Василий Великанов - Тихое оружие
«Конечно, стрелять по мишеням совсем не страшно, — думала Нина. — Не то что по живому фашисту, который тоже будет целиться…» «Седов» будто проник в мысли Нины и сказал: «Самое главное, девушки, не робеть, не отчаиваться в любой обстановке и упреждать врага в действиях. Реакция у разведчика должна быть мгновенной и точной».
Девушки напряженно смотрели на майора, и он понял, что им страшновато.
— Не волнуйтесь, — успокоил он, — оружие разведчик должен применять только в крайнем случае.
По вечерам капитан «Орленок» пел вместе с ученицами любимые песни, рассказывал смешные анекдоты и даже показывал фокусы.
Командиры постоянно напоминали о дисциплине чувств, о самообладании и выдержке, о том, что нервная система у разведчика должна быть прочной. Они не раз предупреждали девушек: «Если кто робеет, может отказаться от работы в тылу врага».
«Ну, кто же откажется от выполнения такого боевого задания, хотя оно и очень трудное, опасное?..» — думала Нина.
Прошло несколько часов спокойного полета. Зина притулилась головой к плечу капитана «Орленка», Надя — к Нине, и обе задремали. «И как они могут спать?..» — мысленно удивлялась Нина. Ее мутило, кружилась голова. Капитан сидел с закрытыми глазами и был бледен. Неужели и его закачало? Ведь не первый раз летит.
Не открывая глаз, «Орленок» тихо сказал:
— Пососи лимон.
Ну и ну… С закрытыми глазами, а все видит!
Нина вынула из кармана лимон, пососала. Нет, не помогает… «Скоро ли мы прилетим на место? Уж не сбились ли с маршрута?» — подумала с тревогой.
Самолет стал снижаться, потом накренился на левое крыло и полетел по кругу. Из пилотской кабины вышел штурман с планшетом, в котором под целлулоидом зеленела топографическая карта.
— Находимся у цели, — сказал он, — но сигнальных костров не видно.
Капитан взглянул в окошко:
— А вы точно определили координаты? Не уклонились от курса?
— Точно.
— Тогда все по плану.
Самолет развернулся и полетел в район нужного озера.
«Дочь» идет к «Отцу»
Время для Нины на партизанском острове тянулось мучительно долго. Днем она работала в радиорубке и на кухне, а вечерами, на досуге, все собирались в землянке и пели русские и белорусские песни. Один парнишка, тихий, с девичьим бело-розовым лицом, выводил мелодии на расческе, обернутой тонкой папиросной бумагой, а другой подыгрывал ему на трофейной губной гармошке.
Прошло две недели. Наступил теплый апрель. Земля обнажилась от снега и была влажная, липкая, но еще холодная. Сильно запахло хвоей и прелыми листьями. Кое-где уже пробивалась осока и иголочки изумрудно-зеленого пырея. На березках набухли почки, а на ольхе и орешнике уже проклевывались листочки. Появились бело-розовые подснежники. Нина набрала букетик нежных цветов и поставила его в своем шалаше.
Начальник охраны партизанской базы, прикрыв от солнца глаза широкой ладонью, задумчиво сказал:
— Экая благодать! Теперь бы к земле руки приложить, а тут приходится на войну все силы тратить…
На острове, среди болот, было сыро и душно от испарений. Временами Нину охватывала тревога и тоска: скорей бы за дело! Ее подруги-землячки уже работают, а она сидит тут без дела…
И вот в один из таких грустных дней откуда-то вернулся майор «Седов», необычно оживленный, хотя и крайне усталый.
— Ну, Нина, — сказал он, протягивая ей тонкую зеленую книжицу, — вот тебе право на новое житье.
Нина раскрыла паспорт со своей фотографией: уже не новый, затертый при носке в сумочке. Ловко сделано, не подкопаешься! Не ведала она, что «Седов», прежде чем отправить ее в небольшой белорусский город на явочную квартиру Григория Михайловича, побывал там сам и подготовил девушке «плацдарм» для жизни и работы.
— С твоей легендой познакомлю в дороге, — сказал Нине майор. — Собирайся.
— Рацию брать?
— Нет.
— А пистолет?
— И пистолет оставь.
— Да как же я…
— Потом тебе все доставят.
«Седов» взглянул на Нинины ноги и нахмурился:
— А вот сапожки-то у тебя уж очень свежие…
— Зато воду не пропускают! — похвалилась Нина, не догадываясь об опасениях майора.
— Значит, хочешь выйти сухой из воды?.. — улыбаясь одними глазами, спросил «Седов». — Как бы чего не заподозрили!..
Нине не хотелось расставаться с новыми кирзовыми сапогами, но она ничего не могла возразить майору: ему видней.
Партизанская повариха одела Нину под местную крестьянскую девушку: юбка, кофта, платок на голову и короткая потертая жакетка в талию.
«Седов» взглянул на Нину и улыбнулся:
— О, какая ты симпатичная стала!
— А вот вы-то сегодня не очень чтоб очень…
— А что? Вполне обыкновенно… — удивился майор, осматривая себя.
Он был в костюме, мешковато сидевшем, старом, грязновато-серого цвета. Поверх него — потертый брезентовый плащ. На ногах поношенные кирзовые сапоги. На голове приплюснутая кепчонка.
В повозку. на железном ходу был запряжен крепкий конь. Под сиденье, сделанное из сена, «Седов» засунул несколько гранат-лимонок и автомат. «Значит, не очень-то надеется на спокойствие в партизанском крае…» — встревожилась Нина.
— Не бойся, проедем, — сказал майор, угадывая ее опасения. — Партизанский бог нас помилует! — В его спокойных словах девушка почувствовала надежную силу.
К повозке подошла повариха. Передав Нине небольшой мешочек с девичьими вещичками и сухарями, обняла ее, тихо промолвила:
— Береги себя…
Бревенчатый настил пружинился под ногами тяжеловесного коня, между брусьями просачивалась ржавая болотная жижа. Выехали на лесную дорогу.
Прислушиваясь, Нина подняла глаза к верхушкам деревьев: где-то долбил кору дятел, а где — не видно. Улыбнувшись, сказала:
— Здорово замаскировался!
— Работяга, — одобрительно отозвался «Седов» и, о чем-то думая, умолк.
Нина знала, что в такие моменты к нему нельзя лезть с разговором, а надо терпеливо ждать, когда он сам заговорит. И майор наконец начал:
— Ну так слушай, Нина, свою легенду и все запоминай. Я, признаться, сначала колебался, когда мне порекомендовали квартиру для тебя у Григория Михайловича: ведь у него пятеро малых ребятишек! А потом согласился: менее подозрительно. Вот и Григорий Михайлович сам просил прислать ему девушку под видом его дочери от первой жены…
Слушая рассказ «Седова», Нина старалась ничего не пропустить и все запомнить накрепко, как будто это была ее собственная жизнь.
— Запомни, что к отцу ты приезжала в Сухиничи, когда тебе было тринадцать лет. Жила с матерью в Брянской области. А потом все оборвалось…
— А почему фашисты ему доверяют?
— Да потому, что он был репрессирован Советской властью.
— А как тогда вы можете доверять ему?
— Перед войной его реабилитировали, а немцы судили по анкетному, допросу: «Сидел?» — «Сидел». — «За что?» — «Как враг народа…» Значит, подходящий человек для службы рейху.
Все это казалось убедительным, но все-таки у Нины не укладывалось в голове, что она будет жить и работать в семье писаря общины.
Лесная дорожка петляла долго, но вдруг подвода остановилась и послышался басовитый мужской голос. Нина вздрогнула: к ним подходил рослый парень с немецким автоматом на груди. Из-под ушанки, сдвинутой на правое ухо, выбился на лоб волнистый русый чуб, придавая парню ухарский вид.
— Вот, Женя, передаю тебе дочь Григория Михайловича, — сказал «Седов». — Смотри, чтоб все было в порядке.
Парень тряхнул головой и, пристукнув каблуками, откозырял:
— Можете не беспокоиться, товарищ майор. Доставлю по назначению в целости и невредимости.
Связной кивнул Нине:
— Ну, пошли!
Девушка спрыгнула с повозки и растерянно посмотрела на «Седова»:
— А вы как же?
— Переночую тут неподалеку и обратно.
К вечеру Нина и Женя дошли до деревни, состоявшей из одной короткой улицы. Но прежде остановились на опушке леса и спрятались за сосны, наблюдая.
Потом, сев на, пень, парень закурил немецкую сигарету.
— Может, и ты затянешься? Трофейная, слабая! Но девушка, конечно, отказалась.
Партизан помолчал, покурил, а потом, показывая рукой, сказал:
— Обрати внимание вон на тот скворечник, что стоит у крайней хатки.
— И что?
— А то, что сейчас он летком глядит на восток. Это значит, что врагов в деревне нет. А вот, если бы он был повернут лицом на запад, держи ухо востро и не суйся…
— А чего же мы тогда сидим? — удивленно спросила Нина.
— Почакай немного. Хотя нам семафор и открыт, но… А вдруг враги все разгадали и устроили ловушку? То-то!
Довольный тем, что посвятил новенькую в партизанский секрет, Женя нарочито строго добавил:
— Да не маячь на виду! Зайди подальше, в кусты.
— А ты?
