Павел Хадыка - Записки солдата
Долго вспоминали в нашей семье день моих крестин. Причиной послужил печальный случай. К торжествам обряда готовились долго. Приготовили закуску из домашних продуктов, а водку решили купить в «монопольке» (магазине), когда соберутся гости. Денег не хватало, и лишнее покупать не хотелось.
Но вот собрались гости. Подсчитали и решили купить два гарнца (шесть литров) водки. За ней в деревню Щитное послали верхом на коне деда. Тот взял две стеклянных бутыли, вложил их в мешок и перевесил через круп лошади. Сам сел сзади.
Как ехал — шагом или рысью, никто не видел. Но по дороге лошадь споткнулась, мешок упал и бутыли с водкой разбились. Дед вернулся домой с пустыми руками. Денег не было. Тогда он забрался на чердак дома, нашел там веревку, привязал один конец к стропилам, сделал петлю, вложил в нее голову и оттолкнулся. К счастью, кто-то заметил, как дед быстро поднимался по лестнице на чердак, вскочил туда и вовремя снял с петли.
А для второго закупа водки деньги собрали по кругу с гостей, и крестины состоялись.
К этому времени в Ворониловичах уже было 57 домов, школа, церковь и небольшая лавка, где торговали мелкими житейскими предметами. Держала лавку старая еврейка Хава. Семья у нее была большая. Она тайно продавала и водку. В лавке за товары рассчитывались не только деньгами. Брали яйца, кур, зерно, сено и даже солому. Лавка служила одновременно и корчмой, где можно было получить закуску и водку на разлив. Это было место уличных и семейных скандалов и драк.
Как правило, в лавку за мылом, солью, спичками мать ходила сама. Рассчитывалась яйцами, курами или льном. Изредка покупала в молочный кувшин селедочного рассола, который назывался «лек». Лек ели с хлебом или картошкой вместо сметаны или молока. Он считался особым деликатесом. В летнее время лек брали даже на полевые работы.
На окраине деревни стоял старый амбар. В нем хранили небольшой запас общественного зерна. Ведал всем староста. Зерно выдавал в виде взаимопомощи особо нуждающимся. Часто в амбар залазили воры, но их никогда не находили.
Деревню, растянувшуюся больше чем на километр, в центре разделял заболоченный луг. Получались как бы две отдельные деревушки. Одна из них называлась Калачи, а вторая — Лопухи. Это были клички. Жителей деревни называли не по именам, а тоже по кличкам. Но вражды между крестьянами не было.
Ворониловичи застраивались не от центра к окраинам, как другие деревни, а от окраин в середину. Вокруг деревни земля принадлежала церкви, и, понятно, никакой застройки там быть не могло. Но и середина являлась непригодной. Весной и осенью, а в период больших дождей и летом там стояли огромные лужи, и проехать можно было только на пустой телеге. Пешеходы шли по колено в грязи, ломая и подкладывая себе под ноги частокол, жерди, палки от заборов. Вслед им лаяли собаки и неслись проклятья и угрозы хозяев. В жаркое время там собиралась масса свиней. Они устраивали себе грязевые ванны.
Вот к этой середине и шла застройка деревни. Болотистая целина осваивалась медленно и с нежеланием. Но прошли десятилетия, и разрыв деревни постепенно исчез.
Школа в деревне была открыта 4 ноября 1864 года. Для обучения детей к ней приписали одиннадцать деревень. Окончивших школу экзаменовали в волости в Ружанах, и за каждого выдержавшего экзамен ворониловичскому священнику и учителю выплачивали десять рублей гонорара. На учебные и наглядные пособия по смете отпускали только шесть рублей в год.
Сначала в школу принимали только мальчиков, и лишь в 1885 году было принято четыре девочки.
Мне также пришлось учиться здесь. Это было в 1909—1910 годах.
Вспоминаются строки стихотворения «Картинка» поэта А. Н. Майкова.
Посмотри: в избе, мерцая,
Светит огонёк;
Возле девочки-малютки
Собрался кружок;
И, с трудом от слова к слову
Пальчиком водя,
По печатному читает
Мужичкам дитя…
Бабы суют детям соску,
Чтобы рот заткнуть,
Чтоб самим хоть краем уха
Слышать что-нибудь.
Даже с печи не слезавший
Много-много лет,
Свесил голову и смотрит,
Хоть не слышит, дед.
Что ж так слушают малютку, —
Аль уж так умна?..
Нет! Одна в семье умеет
Грамоте она…
Ворониловичская церковноприходская школа была трехклассная. Но классов для занятий было только два. Здание школы очень малое. Занятия вел один учитель, Николай Васильевич Симонов. Иногда ему помогала дочь, которая окончила эту же школу.
Тяжело определить, кто старше — деревня Ворониловичи или церковь. Она очень стара. Рублена из толстых сосновых бревен топорами, без применения пилы. В церковной летописи упоминается, что она построена литовским князем Казимиром Сопегой в 40-х годах XVII столетия. Церковь являлась крупным собственником земельных и лесных угодий.
С отменой крепостного права в деревне появились «полные хозяева», имевшие полный надел (12 десятин) земли, «половичники», «третьяки», «четвертаки», «шестухи», «восьмухи». Началось расслоение крестьян на зажиточных и бедноту. Главным сельскохозяйственным инвентарем всех сословий крестьян были соха, деревянная борона, лопата и коса.
У крестьян существовали различные поверья. В засушливые годы устраивали шествия по полям и молились о ниспослании дождя. Соблюдались культ предков, вера в загробную жизнь. При похоронах грамотным клали в гроб книгу, мыло, курящим — табак и огниво. Мужчин хоронили в шапках, а женщин — в платках.
Но, несмотря на суеверие, крестьяне не верили попам и не посещали церковь. В той же летописи за 1880 год записано: «Здешний простолюдин недоверчив и хитер», вместо церкви в воскресные дни ходит на базар в Ружаны. В связи с этим базарный день перенесли с воскресенья на понедельник.
Бесправие и нищета приводили крестьян к пониманию, что бороться за свои права надо организованно. В 1901 году крестьяне Воронилович пытались в судебном порядке отнять у церкви ранее принадлежавшие им пастбища. Хотя суд и узаконил пастбища за церковью, это был случай коллективной борьбы за свои права.
Через этот край, именовавшийся тогда Северо-Западным, не раз вторгались чужеземные захватчики. Шведы, немцы, поляки, французы в поисках кратчайшего пути к сердцу России — Москве, опустошали белорусские земли. Здесь особенно тяжело стонал народ и от феодально-крепостнического гнета помещиков и арендаторов государственных имений. Вот почему среди бесправного, обездоленного народа прежде всего формировалось революционное сознание, делало их стойкими, неподкупными, сильными духом людьми, такими, как Виктор Гельтман, Тадеуш Костюшко, Ромуальд Таугутт, Игнат Домейко, Кастусь Калиновский, Адам Мицкевич, Тадеуш Врублевский.
Возникали тайные общества.
«Цели этих организаций сводились к свержению царского самодержавия и ликвидации феодально-крепостнической системы, к борьбе за просвещение и освобождение народа. В основном это были те же идеалы, за которые боролись и русские революционеры того времени, —
пишет Б. С. Клейн в своей книге «Найдено в архиве».
Семья наша в 1910 году состояла из восьми человек — отца, матери, трех дочерей и трех сыновей. Хозяйством в основном занимались мать и дети. Отец ходил в заработки — на строительство шоссейных дорог. Нанимался каменщиком. Часто уезжал с лошадью укатывать грунт.
В 1910 году отца укусила бешеная собака, и, несмотря на все старания гадалок и знахарей, на следующий год он умер.
Я бросил школу и как старший стал работать в хозяйстве. Пахал, сеял, бороновал, возил, молотил. Но косить сено еще не мог. Мало было сил.
Многие мужчины из деревни уходили на кожевенный завод, суконные фабрики в местечко Ружаны и особенно на лесные разработки. Но мне это было тоже непосильно.
Побочным заработком для крестьян являлся также извоз на лошадях бревен, шпал и другой готовой продукции из леса в местечко Ружаны для сплава по реке и на железнодорожную станцию Нехачево (Косов-Полесский), что в 40 километрах от Воронилович. Вот на эти работы я нанимался, но тяжелых бревен грузить не мог.
Близких родственников в деревне у нас не было. Рядом с нами жил брат моего деда, Антон. Мы его звали дядей, но он не любил нашу семью, старался нас не замечать и почти ничем не помогал.
Вот я и начал уговаривать мать сходить к нему и попросить, чтобы помог мне в лесу наложить бревен на повозку. Но мать боялась Антона. Она куда-то уходила, а возвратясь говорила, что дядя наотрез отказал в просьбе. Иногда говорила, что дядя согласился взять меня с собой. Но как только Антон замечал, что я еду вслед за ним, набрасывался на меня с криком и уезжал в другую сторону.
Мне было очень обидно за свое бессилие. Но я каждый раз ехал в лес и просил посторонних мужчин наложить первые попавшиеся бревна, которые никто не брал. Тем и подрабатывал.
