Евгений Воробьев - Капля крови
Потом, следуя примеру Пестрякова, лейтенант тоже стал смотреть на восток.
Сейчас, в полутьме, стали лучше видны ракеты переднего края. Они то отвесно взвивались вверх, то летели полого, над самым горизонтом. В свете горящих ракет лейтенант отчетливо видел дымки только что отгоревших. Ракеты перекрашивали небо и землю то в зеленый, то в желтый, то в красный, то в мертвенно-белый цвет. И, послушные ракетам, черепичные крыши все время меняли окраску, будто какие-то расторопные кровельщики успевали перекрыть все крыши зелеными, желтыми, красными, белыми черепицами.
Пестряков вспомнил условные сигналы. Сегодня вечером желтая ракета означала «свои войска», красная — «противник».
Зловещим созвездием повисли красные ракеты на восточном небосклоне.
— Может быть, прорвемся? — несмело предложил лейтенант.
Он нагнулся к раненому и повел могучими плечами, как бы заново примеряясь к ноше. А ноша всегда становится более тяжелой, когда раненый теряет сознание.
— Это с нашим-то багажом?
— Может быть, все-таки донесем? — еще более робко спросил лейтенант.
— Куда донесем-то? К Гитлеру в лазарет? Там быстро вылечат!
— Огонь чересчур плотный, — произнес кто-то рядом в лейтенантом. — Только брызги от вас останутся. Тут налегке не знаешь, как просочиться…
Лейтенант резко повернулся на голос. Он прозвучал неожиданно, как выстрел над ухом.
2
На тротуаре стоял солдат — низенький, в длинной, до пят, шинели, в большой каске, с автоматом поперек груди, с гранатами на поясе и пустыми ножнами от кинжала.
Пестряков увидел солдата, едва тот приблизился, убедился, что это свой, и остался стоять в прежней позе, прислонившись к раме разбитой витрины.
— Ну что там? — Пестряков кивнул в сторону моста.
— Фриц там минерами командует. Голос у него хриплый, противный…
«Ишь ты, даже голос расслышал», — позавидовал Пестряков.
Лейтенант теперь не отрывал взгляда от моста:
— Но где же выход?
— Спрятаться, пока темно! — В голосе Пестрякова прозвучали повелительные нотки.
— Городок необитаемый, — сообщил низенький солдат.
— Наши обязательно воротятся, — сказал Пестряков убежденно. — Доживем до подмоги. Где-нибудь в порожнем доме…
— В подвале, — подсказал низенький солдат.
— Айда! — Пестряков наконец отдышался и озабоченно склонился над раненым.
— Может быть, в угловой дом завернем? — предложил лейтенант, когда они донесли Черемных до перекрестка.
— Отставить! — распорядился Пестряков. — Угловые дома — самые беспокойные, проходные. Туда все на постой прутся.
Низенький солдат занял позицию на перекрестке, у бензиновой колонки. Он вертел головой в своей непомерно большой каске, так как вел наблюдение за обеими улицами.
У бензиновой колонки лежал, зарывшись лицом в опавшие листья и раскинув руки, убитый немец. Поздние сумерки перекрасили его шинель в черный цвет. Кто-то уже отобрал оружие у мертвеца. И только две деревянные рукоятки от гранат торчали у него на боку.
Низенький солдат отошел от убитого, ругнулся: не удалось разжиться автоматом.
Свернули в узкую удочку. Второй дом от угла явно пустовал — железные ставни заперты с улицы.
Низенький солдат обогнал носильщиков, открыл скрипучую калитку во двор, огороженный забором из рваного камня, и подал знак, чтобы шли за ним.
— Где раньше-то воевал, молодец? — спросил Пестряков, едва войдя во двор. Он шумно передохнул и пытливо вгляделся в лицо солдата, затененное низко надвинутой каской.
— У тебя же в адъютантах. От своих отбился, к вам приблудился.
— Наш ангел-телохранитель?
— Крылья мои опалило еще у танка. Заодно с шинелью, — Низенький солдат повернулся на каблуках. В его шинели чуть ли не во всю спину выжгло прореху…
Дом, который они облюбовали, выходил во двор глухой стеной — ни единого окна. Вдоль стены высилась поленница из наколотых чурок. Левее, возле кирпичного сарая, чернел штабель угольных брикетов, дальше, под навесом, стояла огромная корзина со щепками; хозяин заготовил топливо на всю зиму. У стены дома валялся какой-то ящик, а по соседству с ним, над самой землей, чернело подвальное оконце.
То, что стена дома глухая, Пестрякову как раз понравилось. Но досадно, что в дом нельзя войти со двора. Значит, черный ход из кухни — прямо в сад, отделенный другим забором и другой калиткой, запертой на замок.
Низенький солдат снова проскрипел калиткой, пропадал несколько минут, затем доложил лейтенанту, что парадная дверь открыта, дом пуст, а из кухни ведет узкая и крутая лесенка в подвал. Вот оно, оконце этого самого подвала, смотрит во двор.
Лейтенант неуверенно сказал «хорошо» и «большое спасибо», а Пестряков внимательно осмотрел оконце, примерился взглядом к внушительным плечам лейтенанта.
Можно будет протащить раненого и залезть всем остальным.
Он отдал распоряжение низенькому солдату вернуться в дом и завалить лестницу в подвал, да так, чтобы не бросилось в глаза, будто это сделано нарочно.
Низенький солдат молча отцепил от пояса одну из гранат. Пестряков одобрительно кивнул. В городе, который находился под обстрелом, скрип калитки может скорее обратить на себя внимание, чем разрыв гранаты.
— Поторапливайся!..
Вскоре взрыв, прогремевший в доме, и звон осыпавшихся стекол подтвердили, что задание выполнено.
Пестряков вышиб прикладом раму оконца.
Низенький солдат первым спустился в подвал. Он принялся там ожесточенно чиркать спичками, ругая при этом самыми последними словами спичечную фабрику, ее директора и маму этого директора.
— Да этими спичками захочешь — пороховой погреб не подожжешь!.. — донеслось снизу.
Пестряков похлопал себя по карманам и спросил:
— Зажигалки нету?
— Некурящий, — отозвался лейтенант виновато.
— Зажигалка у меня есть, — послышался голос из подвала, — Только без бензина.
Наконец спичка загорелась, и при ее скоротечном свете низенький солдат успел обшарить глазами темноту.
Он увидел в углу подвала кушетку с большой подушкой, столик и табуретку возле него, а самое главное — приметил плошку на столике, с фитильком, едва выглядывающим из стеариновой лепешки. Весьма кстати, что домохозяева пользовались подвалом как бомбоубежищем.
Когда в подвал втащили Черемных и туда забрались все, Пестряков заткнул подушкой оконный проем.
Черемных уложили на кушетку. Высокий лоб его и рельефные, заостренные скулы обметало, как поблескивающей сыпью, мелкими капельками пота. Слегка раскосые глаза полуприкрыты, но все-таки можно заметить в них горячечный блеск.
Пестряков разрезал кинжалом сапоги Черемных, кожаные брюки, белье — все было пропитано кровью и бензином, — достал один за другим три индивидуальных пакета и сделал перевязку, во время которой Черемных вновь лишился сознания.
Лейтенант стоял, послушно держа плошку в вытянутой руке, как показал Пестряков.
В подвале воцарилась обособленная тишина. Подушка в оконце приглушала гул боя.
Люди заново привыкали к тишине, приучались говорить вполголоса. Просто удивительно, что нет нужды перекрикивать канонаду, шум танкового мотора, лязг гусениц. Хорошо хоть, что улицы в немецких городках аккуратно мостят брусчаткой, а то и вовсе оглохнуть можно…
— Танк живой? — спросил Черемных, очнувшись.
Тихий грудной голос его прозвучал неожиданно, как если бы в подвале появился новый человек.
— Царство ему небесное! — махнул рукой Пестряков, и причудливая тень метнулась по стене. — Только ты да лейтенант живете из экипажа.
Черемных застонал.
— Эх, страдалец! Как звать-то тебя? — бойко спросил низенький солдат.
— Черемных. Когда жив был, Михаил Михалычем звали…
— А тебя как величать? — спросил Пестряков у низенького солдата, не отходившего от оконца; при этом Пестряков в ожидании ответа так повернул голову к собеседнику, как это делают люди, которые слышат на одно ухо.
— Тимофей Кныш. Чаще Тимошей зовут.
— А я, между прочим, Пестряков Петр.
— Олег, — представился лейтенант, — Олег Голованов.
Он снял шлем, и его волосы, как их долго и туго ни приминал шлем, сразу поднялись пышной шевелюрой.
Пестряков взглянул на лейтенанта: нежный подбородок, легкий пушок над губой, ямочка на щеке, подкрашенной румянцем. То ли свет плошки наложил эту веселую краску на лицо лейтенанта, то ли на самом деле розовощекий?
— Закурить не найдется? — Пестряков обвел всех жадным, ищущим взглядом; он сделал при этом нетерпеливое движение коричневыми от махорки пальцами, словно скручивал цигарку.
— Одну затяжку! — взмолился Черемных.
Тимоша щелкнул пустым трофейным портсигаром и выразительно свистнул.
— Некурящий, — извинился лейтенант.
