а потому Сретенка была как бы главной улицей нашего района. В каждом переулке тогда стояли палаточки «Пиво-воды» и около них обязательно встретишь кого-нибудь из ребят. Сейчас всё реже и реже… Кто получил квартиру в новом районе, а кто и… Пораненные же все, да не по одному разу… Да и времени прошло с войны уж немало.
Помню, как подвёл меня один из моих однополчан — Иван Карпов, по прозвищу Слон… Шёл я по Сретенке с одной долговязой девицей, генеральской дочкой, с которой только что начал развиваться у меня роман, как подошёл ко мне опухший, одетый в какую-то сменку Карпов и несмотря на мои отчаянные подмаргивания, осипшим басом попросил десятку, я, конечно, дал. Девица сделала строгие глаза и поджала губы. Когда же попытался взять её под руку, она брезгливо отодвинулась… Ну а я не стал ей рассказывать, что Ванька Карпов провоевал всю войну в пехоте, четырежды покалечен и имеет три «Славы». Бог с ней! Не буду же я ради неё чураться своих фронтовых ребят, кто бы они ни были и что бы с ними ни случилось… Так и закончилось на этом наше знакомство.
На Первомай пригласила Дина… Связь наша потихоньку затухает, и она теперь завлекает меня интересными знакомствами. Сказала, что будет какой-то растущий и «дико» талантливый актёр с женой. Но мне идти что-то не захотелось…
Около одиннадцати раздался телефонный звонок. Наверно, кто-то из приятелей, подумал я, но в трубке услы-шалось:
— Говорит Крашенникова…
— Которая? У меня их четыре, — ответил я.
На другом конце провода недоумённо замолчали, а потом тот же голос растерянно спросил:
— Разве не вы послали мне открытку?
— Я… Но я не знал вашего отчество, и в справочном мне дали четыре адреса.
— Понимаю… Я только что приехала из командировки. Поэтому не могла позвонить вам раньше. Мне надо вас увидеть. Куда мне приехать и когда? — Голос взволнован и в то же время решителен.
